По ночам, в условленное время, "юнкерсы" сбрасывали шайке Федя вооружение и боеприпасы. Как-то спустили ему даже парашютиста-офицера. Федь не был доволен, он не любил делиться властью, но, что ж, служба есть служба. И "Мороз" подчинялся. Немец разрабатывал планы набегов, Федь исполнял их. Немец ругался, Федь перед ним вытягивался. Общие дела в прошлом связали Федя с немцами раз и навсегда.
Но дела Федя ухудшались: его банде не хватало бандитов. Инструкция его "руководства" предлагала провести "мобилизацию". И Федь проводил её, и прежде всего среди кулацких сынков. "Добровольца" приводили в лес в большинстве случаев под дулом автомата. Там его поджидали Федь и немец.
- Выбирай! - орал Федь, показывая на автомат. - Это или…
- Капут!.. - заканчивал фразу немец.
И часто после такой убедительной беседы "доброволец" клялся быть верным…
Перед нами один из таких Федевых горе-вояк. Его только вчера вытащили из ямы. Водянистые глаза трусливо бегают по комнате.
- Зачем пошёл в лес?
- Федь Коваль приказал.
- И больше никто?
- И… и немец-офицер…
- А ты любишь гитлеровцев?
Водянистые глаза на одно мгновение вспыхивают:
- Я от них, проклятых, три недели бежал. В Германию было вывезли!
- Значит, гитлеровец - враг…
- Враг!
- А Федь, который служит ему, не враг?
- Враг…
- Так чего ж ты служил врагам?
В этой растрёпанной голове просыпается что-то похожее на мысль. Обросшее рыжеватой щетиной лицо плаксиво кривится, из глаз горохом катятся слёзы.
- Разве я знаю!.. - кричит он вдруг не своим голосом.
Обращение правительства Советской Украины возвратило его к жизни. Окончилось, наконец, волчье прозябание в звериных норах, перестал сжимать сердце страх за себя и за своих близких, есть возможность вернуться к труду.
Приходит конец бандеровским "морозам". Скоро уже они будут в одиночестве выть волками в лесу. Не согреет их тепло домашних очагов, не укроет от ненастья крестьянская крыша, и из-под каждой такой крыши будут плевать в них пулями. II прежде всего ото будут делать те, в душу которых так долго и безнаказанно плевали националистические Феди.
1944
Перевела И.Новосельцева
ИВАСЬ СОРОКАТЫЙ
Не надо особенно доверять людям, которые вместо "огурец" говорят "огурчик", а вместо "капуста" - "капустка". Почему? Сейчас увидите.
В древнем городе Львове жил Юра Шкрумеляк. Что это был за человек! Ещё сызмальства наш Юра отличался евангельской кротостью и смирением, и все были уверены, что как только Юра подрастёт, то обязательно пойдёт в монастырь.
Однако Юра не избегал забот мирских, он отважно ринулся в водоворот житейской суеты и в одно прекрасное утро появился с медовой всепрощающей улыбкой на губах в большом и грешном городе Львове.
Здесь он сразу же обратил на себя внимание. И не только тем, что вместо "деньги" говорил "денежки", вместо "девушки" - "девчоночки", а вместо "вода" - "водичка".
Больше всего поразил жителей Львова его творческий гений, который показал миру, что можно одновременно писать одной рукой стихотворение, другой - роман, а третьей… Да нет же, третьей руки у Юры не было. Но хотя у него и не было третьей руки, всё равно он умудрялся чуть ли не каждую неделю выпускать в свет роман, сотню стихотворений и дюжины две рассказов. Однако подлинная слава приходит к несравненному Юре лишь с появлением во Львове Ивана Тиктора, издателя так называемой "Коровьей газеты". Эта газета оплачивала убытки своим подписчикам, у которых подыхали коровы. Видно, из любви его к "сёстрам по крови", как сам Шкрумеляк откровенно признавался, наш поэт становится ретивым сотрудником газеты под псевдонимом - Ивась Сорокатый.
С той поры уже не было ни одного номера "Коровки", в котором бы не появлялся стихотворный фельетон, обязательно заканчивающийся словами:
…вот этой-то фразой крылатой
хотел вам напомнить Ивась Сорокатый.
Что же такое хотел сказать своим читателям Ивась Сорокатый? Он хотел им напомнить, чтобы исправно высылали в газету взносы, пока у них ещё не подохла коровка, крепче сплачивались вокруг своей "коровки", а кроме того, Ивасик Сорокатый из каждой строчки брызгал слюною и желчью на Советскую Украину.
И результатов не пришлось долго ждать: прежде Юрасик-Ивасик был гол как сокол, а теперь выстроил себе приличный домик…
Когда же пришёл сентябрь 1939 года, а с ним Красная Армия, Юрасик-Ивасик ни на минуту не прекратил творческой работы. С его станка, словно по конвейеру, сыпались теперь сотни стихотворений, в которых солнце называлось "солнышком", "воля" - "волюшкой", а "рубль" "рубликом". Он хотел было даже Кремль назвать "кремликом", но не смог найти для этого слова подходящей рифмы. С благожелательной улыбочкой на губах, с ручками, смиренно сложенными на круглом животике, подсчитывая свой гонорарчик, он пробирался на митингах поближе к трибуне и кричал: "Да здравствует!.."
А потом Львов вместе со Шкрумеляком захватили фашисты. Улицы города были залиты кровью многих тысяч его жителей. А Юрасик-Ивасик?..
С неизменной медовой улыбочкой на губах, с подпитой ручкой, он встретил гитлеровского губернатора возгласом "Хайль!", а вернувшись домой, охваченный очередным творческим порывом, написал стишок "Чудо в дубраве".
Какое же это "чудо"? А вот послушайте:
Зеленеет дуб-дубочек,
Погодушка греет ниву,-
Радуется мой сыночек:
Его долюшка счастлива.("Львовские вести", 1942)
Как видите, нет тут по существу никакого чуда. Шкрумеляк - не Шкрумеляк, а Иуда; Юрасик-Ивасик - не Юрасик-Ивасик, а Иудушка. И разницы здесь особенной нет в том, что ему мерещится дуб-дубочек, а не осина, на которой, как известно, и закончил когда-то свою "долюшку счастливую" Иуда.
Не чудо и то, что после всего этого хочется сказать по адресу несравненного поэта:
- Скатертью тебе дорога, Юрасик-Ивасик, - националистический холуйчик!..
1944
Перевёл Л.Нестеренко
ЗАКЛЕЙМЁННЫЕ
КАРТОЧКИ ИЗ АЛЬБОМА
Семнадцатый полк, улан, расквартированный во Львове накануне 1939 года, славился не только красотой своих коней. Особенно тщательно были подобраны в этом полку его офицеры, преимущественно сынки помещиков. Пилсудский знал, что делал, поручая этим прототипам эсэсовцев подготовку выборов в сейм осенью 1930 года. Они с таким мастерством организовали массовое избиение шомполами крестьян Львовщины, они с такой садистской последовательностью разрушали крестьянское имущество, поливая зерно керосином, а библиотеки - навозом, что Иеремия Вишневецкий, наверное, от зависти переворачивался в гробу.
Когда вся эта братия проходила, бывало, военным строем мимо студенческого общежития, что на улице Лозинского, там открывались окна и возгласам "да здравствуют" не было конца. Этот крикливый энтузиазм молодчиков из фашистской "фаланги" и не менее фашистской ОНР ("Обуз народово-радикалыш") имел свои основания. И те и другие были детьми одного и того же отца, и тех и других объединял один и тот же лозунг "бей". Бей украинцев, евреев, бей рабочих, бей всех демократов, всех прогрессивных людей без различия национальности… Онровцы с таким же наслаждением вспарывали ножами животы студентам-евреям, с каким уланские офицерики пороли до смерти несчастных украинских крестьян.
Появление Гитлера на международной арене зажгло в этом "обществе" самые розовые надежды. Наконец, пришёл их мессия, достаточно сильный, чтобы осуществить царство фашизма на земле. Им уже представлялась "новая" Польша: с украинскими и белорусскими землями, но без украинского и белорусского населения. Им представлялись ужо не "погромчики" с двумя-тремя десятками замученных до смерти евреев. Они точили ножи для всеобщей Варфоломеевской ночи. Они собирались резать всех, кто не поклонялся фашистским богам: коммунистов, социалистов, людовцев, представителей демократической интеллигенции, или, говоря их языком, "масонов".