Самыр, подняв хвост и пофыркивая, обнюхивал кабаньи следы. Увидев, что Озермес смотрит на него, он приосанился, вытянул хвост, рыкнул и поскреб задними лапами землю.
- Знаю, видел, какой ты храбрый, - сказал Озермес, пошел к ручью, ополоснул лицо, подобрал тетерева и лук со стрелами и, зайдя за дуб, стал обходить луг, чтобы не идти вслед за кабанами. Хотя Мазитха и покровительствует охотникам, кто его знает, по душе ли ему, если люди ходят за ним. Вид у Мазитхи грозный, но если бы не пылавшие пламенем усы, он ничем не отличался бы от любого крепкого мужчины - широкие плечи, белые лицо и руки, лоб, уши. Можно о нем рассказывать сразу после встречи, или должно пройти какое то время? Кажется, до вечера вспоминать вслух Мазитху нельзя.
Над самой головой у них вдруг закричал самец кукушки. Озермес вздрогнул и остановился. Самыр в один прыжок оказался возле него.
- Идем, идем, - сказал Озермес, - не будем пугаться, это всего навсего птица.
Сперва они шли не спеша, потом, не сговариваясь, заторопились и пустились бежать.
Когда они добежали до шафранового луга, Озермес увидел Чебахан. Она стояла возле Мухарбека и, прикрываясь рукой от солнца, смотрела на него и Самыра. В своем неуклюжем платье из шкур она гляделась как сильно отощавшая медведица, и Озермес подумал, что и он, навер но, издали мало похож на человека. Покинув людей, они не влились ни в животные, ни в пернатые стаи и никогда не сумеют присоединиться к ним. Крыльев, во всяком случае, у них не вырастет... Как угадать, какое место отведено Тха на этой земле для них, затерявшихся в горах? Может, они уже обрели его, а может, подобно тому как в прошлом адыги, когда земля в их аулах засорялась нечистотами, перекочевывали на новые места, им следует переходить из одной долины в другую, бросать старую саклю и строить где то новую, и так до тех пор, пока не придет их время расстаться с душой.
Озермес оглянулся на синевший внизу лес. Встреча с кабанами могла оказаться плачевной. Случайность, что они пронеслись мимо, или Мазитха, гнавший стадо, все таки увидел Озермеса и направил бег кабанов стороной?
Самыр, первым добежав до Чебахан, ткнулся носом ей в руку, обнюхал землю, заглянул в стоявшую у стены корзину, замахал хвостом, довольно заурчал и сел, свесив набок красный язык. Посмотрев на его блаженную морду, Чебахан усмехнулась. Самыр, застеснявшись, отвернулся.
- Заждалась, белорукая? - спросил Озермес, протягивая Чебахан добычу.
- Ждать я привыкла, - пробормотала она, поворачивая перед глазами тушки зайца и тетерева. - И сегодня я не скучала.
- Как твой воспитанник, кормилица?
- Если не спит, то ест. Волчата все такие прожорливые?
- Наверно. Волки, когда добывают еду, наедаются впрок. У волчат это в крови, должно быть, и у всех младенцев тоже. Отец рассказывал, что я сосал грудь матери даже во сне.
Чебахан, заулыбавшись, посмотрела на него. Ни одна из женщин, которых в прошлом знал Озермес, не улыбалась, как Чебахан. И плавно изогнутые губы, и прямой нос с расширяющимися, как у косули, ноздрями, и чуть впалые щеки, и длинные дуги бровей, все оставалось неподвижным, но в глазах вдруг загоралось множество звездочек, и лицо освещалось, как лесная поляна, на которую лег прорвавшийся сквозь густую листву луч солнца.
- Пожалуй, пока я буду кормить волчонка почаще, - озабоченно сказала она, - а когда он начнет ходить, только три раза: утром, днем и на ночь. - Смутившись, подобно Самыру, Чебахан опустила глаза.
- Все равно, - сказал Озермес, - он вырастет полуволком, полусобакой, но не человеком!
У Чебахан дрогнул подбородок, она подняла ресницы, и Озермес увидел в ее потускневших от боли глазах неизбывную тоску по детям, и тоска эта передалась ему. А ведь сколько раз отец говорил: помни, разговаривая с человеком, что рана кинжальная затянется, а языком нанесенная - останется. Досадуя на себя, он, нарочито нахмурившись, сердито сказал Самыру:
- Как тебе не стыдно, и еще отцом называешься!
Самыр недоумевающе пошевелил ушами, и Чебахан тоже удивилась.
- В чем он провинился, муж мой?
Словно не расслышав, Озермес продолжал:
- Ты понимаешь свою вину, Самыр? Стыдно тебе?
Самыр, ничего не понимая, лег грудью на землю, заскулил и прикрыл морду лапами. Глаза его, выше которых торчали рыжеватые волоски бровей, виновато перебегали с Озермеса на Чебахан.
- То-то, - проворчал Озермес, - и что ты теперь скажешь? Я не слышу твоего голоса.
Мигом вскочив, Самыр облегченно залаял. Озермес притворился, что раздумывает. Самыр залаял снова.
- Хватит, хватит, расшумелся. - Озермес, укоризненно качая головой и с трудом удерживаясь от смеха, посмотрел на озадаченное лицо Чебахан. - Самыр упустил, что должен был дать имя своему сыну. Он что-то пролаял, но я не разобрал, какое имя он назвал. А ты?
Чебахан прыснула, бросила наземь зайца и тетерева и ударила ладонями по бедрам.
- Ты в самом деле настоящий шапсуг, муж мой! Такие же глаза бывали у моего отца, когда он над кем нибудь подшучивал. Ты обманул меня и Самыра получше клятвопреступницы!
- Ну, - лукаво сказал Озермес, - в этом не только моя заслуга. Выяснилось, что ты и Самыр одинаково простодушны. А теперь все же подумаем, как назвать твоего воспитанника, может, просто Волком?
- Нет. - Чебахан отрицательно помахала рукой.
- А если в честь твоего дяди Веком?
Она с сомнением оглянулась на темное лицо Мухарбека.
- Можно, но... У волчонка черные лапки, что, если назвать его Хакэром*? Подожди! Я догадалась! Чтобы были довольны и Мухарбек и Самыр, назовем волчонка Хабеком!
- Ха бек, - повторил Озермес, - это ты хорошо придумала. Верно, Самыр?
Самыр замахал своим пушистым хвостом так, что на Чебахан и Озермеса подуло ветром.
Когда Озермес учился в мектебе, один из учеников, старше Озермеса двумя годами, научил его говорить высоким старческим и детским голосами, не открывая рта. Озермес немало намучился, пока сумел извлекать звуки словно бы из живота. Как он не вспомнил об этом, когда разыгрывал перед Чебахан свадьбу? Подойдя к Мухарбеку, он громко спросил:
- А что скажешь ты, тхамада?
Потом, набрав в грудь воздуха и немного выждав, напряг горло и ответил дребезжащим старческим голосом:
- Ай, аферим!
Услышав чужой голос, Самыр залаял и, принюхиваясь, забегал по поляне. Когда Озермес повернулся, Чебахан стояла, прижав к груди руки и впившись в него побелевшими глазами.
- Что? - небрежно поинтересовался Озермес.
- Это был ты? - вполголоса спросила она.
- Что я?
Бросив украдкой быстрый взгляд на Мухарбека, она прошептала:
- Мне показалось...
Озермес, напустив на лицо удивление, подозрительно уставился на нее. Она неуверенно хихикнула:
- Ты снова шутишь...
Он пожал плечами, подошел к корзине, посмотрел на спящего волчонка и с досадой произнес:
- Никак не пойму, о чем ты.
- Я услышала, как сказали - ай, аферим.
- Ну и что тут такого?
- Сказал ты, я знаю, но голос был не твой.
Надвинув на глаза шапку, Озермес почесал в затылке, выпрямился и безразлично произнес:
- Если ты знаешь, что аферим сказал я, так в чем же дело?
- Но голос был чужой. И Самыр стал лаять.
- Будь я хозяйкой, белорукая, я не ломал бы голову над такими глупостями, а готовил вкусную еду в честь малыша, наконец то получившего имя. Хабек! Хорошее имя, и дяде Мухарбеку понравилось...
* Ха - в прошлом - волк, потом так стали называть собаку. Хакэр на шапсугском
диалекте - черная собака.
Чебахан снова судорожно захихикала и нагнулась за тетеревом и зайцем.
- Эй, племянница! - скрипучим голосом позвал Озермес.
Чебахан, охнув, ринулась в саклю, Самыр отскочил к мертвому дереву и, глядя недоверчиво на Озермеса, стал, махая хвостом, лаять. Озермес расхохотался так, что у него потекли слезы. Устав смеяться, он пошел в саклю и в дверях столкнулся с Чебахан.
- Если ты еще раз!.. - смеясь и сверкая глазами, произнесла она. - Как ты это делаешь? Я вовсе не испугалась...
- Самыр тоже не испугался, - проскрипел Озермес, - слышишь, все еще лает? - Протянув руку, он погладил ее по пылающей щеке, но она отпрянула и замахала руками.
- Не трогай меня, обманщик! Вот увидишь, если и я не сыграю с тобой какую-нибудь шутку.
- Такую, что все клятвопреступницы лисы помрут с хохота, - заключил Озермес, снял с колышка шичепшин и смычок и, посмеиваясь, вышел.