- Останьтесь, - остановил их Александр Николаевич. - Говоришь, богу душу отдаю? Нет, ни богу, ни черту мы свои души не отдаем, - в голосе Александра Николаевича послышалась затаенная мука. - Трудовой человек, он душу отдает народу. И навечно. А пожить еще мне, ой, как охота… И порой думается: как быстро век мой кончился… А если перебрать в уме год за годом? - Александр Николаевич на минуту примолк, словно давая сыновьям вспомнить его жизнь, и продолжал: - Возьмем шахтера до революции. Жизнь у него была короткая, да и то под землей. Что он видел, пока жил? А мы как живем? Вот и сравните времена, когда я родился и когда состарился. Огромные изменения произошли. Выходит, и жизнь моя была огромная. Завод вот рядом работает, а в кем только часть моей жизни. Иные говорят, что человек, как только родился, навстречу своей смерти идет. Неправильно это. Человек всю жизнь навстречу своей судьбе идет, даже когда больной и недвижимый лежит, каждой своей мыслью вперед идет… И ведь ни одна минуточка жизни не повторится, и каждая минуточка только одна-единственная. И смерть - тоже она у человека своя, одна-единственная.
Неожиданно Александр Николаевич быстро сел на диване, лицо его оживилось, и он подмигнул Артему.
- Насчет радостей?! Как же! О радостях тоже думаю. Вот поправлюсь, летом вместе с матерью по Волге отправимся путешествовать. Как отвоевался на Волге, так и не плавал по ней. Купим шляпы соломенные, костюмы белые и поедем. Ладно будет? А? То-то! А теперь вы свободны. А я и в самом деле вздремну.
* * *
Через несколько дней Дмитрий уезжал. Он не велел провожать себя на вокзал. Но все же Анатолий понес его опустевшие чемоданы к трамваю, пошла с ним и Варвара Константиновна.
- Мама, скажи, в чем может быть виновата передо мною Зина? - тихо спросил Дмитрий.
- Неладно у вас, Митя, а это неспроста: кто-то виноват. Да жить-то вам надо, не молодожены. Велик ли разлад, не мне судить, а вот нужно вам в чем-то ясность навести, - говорила мать, обнимая его.
- Думаю, теперь у нас все будет ясно… А вы тут берегите папу.
XXVI
В Каунасе Дмитрий вышел из вагона, чтобы поразмяться, и его встретила обычная для здешних мест погода. Асфальт платформы покрывала разжиженная грязь. Ветер налетал порывами, и тогда сильней припускал дождь. Казалось, уже близкое Балтийское море дышало навстречу скорому поезду этими промозглыми шквалами.
Дмитрий медленно прошел вдоль поезда против ветра, с удовольствием ощущая лицом холодную сырость. Такой же погодой провожала его Прибалтика в отпуск. "Еще несколько часов - и я дома. Поглядел на степные снеги белы - и к службе, к морю". И он стал думать о том, что завтра надо сходить в штаб, что приказ о его новом назначении несомненно уже получен.
За минуту до отправления поезда он купил у закутанной в мокрый плащ разносчицы булку с сыром и, входя в вагон, сказал дежурившей в тамбуре проводнице:
- По такой погодке чайку бы?..
- А как же! Обязательно будет, - ответила проводница с той официальной приветливостью, с которой разговаривают проводники мягких вагонов со своими пассажирами.
От Москвы Дмитрий ехал в купе один. В Минске к нему вселилась целая семья: женщина, две сонные девочки и мальчуган лет пятнадцати. Их отец - артиллерийский подполковник - получил билет в другое купе. Дмитрий было предложил подполковнику поменяться местами.
- Только лишняя канитель. И вам перебираться, и мне постель уже стелят, - ответил подполковник, рассовывая узлы и чемоданы. - Скорей бы на боковую: едем-то не из Минска…
Тогда Дмитрий уступил женщине свое нижнее место.
Сейчас семья подполковника безмятежно опала. Дмитрий устроился на откидном сиденье в коридоре. Оконное стекло сплошь омывали извилистые от встречного ветра дождевые струи. Белая пелена паровозного дыма стлалась по земле, и лишь мгновениями можно было видеть окраинные строения Каунаса. Мелькавшие перед глазами черепичные крыши, какой-то особый облик зданий заставили Дмитрия вспомнить степной городок с его саманными домишками. "Вот уже и Неман перемахнули. А давно ли Артем поздравлял с приездом в Заволжье!.. Сейчас он со своими доблестными механизаторами трудится в снегах, что-то там делая, чтобы эти обильные снега потоками вешних талых вод не сбежали попусту в овраги, а здесь вон как разверзлись небеса".
В дальнем конце коридора показался подполковник с перекинутым через плечо полотенцем.
- Здравия желаю, - сказал он, подходя. - Спят-то все как. А я тем временем побриться думаю. - Подполковник сел напротив Дмитрия и закурил. - До Правдаграда, товарищ капитан первого ранга?
- Да. А вы?
- Дальше… Снова предстоит пересадка… Надоело! - Подполковник сделал затяжку. - Война уж десять лет как кончилась, а никак нигде не обживусь. Да и обживаться нигде душа не лежит. Все в военных городках, все как на казарменном положении. А у меня вон их трое. Опять из школы среди года сорвал… Старшего из восьмого. А десять классов закончит, куда его пристраивать? Жена еще до войны текстильный институт закончила, а инженером так и не была. Сам уж дослуживаю. - Подполковник жадно курил. Можно было подумать, что эти мысли угнетали его целую ночь. - И с пенсиями разные разговоры ходят. Может, и сплетни, а все же… Не сократят ли?
Дмитрий неопределенно пожал плечами.
- Да, надумаешься… - вставая, сказал подполковник. Сиденье с громким, как выстрел, стуком прижалось к стенке вагона. - Надумаешься, когда самую сильную пору жизни службе отдал.
Подполковнику было под пятьдесят. Он был мускулист и широкоплеч, трикотажная рубашка плотно облегала его торс, а его простое лицо говорило, что он всю жизнь в строю и вся его судьба простая, солдатская. Однако он Дмитрию не понравился: "Что ж, бывают и неудачники в службе: пятьдесят с лишним, а выше подполковника не прыгнул. И не прыгнет, такой-то обиженный".
Проводница, уже одетая в белую курточку, поставила перед Дмитрием на узенький столик два стакана с чаем.
- Вам первому. Снимайте пробу, товарищ капитан первого ранга, - пошутила она.
- Пробу? А! Корабельный порядок, - Дмитрий рассмеялся и прихлебнул из стакана. - Заварено ароматно. Спасибо.
Проводница с уставленным стаканами подносом пошла по коридору, стучась в двери. Дмитрий заглянул в свое купе, достал из кармана шинели булку и сыр и начал завтракать. За окном набегали и уходили назад холмы, то голые, то покрытые прозрачными рощами черных от дождя деревьев, то с редким ельником или сосняком на вершинах; клочья паровозного дыма запутывались в деревьях и бесследно таяли. Снег попадался изредка и был каким-то праховым. Временами поезд мчал по небольшим мостам, перекинутым через мутные бурные потоки.
Все бежало навстречу, появлялось неожиданно из пелены дождя в разорванных клочьях паровозного дыма и, несмотря на однообразие красок, постоянно казалось новым. Правильно отец говорил, что в жизни человека каждая минута - новая и неповторимая, что человек всю жизнь идет навстречу своей судьбе. Жизнь - это непрерывная разведка своего завтра.
Вспомнилась Женя, их так странно родившиеся взаимные чувства. Теперь он видел, что ничего серьезного не произошло, ничего и не могло произойти, потому что их судьбы никак не могли сойтись. И все-таки, перебирая в памяти встречи и разговоры с Женей, Дмитрий испытывал светлую радость.
"И вот я уже возвращаюсь из отпуска, а поезд снова мчит меня судьбе навстречу. Но ведь я еду назад, к Зине. Ждет ли меня в самом деле что-то новое?" - спрашивал себя Дмитрий и улыбался тому, что пока все оставалось прежним: и эта дождливая погода, и мягкий вагон московского скорого, в котором уже не раз ездили, и то, что он опять становился капитаном первого ранга, к которому и проводница, и подполковник относились почтительно.
Пассажиры просыпались. У дверей уборных установились очереди, двери купе пооткрывались, и проводницы, теперь уже обе в белых курточках, едва поспевали с чаем. Подполковник, чисто выбритый, в полной форме, хозяйничал в купе, выставляя на верхнюю полку чемоданы и перепаковывая узлы. Его жена и дети неторопливо чаевничали.
- В молодости у меня было не так, - заговорил он с Дмитрием, снова выйдя в коридор покурить. - Когда у нас с женой только один ребенок был, так я, как увижу, что барахлом обрастаем, - ложную тревогу устраиваю: ну, - командую жене, - новое назначение с переездом получаю, и срочное. Гони все лишнее в комиссионку… А теперь… Их вон, троих-то, в комиссионку не сдашь.
Подполковник продолжал жаловаться на свои житейские неустройства, но уже с добродушной насмешкой. В кителе с начищенными пуговицами, с орденскими планками на груди (среди которых была ленточка Александра Невского), подтянутый, он выглядел так, словно был на службе. Теперь по всему было видно, что он человек энергичный и служака деятельный.
Когда настало время обеда, подполковник сказал, что ему надо заправиться по-настоящему, по-мужскому, и пригласил Дмитрия в вагон-ресторан. За столом, просматривая меню, он рассердился, что нет щей и приходится брать куриную лапшу, а к котлетам потребовал взамен пюре гречневой каши. Насыщался он, действительно, основательно и молчаливо, как много и трудно поработавший мужчина.
Снова разговорчивым подполковник стал лишь после стакана компота, уже ожидая официанта со счетом.
В окно были видны настоящие озера, по которым гуляли "беляки", деревья торчали из воды, словно в половодье какой-то большой реки.
Подполковник подождал, пока расплатится Дмитрий, и пошел к выходу. В тамбуре своего вагона он остановился, чтобы закурить.