- Если хорошенько порыться, благочестие Геллерта, - его манера, расслабляющая нервы, его погребальный тон и его знаменитая проникновенность речей - если не вполне, то отчасти - просто дряблая перистальтика! Обобщение я сделал на днях, когда он сам мне признался, что должен ездить на своем мерине ежедневно ради хорошего пищеварения. Сказал без улыбки, без ловкой вольтерьянской шутки, подходящей к случаю, а как преважное государственное дело.
Студент-теолог, смутясь, возразил:
- Однако курс Геллерта все еще собирает полную аудиторию.
- Хвост носорога, которого мы только что лицезрели на ярмарке, собрал еще большую, - отхватил мигом Бериш.
- Ну, Бериш, это вы чересчур, - поморщился Антиной.
Бериш круто к нему обернулся.
- Не ожидал… Вам, значит, все еще хочется обожать, а не рассуждать? Но, чтобы поднять немецкую литературу на высоту, даже лирический поэт сейчас обязан быть умен. Кроме того, ваш Геллерт, поверьте, недурной практик, и на своем белом мерине он уедет далеко.
- Студенты особо благородного происхождения берут у него частные уроки, - упорствовал бюргер, - значит, наша знать ему доверяет…
Другой бюргер сказал:
- Брат Геллерта держит столовую; он сам - фехтовальный мастер, но кормит отменно. Я у него обедал и выразил свою благодарность…
- Вообще просим студентов почтеннейшего герра Геллерта не трогать, - сказали оба бюргера.
- Еще бы! Уж если сам курфюрст подарил ему мерина…
- А город Лейпциг готов подарить любого из своих старых ослов…
- Благо их немало пасется на Езельвизе, - подхватил целый хор.
"Eselwiese" называлась сатирическая часть "Leipziger Woche", где нередко продергивали даже почтеннейших горожан.
Бюргеры оторвались от кружек с пивом и, держа в руках, как оружие, длинные трубки, чередуясь, завопили:
- Геллерта читают все немцы - от короля до последнего дровосека…
- Читали бы и вы басни Геллерта - были б умней!
Бериш, как дирижер, взмахнул тросточкой и скомандовал:
- На-чи-нать!
И тотчас понеслись в уши бюргеров громовым хором пропетые первые строчки всем прискучивших басен маститого герра профессора…
Бюргеры плюнули, заплатили за пиво и, чтобы не ввязаться в историю со студентами, направились к дверям. Перед выходом они не утерпели и дружно бросили:
- Молодые ослы!
- Слышим от своих дядюшек! - догнал их веселый ответ.
Смех студентов покрыт был грохотом падающих стульев и буйным весельем, с каким ворвалась в Рихтерскафе новая ватага. Эти уже на другой манер, - из кругов, где умеренно интересовались искусствами и наукой, где сказывалось влияние Виттенберга.
Шумной гурьбой они только что бродили по ярмарке, вступали в единоборство с силачами, дразнили медведя, щипали цыганок. Войдя уже подвыпившими, они выхватывали один у другого большой лист с гравюрой, пахнувший еще свежей типографской краской, и кричали:
- Для любителей! Для холостяков! Новинки сегодняшней ярмарки! Подробный план Лейпцига!
План в минуту прибили к стене и запели хором ему посвященный стишок так забористо, что даже игроки, зажав веером карты, вылезли из-за зеленых столов посмотреть, как веселятся студенты. На особом плане разными красками, с нецензурными соответствующими пояснениями, отпечатаны были все места тайных развлечений.
Об окрестных трактирах, об особых беседках и прочих излюбленных и днем вполне "семейных" местах, посещаемых "с женой и дочерью", ночные подробности ходили уже в рукописном листке по рукам. Очевидно, столько местного "перца" с понятными всем намеками и вскрытием интимных сторон было в этих прикладных к плану сведениях, что самые почтенные отцы семейств вынимали изо рта неразлучную трубку и в жирном хохоте долго колыхали затянутые камзолами животы.
- Ну, заржала конюшня!.. - брезгливо сморщился Бериш. - Подобного заряда им хватит надолго - и, значит, моей компании уже не до высоких материй. Хотите, уединимся, - предложил он Антиною.
Они перешли с кружками на маленький парный столик неподалеку от Радищева. Бериш был сильно не в духе. Высокомерное лицо его потемнело. Он отяжелел. Радищев отметил, что этот издали столь молодой и нарядный человек совсем не так молод и, пожалуй, не так уж благополучен. Разговор был ему ясно слышен. Бериш сказал Антиною не без скрытой насмешки:
- Почему, милый друг, вы так беспрекословно идете сейчас в Рихтерскафе, когда еще недавно из некоего погребка вас было не выманить? Очевидно, магнит, который вас притягивал там, потерял свою силу и ваша тема "Анхен" исчерпана? Фантазируя дальше, проявлю сейчас настоящий дар прозрения. Ну, изумляйтесь! Тема "Анхен" абстрагирована и переведена вами в стихи.
И, подняв бокал в уровень с прищуренными глазами, любуясь сквозь янтарь пива на яркий огонь соседнего канделябра, Бериш протянул:
- Скажите стихи…
Антиной вспыхнул и вскинулся, как орленок:
- Нет, этих стихов я не скажу.
- В таком случае довольно и того, что угадано верно, - все-таки стихи есть. И есть потому, что окончилась любовь.
Но молодой не поддавался на поддразнивания Бериша. Он так поглощен был самим собою, что столь трудно приобретаемые естественность и простота были в нем натуральны и природны, как в ребенке, еще не соблазненном тщеславием. Не замечая язвительности тона Бериша, заинтересованный одним существом заданного вопроса, он ответил со всем благородством простоты:
- Про стихи угадано верно только относительно их появления. Но причина, их вызвавшая, противоположна той, которую указали вы. Мои стихи свидетельствуют о том, как влечение слепого инстинкта, очистившись красотой, возвышается до любви.
Бериш остро глянул на смотревшего куда-то вдаль юношу. Он им любовался. Но, по привычке не доверяя, на всякий случай вымолвил:
- Темно и невнятно. Сколько вас ни учу хорошему вкусу, вы опять сбиваетесь на высокопарный тон.
Юноша так непонимающе, так как-то издали глянул на Бериша, что тот смутился и неожиданно для себя самого положил свою руку, изнеженную и нарядную, как у женщины, от сверкающих колец, на еще юношески неуклюжую кисть Антиноя. Потушив колючий блеск глаз, Бериш сказал:
- Разве вы не знаете, как мне дороги ваши стихи? Я ломаю голову, чтобы создать достойный их шрифт. Я загонял приказчиков Шенэ поисками для них особой бумаги, я, "серый дьявол", для всех злой Бериш, я ведь первый, кто высоко оценил ваши стихи.
И опять вдруг испугавшись смешной чувствительности, он снял руку и улыбнулся с обычным высокомерием:
- Ну, расскажите по крайней мере, каким образом произошло абстрагирование темы "Анхен" в красоту? Человек, который переписал собственным великолепнейшим почерком в золотообрезную книжку все ваши стихи, ей посвященные, кроме этих последних, которые вы сейчас желаете утаить, - не правда ли, достоин, зная начало, узнать и конец?
Антиной весело улыбнулся, но не Беришу, а собственным воспоминаниям, и, очевидно только в них погруженный, легко рассказал:
- Это было, Бериш, еще до знакомства с вами, шлифовщиком моего вкуса, и я страдал одной глупостью, присущей малограмотным людям: я любил всюду лепить собственный вензель. Таким образом я нанес ранение чудесной липе на опушке Розенталя. Буквы состарились и одеревенели, когда я, познакомившись с Анхен, над своим именем вырезал на свежей коре той же липы имя ее. Вырезал и забыл. Всю зиму я вел себя пребезобразно: ревновал, обижал, терзал капризами. Она была бы вправе сказать: "Der Liebe leichtes Band machst du zum schweren Joch…"
- За нее сказали вы… - усмехнулся Бериш.
- Словом, Бериш, я в эту зиму исчерпал ее свежее чувство и надоел сам себе.
- Прекрасно сформулировано! - воскликнул Бериш. - Это именно то, чего никто не прощает, если из-за возлюбленной надоест сам себе. По этой причине мое сердце уже не замирает от чьих бы то ни было инициалов, исключая соединения на титульном листе иной книги двух имен: Краузе и Графф - первейшего нашего гравера и лучшего в мире издателя. Но продолжайте, мой друг, вашу идиллию…
- Однажды этой весной, когда в злом унынии, окончательно поссорившись с Анхен, я бродил на опушке нашего парка, я набрел на ту липу, носившую наши имена. Взглянув на них, я отпрянул, пораженный… Как обычно в эту пору, молодые весенние соки, мощно бродившие в дереве, струились из свежих надрезов имени Анхен и орошали одеревенелое имя мое. Милый Бериш, уверяю вас, - дерево плакало.
- Очень любезно со стороны дерева, - засмеялся Бериш. - Стихотворение в честь него должно быть названо "Липовые слезы". Скажите на милость! Сквозь имя возлюбленной оно оросило с укором имя жестокого. Не правда ли, этот поэтический упрек вызвал в ваших чувствах то, чего вызвать уже не в силах была живая девушка своими настоящими, солеными слезами. Эти слезы текут у них по щекам, оставляя порой грязноватые полоски.
- Как вы сказали, Бериш? - Антиной глянул строго глазом, вбирающим мгновенно, как бы ловящим в себя предметы. - Знаете, как именно, как вы, должен бы воспринимать все вещи некий дух, воплощение злого начала, если бы ему пришло в голову появиться в современности. Вы Мефистофиль из легенды о докторе Фаусте…