- Третьеводни еще, прознали мужики, спецы из НКВД вздумали с колокольни "божьи" часы снимать - куранты по-научному. Их еще в том веке, когда церковь ставили, плавские купцы из Европы выписали. Кажись, у самого ерманца и купили-то - за золотце, ясно дело. Как эти часы водружали на колокольню, никто, конешно, и не помнит - давнишняя канитель. А вот как их спускать с божьей высоты будут - интерес великий. Весь, почитай, город сбегся, как в тридцатом годе, когда антихристы колокола сбрасывали. Но в колокола наша власть не трезвонила - телефоном, да радио обходилась, поразбивала их и никакой жали. А тут часы-куранты - цивильная машина-механизм. По ним народ за временем следил, по ним человек жил: просыпался, работал, спать ложился, рос и в свой час помирал. Как ни толкуй, а часы любой власти служат. Так и наши, курантские. За ними приглядывал умелец с завода Тимоха Пукальцев, знаменитый здешний бас. Он что тебе колокол - когда-то на клиросе певал. Так вот он-то и заводил часы каждую неделю, держал их в нужной работе. Да недолго после снятых колоколов куранты своими звонами честной народ тешили. Запретили ходить им! Через Тимоху, конешно. Вызывали его, куда надо, стращали, просвещали, уму-разуму наставляли, даже в кутузке по неделе держали, чтоб религию, опиум, значит, не разводил в здешней округе. Ну, без него часы с недельку помолчат-попечалуются, а выйдет Тимоха - опять время на ход пущается… Ведь наши куранты, ежели по чести ценить, под стать главным, тем, что в Белокаменной - даже четверти отбивали!.. Но, видно, не судьба им вечно звонить. В тридцать седьмом окончательно "стоп-ход" часам дали. На этом "румбе" и изошла силушка пружинная… А Тимоху, словно на войну увезли, - с концами… Царство ему небесное! - старик под бородой поскребся щепотью - перекрестился. - Мозговитая башка был. Чудо-бас-голос! И времени верный ход давал, и светлу песню спел - себе и людям…
Лютов, слушая стариков, будто забылся, где он и каким лихом его занесла сюда война.
- Так вот, мил командир, - по-свойски толкнул Митрий в плечо Лютова, словно побудил его, - побрел и я поглазеть, как будут снимать наши куранты. Подошел к колокольне - чую оторопел наш народишко: не то что слово сказать, совет какой дать "спецам" - никто не дышит. Понатянули, значит, канатов, стальных и веревочных, из слег покати и лесенок ступенчатых понагородили - все чин чином. Стали мороковать, что делать дальше. Так и эдак прицеливались "спецы", поговорили, полаялись меж собой. Взлезли на колокольню. Пооткрутили, поотворачивали крепеж всякий, чуть ли не на горбах держат махину часов - невмоготу уже. А когда вся мочь вышла, у начальства, что стояло внизу, запросили совета: што и как дальше - не выходит по задуманному-то. Начальники меж собой толковать стали. Энкавэдисты с милицией, как всегда, - тут, заставили народ попятиться, чтоб не слыхали секретного разговора. Когда стало видно, что у "спецов" ничего не выходит и сил не осталось, чтобы часы на место поставить на крепеж, один из начальников дал фуражкой отмашку: бросай, раз мочи нету. В ту секунду и грохнулись наши куранты - даже земля охнула. Вдребезги - ни вашим, ни нашим… Народу велено было расходиться. Проводив начальство, ушла и милиция. Ребятне сопатой, ясно дело, вольница вышла: тут же поотломали стрелки с часов - они по аршину длиной - повыгнули их в шашки-сабли и в "чапая" играть… Вот такая, мил командир, эвакуация вышла, мать нашу бог любил… Нет, я свои машины ни немцам, ни своим не отдам. Тут жизнь моя начиналась - тут пусть и конец ей будет…
Бородач выколотил о черный ноготь трубку и ушел к работающей машине.
- Кипятливый брательник-то ваш, - для поддержки разговора заметил Лютов.
Ухмыльнувшись, младший помотал головой:
- Всю жизнь такой! Ему все Цусима мерещится, будто он и не сходил со своей канонерки… А с машинами так и так что-то соображать придется. Одну мы вчера остановили. Вторая свою заправку дохлебывает - последнюю бочку топлива. Да и эту бы глушить надо. Но просят… Больница вот - там полевой госпиталь развернулся, день и ночь доктора воюют. Без света никак нельзя. Раненых, сказывают, боле, чем живых и побитых… Еще из типографии бабенка прибегала - тоже энергию дай, газету допечатать. Хоть и не патроны, и не сухари, а для духу и газетка нужна. Хотя бы для утехи начальства. В теперешней заварушке-то в голос не соврешь - люди осекут. А на бумаге ври-валяй, стращай да призывай… По газеткам судя, немцев-то мы мильенами кладем да изматываем, а он, знай, валом валит, не судом прет. Вот уж всем видать - на Москву навострился. Поди, останови, изверга…
Не уходи Лютов до вечера, у стариков нашлось бы еще что сказать - так много наболело на их душах и за долгую жизнь, что прожита ими, и за нынешний, еще не полный день.
… Артиллеристы. Сталин дал приказ.
Артиллеристы, зовет Отчизна нас.
Из тысяч грозных батарей
За слезы наших матерей -
Огонь! Огонь! Огонь!.. -
так близко вдруг грянула песня, словно с неба свалилась она или снесло ее ветром с горя, на которой стоял роскошный дворец хваленой стариками княгини. Там же, рядом, высилась и разоренная, без колоколов и курантов, церковь. Приглушив разговор стариков и рабочий шум машины, песня, грозные и огневые ее слова сбили Лютова с мирных чувств и дум и снова поставила его в солдатский строй. Уже и не помнится, когда он слышал подобные песни, когда пел их сам.
- Это курсанты глотки дерут, строевой шаг отрабатывают, - пояснил машинист опешившему лейтенанту. - Во дворце-то полковая школа младших командиров располагается.
- Тут что же, артиллеристы обучаются? - со смутной радостью спросил Лютов, все еще считающий себя причастным к этому роду войск.
- Да нет, не бомбардиры они. Чистая пехтура, - принялся объяснять вновь вышедший из машинной бородач Митрий. Он вновь набил трубку, чтобы отдохнуть. - Сами-то солдатики - пластуны, а песни поют те, какие побойчее, с которыми не так страшно: про танкистов, про кавалерию и тачанку… Даже про летчиков иной раз шпарят: "Все выше и выше!", а самим не сегодня-завтра в сыры окопы идти, а не в небо лететь. Такая уж их судьбинушка. Ни они первые, ни они последние. С самой финской кампании распевают, оглашенные. Вот уж года два как, по велению наркома обороны, в княгининском дворце военшколу расквартировали. До нее там ребячий пионерклуб сорганизовался: детишки пели, плясали, музычили, картинки чирикали, рукодельничали. Отбою от них не было - потеха и только. И родителям - покой и радость. Но вверху посчитали: Красная Армия для страны важнее. Казарма - куда тебе - получилась, словно для царских юнкеров: белые колонны попереди, каменные львы у подъездов, бородатые силачи крылечные козырьки держат, фонари на лепных столбах - ну чистый Петербург, мать нашу бог любил… Да только начальству все эти барские примулы антисоветчиной показались, потому как наши красные армейцы должны нести службу в условиях пролетарской революционности. Ну и пошло-поехало: в одну неделю всех "силачей" посшибали и львам морды посворотили; мраморных ангелочков и херувимчиков всяких, что по расписным потолкам летали, и тех пожарными баграми посдергивали. А во дворе, где детишки на клумбах цветочки разводили да на лужайках в потешки играли, натрамбовали строевой плац. У задней стены чучела понаставили для штыковых упражнений - длинным коли, прикладом под скуло бей…
Митрий снова запыхтел трубкой, заволновался. Но, пересилив себя, принялся успокаивать гостя:
- Кто чиво говорит: и красноармейцы - наши люди, и у них служба - не рай господний. Им человеческой жизни тоже хочется. Но и ребятишек жаль - опять без культурного призора остались: лапта да бабки - вся игра. Да еще в "чапая", в войну моду взяли тешиться. А зачем она им? Всамделешной войны и на их век хватит. Вон какую распалили - всему свету жарко…
- Это все Гитлер натворил! Изверг не нашего рода, - встрял в разговор младший брат.
- Да и в нашем роду гитлеры найдутся, ежели поискать хорошенько, - не сходил со своей мысли Митрий. - Но я не об том хотел еще сказать командиру. В этот самый дворец, мил человек, окромя ребятишек, досужными вечерами наши плавские певцы на спевки да на спектакли собирались. Вот бы ты послухал - никаких тебе столичных киятров не захочется… О нашенских певцах сам Иван Сергеевич Тургенев в книжках писал. Разве не читал об этом?
- Как хороши, как свежи были розы! - словно душу отвел, процитировав излюбленные стихи, Лютов. - Это тоже Иван Сергеевич написал.
- О розах не читывал - врать не стану, - признался Митрий, - а про песни… Как же… Вот послушай. Я, как молитву, помню главные слова.
Старик показательно отвел руку с трубкой в сторону и, легонько прищурившись, продекламировал: "В наших краях знают толк в пении, и недаром село Сергиевское на большой орловской дороге, славится во всей России своим особенно приятным и согласным напевом".
- В тую-то пору наш Плавск Сергиевским селом прозывался. По приходу, значит. Храм-то был поставлен и освящен в честь святого Сергия Радонежского. Это который Димитрия Донского на Куликовскую битву благословил…
………Сталин дал приказ.
………зовет Отчизна нас.
…………………………
………Огонь! Огонь!..
Налетный ветер слизывал многие слова, но и без того все было ясно и понятно. Песня пелась, а Митрий, наоборот, на какие-то минуты приумолк, и глаза его печально поникли - задумался старик. Но ненадолго. Что-то еще захотелось сказать: