Семуха не стал перечить, встрял в общий поток отступающей колонны. Было видно, что отступать никому не хотелось, но каждого гнала та самая сила, которую испытали все и которую не смогли сдержать. Отходили по приказам и без приказов, по трусости и по обстоятельствам, с уцелевшими знаменами и без них, в полных и неполных составах частей и подразделений, разбитые группы и уцелевшие одиночки. И все шли в одну сторону и не зная куда. В никуда продвигался и Лютов с двумя подчиненными. Однако, при видимой цельности отходящих колонн можно было определить, что данное отступление имеет все-таки плановый, приказной характер. И это вскоре подтвердилось. Из разговоров с командирами Лютов уяснил для себя достоверную, как ему казалось, обстановку. К этому времени - к концу четвертого месяца войны, когда до Москвы оставалось уже менее трехсот километров, наше Верховное командование все еще "выравнивало" общую линию фронтов. Войска Брянского фронта, выйдя из окружения и оказавшись на прямом пути орловско-тульского направления, приводили себя в боевой порядок. Фронт имел задачу: прикрыть подступы к Туле, а значит - и к Москве. 50-я армия, в составе которой совсем недавно еще отступал и политрук Лютов, тоже уцелела и получила приказ развернуться в тылу 1-го гвардейского корпуса, который вел тяжелые арьергардные бои. Пока этот корпус сдерживал натиск немцев, обескровленная 50-я обязана была подготовить новый оборонительный рубеж на реке Плаве, в полусотне верст от Тулы. Несколько определившаяся обстановка малость успокоила Лютова: он снова оказался в своей армии и теперь оставалось разыскать ее штаб и самого командира Петрова, у которого когда-то он был порученцем, и уладить судьбу оставшихся в живых Донцова и Семухи, да и свою тоже. Это он, генерал М. П. Петров, по личному рапорту лейтенанта Лютова, "отпустил" когда-то его в окопы к солдатам, на передовую, в качестве политрука. "Иди! Такие, как ты, солдатам нужнее, чем мне", - только и сказал тогда генерал. И вот, слово отца родного, Лютов ринулся в поиск "своего" командира. Но его ожидало горе и разочарование: генерал Петров, как оказалось, был убит еще неделю назад, и в командование 50-й армии вступил генерал Ермаков. Об этом генерале комбат ничего не знал и знать ему не хотелось. Вернулся Лютов, словно контуженый.
- Оказывается, и генералов убивают, мать честная, - то и дело давая перегазовку и ладя на тихий ход машину, посочувствовал Микола Семуха, пытаясь хоть как-то вывести лейтенанта из "контузии".
Лютов, еще глубже нахлобучив каску на помокревшие глаза, тихо сказал:
- Хороший был батя!.. С ним как-то нестрашно было. А теперь - страшно…
Сержант Донцов, сидевший в кабине с краю, чтобы как-то избежать разговора на смертную тему, частенько отворял дверцу, становился на подножку и без всякого зла, как бы для острастки, покрикивал на пехотинцев, самовольно поналезших в кузов: - Эй, пехтура небритая, полегче тут ерзайте-то - тягач развалите.
- А тебя побрили уже? Ха-ха-ха! - с натужной веселостью отозвались солдаты, радуясь хоть какому разговору. - Фрицы, они цирюльники хваткие. Чай, сами спытали…
- У меня там в вещмешке прицел от пушки - не раскокайте, смотрите. А то снова пешедралом топать заставлю! - припугнул Донцов.
- Не пужайся, сержант. Жопа не бомба - осколков не дает…
- Да не связывайся ты с ним, сержант, - сказал Семуха. - Напрасное дело. Их теперь ежели только немец вытурит из кузова, когда нагонит. А он, чует душа, скоро нагонит!
- Ни каркай, Семуха! - гаркнул вдруг Донцов, словно саданул из пушки. - И без твоей нуды солоно.
- Не ори, авось не на огневой, - обиделся шофер. - Как пить дать - нагонит… Ты вот скажи: зачем бригаду танков с позиций сняли?
- Сам же слышал от танкистов - лично Сталин отозвал.
- Это, выходит, под Орел-то их на пробу посылали? Выдюжат - значит, и для Москвы сгодятся? Так, что ли?
- Поприкусили бы языки, ребята, - попытался примирить подчиненных комбат. - Несолдатское это дело - обсуждать приказ Верховного… Танки сейчас везде нужны.
Замолчали. Гулче заработал мотор машины, в кузове слышнее стала ругань пехотинцев за свое место - кто кого придавил, кто на кого навалился… С неба посыпался занудистый дождик-севунок. Солдат набилось в кузов битком - того и гляди сорвутся борта. Кабина давно без стекол, и холодом сквозило со всех сторон. Зато обзор был открытым на три части света. Поля, встречные деревушки, дорожные посадки и телеграфные столбы, каким-то своим ходом тянулись в обратную сторону, к Мценску, откуда вот уж какой день идут войска. Какой-то силой все несло под немцы, а солдат - от него. Так мерещилось. Так было и на самом деле. Проезжая одну из деревень, Донцов пробубнил:
- Кондырёвка.
Следующие селенья он назвал Самозвановкой, Красным Серпом, Молочными Дворами… Комбат хотел спросить, откуда их знает Донцов, но спросил совсем о другом:
- А далеко ли Плава?
- И до реки недалече осталось…
За небольшим сельцом, как бы хоронясь за избами и сараями, окапывался чей-то пехотный батальон.
- Ишь, пехота-матушка могилки себе обустраивает. Вечный покой для души солдатики близят, - сухим, жарким голосом прошипел Семуха.
Чего больше было в этих словах - жестокости ли, трусости, божеского суеверия или же русской бесшабашности к собственной смерти - понять было невозможно. Ни Лютов, ни Донцов не нашлись, что сказать на это шоферу.
- Эх, твою мать. Как хороши, как свежи были розы! - Семуха в сердцах долбанул кулаком по рулю, будто тот его не слушался.
С полверсты к северу от Молочных Дворов, по обе стороны большака раскрылетил свои черно-глиняные отроги свежевырытый противотанковый ров. На дне его копошились люди: видно, шли еще зачистные работы. Девки и безусые парни, а также бабы разных возрастов на дне рва и с его боков скребли тысячелетней улежки глину и безуспешно силились выбросить ее на бруствер. Мужчины гражданского вида, в партийных диагоналевых кителях, перекрещенных портупеями, подавали какие-то команды сверху вниз. В их руках дымились папироски, на боках висели противогазные сумки и комсоставские планшетки. По всему было видно, что это начальники народного ополчения.
На перекрестии с противотанковым рвом булыжное шоссе было сужено до ширины одной машины, и колонна отступающих заметно застопорилась. Саперы с непонятной ленцой рыли подкопы и ниши для закладки взрывчатки. Чуть поодаль, под охраной молоденького часового сложены зеленые ящики с толком. Случившийся затор повлек за собой небезопасное скопище войск. Сократились необходимые на марше интервалы. Столпилась пехота, стеснились санитарные и обозные повозки, легковушки начсостава и особистов, грузовики и тягачи. Посыпались строгие команды и распоряжения наблюдателям за воздухом. Но и без них все теперь смотрели не вперед, на дорогу, а таращили глаза в сумрачное дождливое небо. Гадали так и сяк: немец, он экономный и расчетливый вояка - в дождь и непогоду самолеты не пошлет на бомбежку; но он хитер и коварен - всегда знает, когда легче накрыть русских ротозеев. Нет, зевать на миру - ни самому ленивому, ни самому беспечному - не пристало. И предчувствие было верным: не просчитались и малые минуты, как вдоль большака со стороны Орла промчались одна за другой несколько троек "юнкерсов". Знатоки определили, что это - "пикировщики" и что они чаще всего бомбят и палят из пулеметов с низких высот. Пронесло их по-над головами солдат пулевым ветром и на такой стремительной скорости, что наблюдатели не успели и подать сигналов. Однако, по воле случая, пикировщики не сбросили ни единой бомбы, не пустили ни единой пулеметной очереди.
Как только миновала угроза, сидевшие в кузове машины пехотинцы завели вроде бы пустяшный разговор:
- Видать, на Тулу подались…
- Да-а, мы для фрица уж и сила - не сила: так, отработанный матерьял…
- Должно, так и есть - немец нас и за вояк не считает. Для него основная работа теперь под Тулой и Москвой.
- Погоди, не вякай, бедова голова! - вмешался в разговор шофер Семуха. Он ходил вокруг своего "ЗИСа", пинал сапожищами баллоны, как бы пробуя на прочность. - Надели бы каски лучше. Да на изготовку свои ружья-пулеметы приняли. Не ровен час - назад воротятся…
- Гляди, какой ротный сыскался!
- Всем все командовать хочется - вот сладкая работка…
- Вы что, новобранцы бритые, что ли?! - теперь уже вполне серьезно и откровенно Семуха пугал пехоту: Немец, он для маневра прошелся по-над нашими головами, чтобы свой "азимут" определить. Сейчас уловчит обратный разворот - и жахнет. Будет вам тогда и Тула, и Москва, и ротный…
Пехотный сержант, видно, отделенный командир, поднявшись на ноги и, убедившись, что все пешие порассыпались по придорожным кюветам, подал команду: "Воздух". Уж лучше раньше, чем позже. Солдаты, угревшиеся в общей куче, нехотя покидали кузов артиллерийского тягача, передергивали затворы винтовок, а первые номера ручных пулеметов ладили диски, занимали подходящие укромные места и готовились к стрельбе по самолетам. Семуха, понапугав пехотинцев, дрогнул и сам: достал из-за спинки сиденья карабин, вогнал обойму в магазин и побудил задремавших в кабине комбата Лютова и наводчика Донцова:
- Эй, бояре сонные, побереглись бы тоже. Авось не бронированные… Мне съезжать с дороги нельзя - баллоны, как бритые.
Лейтенант и сержант скорее спросонья, чем понимая ситуацию, беспрекословно повинуясь шоферу, сошли с дорожной насыпи и, уткнувшись головами в кротовые кочки, вновь отдались сну. Семуха залег у переднего ската тягача, поближе к кабине…