Разумей сидел на вязовом сукастом чурбаке возле протопленной лежанки и посасывал притухшую трубку. Он в подшитых валенках, на плечах старый облысевший кожух с торчащими из разъехавшихся швов суровыми нитками. В таком одеянии его можно видеть лишь дома - опрошался он только для себя. Блеклый свет от привернутой на полфитиля семилинейки еле доставал до него, и дед казался привидением.
- Заблудился, што ли? - с деланным безразличием и заметной внутренней натугой откликнулся хозяин.
- Захворал, поди? - с жалостливым участием спросил Вешок.
- Моя теперича доля такая. Чиво ж не хворать…
- Так мы это дело моментом - в огонь да на наковальню, хворь твою, - баловно, как бы шутейно сбалагурил Николай из отцовской присказки. Выхватил из-за пазухи бутылку и с излишним стуком поставил ее на стол.
- Востер ты, я погляжу! - прежним тоном сказал Разумей и полез рукой в поддувало лежанки. Голыми пальцами выкатил маковый уголек и положил в трубку. - Эт по какому же праздничку? - кивнул старик на бутылку с богатой наклейкой.
- Жениться пришел! - бухнул спроста Вешок. - Где Клавушка-то? - как бы спохватившись, он заоглядывался по избе.
Разумей, будто ждал такой выходки, с ехидцей сказал:
- Эдак вас в комсомоле учили, да?.. А сваты где?
- Я сам себе сват и поп. И жених - тоже, - старался шутить Николай, взял бутылку и принялся раскупоривать ее.
- Ты эту канитель поставь. Поставь, говорю! - построжел голосом Разумей. - Ты кого спрашивался-то?
- Тетка Евдокия, Клавина матушка, к тебе послала. Она согласна, - не зная зачем соврал Вешок. - Пущай, говорит, дед Разумей свою волю скажет - а мне все одно… Да что мне мать? Я Клавушку люблю - и все тут! И я ей люб - сама сказала… Да мы, Разумей Авдеич, целовались уже!
Николай выпалил, как на духу, все, чем горела душа, не подозревая, что свататься он пришел совсем не ко времени, и весь его сердечный трепет Разумей глушил грубо и насмешливо.
- Покойников и то целуют, а девку лобызать - сласть одна. Диву какую выдумал - целовались они… А вот как ты под венец пойдешь? Комсомольцам-то запретно! А без венчания это не женитьба, милок.
- Нас в сельсовете распишут, по новому закону и порядку, - быстро нашелся Николай. - И документ дадут, вроде как метрики. Бумага такая есть. Государственная. С гербовыми печатками - законная!
- Мне ихняя бумага и на пыжи не пойдет. Не годится. А ты мне о законности толкуешь. Нет, братец, без попа девок только в лопухи водят, а не в семейный очаг.
Разумей выколотил трубку, набил снова и стал раскуривать, искоса поглядывая на жениха и наслаждаясь его растерянностью. Николай, теряя терпение, срывчатым голосом стал доказывать, как слышал сам, что отец Никодим, настоятель Уровской церкви, служа под страхом, давно никого не венчает и что ему местной властью дозволено лишь отпевать покойников да служить обедни на двунадесятые праздники. Хотел сказать Вешок и о своем комсомольстве, однако и сам толком не мог определить: кто он? Правда, как-то по лету зазвали его вместе с Зимком в комсомольскую ячейку, где и "проработали" их обоих за очередную драку из-за Клавки Ляпуновой. После горячего спора и смеха с большим галдежом была принята не очень понятная резолюция: "По трудовой линии обоих Николаев Зябревых считать комсомольцами, а по части беспорядочной любви и драки - воздержаться". Драк женихи больше не учиняли и в "ячейку" их не зазывали.
- Мне, Разумей Авдеич, ни до церкви, ни до комсомола дела нет. Мне они, что дожжик в бане, - закипятился вдруг Николай. - Мне Клавка нужна!.. Да где она, в самом деле? Сама же велела придти сегодня - вместе твоего благословения просить сговорились. Сама, говорю, велела…
- Она тебе велела, а я - ей повелел. Нету ее! - тихо, с внутренней неприязнью сказал Разумей. - К матери послал, новые валенки снести. Морозы-то, вишь, какие навалились…
Николай не поверил и с обидой проговорил:
- Врешь ты, Разумей Авдеич, поперек хочешь стать? Так и скажи, а кубарь не плети на мою Клавку. Она тебе - не плотва…
- Ты, малый, не ерепенься. В солдатах еще не был, а в мужья набиваешься, - неожиданно повернул разговор дед Разумей и совсем уж серьезно спросил: - Не слыхал разве - на Маньчжурке заварушка какая-то заварилась? Из Царева, Змеевки, из Уровок и Сорочинки, сказывают, таких, как ты, уже в солдаты забрили. Наше Лядово - тоже не на Буян-острове. И наших не минуют, поди.
Николаю Разумеева опасливость не понравилась. Парень с тягостным чувством прошелся по горнице, оглядывая избу и еще не веря, что в доме не было его невесты.
- Ушла, говоришь, Клавка-то? - бесцельно переспросил он лесника. - Но мне, дед Разумей, и Красная Армия не помеха… Клава моя - так и знай! - с печальной надеждой выпалил Вешок. Нахлобучил шапку и шагнул за порог избы - в лесную зимнюю сумеречь…
Дед хотел окликнуть парня - тот забыл бутылку на столе, но махнул рукой и в очередной раз зарядил трубку.
15
Напророчил-таки Разумей: на масленицу вместе с другими одногодками призвали в армейские лагеря и обоих Николаев Зябревых. Служили они не на Маньчжурке, а в Подмосковье, в кавалерии. Служили оба справно, дружно и совсем недолго. На другой год, под самую Троицу, первым вернулся домой Николай Зимний. Деревня несколько удивилась, что тезки уходили на службу вместе, а пришел пока один. Отец Вешка, Иван Лукич, перепугавшись, учинил допрос счастливому сослуживцу.
- Сам того захотел! - просто, однако с видимым сожалением стал объяснять Зимок задержку своего тезки. - Я-то в строевом эскадроне вкалывал: чучела клинком рубал да в походы ходил. И на парадах-смотрах доставалось… А Николка твой, дядь Иван, ковалем к армейской кузнице пристроился. Там иная служба и пот не густой. Да и начальство не строгое. Ни тебе ранней побудки, ни плаца, ни строевых учений - собачь подковы коням да рубай кашу с маслом… Понял? Считай, как дома…
- Выходит, таким и служить дольше? - все еще сокрушался Иван Лукич судьбой сына.
- Да не-ет! - решил успокоить Зимок отца тезки. - Вот как дело вышло: перед самой нашей отправкой домой целым эшелоном табун лошадей в полк доставили. Из кыргызских степей… А их тут же ковать надобно, строевых коней из них делать. Сейчас там горячо полковым кузнецам - в четыре руки, небось, ухнали наколачивают… Обкуют, и Николка тоже вернется.
- Ну, ежели так, пущай, конешно… Кони - тоже солдаты. Подковы - их главная амуниция, - с нежной раздумчивостью согласился Иван Лукич и, слегка успокоившись, ушел в свою кузницу.
Зимок не соврал - Николай Вешний вскоре тоже вернулся из армии. Однако с роковым запозданием: домой пришел он на второй день женитьбы своего соперника на Клаве Ляпуновой. Поутру он сошел с поезда на родной станции Лазарево и зашагал полем, бодро и радостно. В руках - армейский сундучок с подарками невесте Клаве, отцу и даже деду Разумею с теткой Евдокией. К своей избе он шел мимо кузни. И обалдел Вешок когда заметил скопище народу возле нее. Сердце вздрогнуло: "Что-то с батей?" Но нет, отец стоял поодаль, у кузнечного камня, покуривая и горько улыбаясь.
Толпа разодетых баб, девок и ребят ржала завистливым смехом во все глотки. В то самое время из прикопченых, заляпанных машинным маслом воротец кузни ряженые выводили найденную "ярку". Это была Клава. Она тоже смеялась, но как-то бесшабашно и полоумно. В глазах и ушных мочках одним цветом ядовито горел янтарь. За ее спиной в смоляном лоске мотались чуть-чуть недоплетенные косы. От захлебистого хохота под зеленой атласной кофтенкой бугристо вздымалась грудь. Ноги ее ступали по земле вяло, бессильно, будто с легкого пьяна. Вешок, не поверив тому, что случилось, натуго закрыл глаза. А когда открыл - все обернулось жестокой явью. Через шаг, другой Клава вдруг подняла голову и увидала Николая. В пыльных сапогах, в линялой от солнца гимнастерке, в кавалерийских галифе с кожаным подбоем на ляжках и в фуражке с малиновым казачьим околышем, он показался ей чужеродным пришельцем. Некстати и нежданно вышла эта встреча. Клава оборвала собственный смех и с легкой икотцей в голосе проговорила сама себе:
- Дура! Так это ж Ко-о-ля пришел…
И ничуть не теряясь, тихим шагом, с женским достоинством подошла к Вешку, положила ему руки на плечи и, заглянув в глаза, бесстыдно поцеловала в губы.
- Ты же на свадьбу мою пришел, дружочек…
Толпа стихла, умолкли ряженые, не зная, что делать дальше. Клава мягко оттолкнулась от груди Николая и с щемящей мольбой сказала ему:
- Приходи к нам! Сегодня все гуляют… И ты погуляй.
На другом конце Лядова, у Клавиной избы нежно и зазывно страдала Митина гармонь, скликая людей на пиршество и веселье…
Когда ряженые увели "ярку" к жениху. Иван Лукич, со стариковской слезой облобызав сына, увел его в избу. Николай, стискивая зубы до непрошеной боли, послушно вошел в дом. Невеликий срок он прожил до армии в новой избе, и она ему показалась не такой уютной, как старая, в которой скороталось его детство. Поставив сундучок на лавку, он стал оглядывать, будто совсем чужие, беленую печь, окна в желтых сосновых переплетах, мамину икону Спаса в углу под самым потолком с полотенечным спуском, никем не стиранным с самой кончины родительницы.
- У нас теперь хорошо, сынок, - не поняв настроения сына, совсем невпопад стал похваляться Иван Лукич.
- А что, отец, девки-то в кузнице делали? - с раздражением спросил Николай.
- Дык по обряду так, сынок, - обрадовался отец голосу Вешка и стал объяснять: - Ярку Клавку прятали там… Па-а-те-ха, ей-бо. Упросили меня пустить ее в кузню, чтоб подольше искали, ярку-то. И чтоб выкуп понаваристее взять за нее. Вишь, и мне красненькая перепала, - Иван Лукич, разжав кулак, показал скомканную денежную бумажку.