- И я не знал! - обрадовался Аллак. - Думал: столько уважаемых людей попусту отрывать от дела не станут. А уж коль оторвали, стало быть, надо решать вопрос принципиально.
- Видел! - снова поскучнел Берды, - С такой принципиальностью, как у тебя, жить - всё равно что в колодец по гнилой верёвке спускаться: не угадаешь, в какую минуту она у тебя под рукой лопнет.
Берды явно не считал нужным щадить самолюбие Аллака. Но тот был настроен покаянно и миролюбиво, на редкость даже для своего мягкого, уступчивого характера.
- Я же понял в конце концов, что был неправ, умные люди подсказали, - примирительно улыбнулся он,
- Спасибо, что хоть ещё к умным людям прислушиваешься.
- А что делать? В партию меня совсем недавно приняли, грамоту я не знаю: когда расписаться нужно - палец прикладываю. Или если бумага важная, печатку ставлю. Послюню, подышу на неё - и хлопаю.
- Оно и видно! Когда с поручительством приходили Торлы из тюрьмы выручать - тоже слюнил и хлопал?
- За Торлы я не просил, - спокойно возразил Аллак. - Люди приходили ко мне, чтобы я своё слово сказал за него. А я ответил, что, хотя он и из нашего бедняцкого племени, но по совести я не могу поручиться за человека, который обманул товарищей на чарджуйской дороге, украл оружие, предназначавшееся для Красной Армии. И печатку я не ставил.
- А то, что Торлы тёмными делишками занимается вместе с баями и контрабандистами, - это ты забыл?
- Ай, Берды-джан, кто знает, где кончается след лошади и где начинается след собаки. Болтают разное. О тебе вот тоже наболтали. Разве можно каждому слуху верить. Торлы слабый человек, но он нам не враг.
- Та-ак, - сказал Берды, - грамоты тебе, Аллак-хаи, определённо не хватает. Ну иди, учись. Неудобно всё-таки председателю аулсовета и партийцу палец к бумаге прикладывать.
Поняв, что примирение не состоялось, Аллак сокрушённо повздыхал и ушёл. А Берды, почувствовав слабость и головокружение - результат бурного дня, поспешил добраться до ближайшей скамейки. Мысли снова вернулись к недавнему бюро, добрые, благородные мысли о людях, не усомнившихся ни на минуту. Берды испытывал нежное чувство любви и к седоусому железнодорожнику, и к речнику, и к Сергею, который под конец тоже сказал хорошие, верные слова и о прошлом и о настоящем Берды. Если бы здесь сейчас появился грузный ворчун начальник, Берды обнял бы его, как своего родного отца, как самого близкого и дорогого друга. Вспомнилась Узук - её сверкающие глаза и страстные слова справедливости, её сбившаяся на затылок косынка, вздымающаяся от гнева грудь…
Берды вдруг захлестнула такая острая тоска потери, что он даже огляделся по сторонам - не услышал ли кто, как он скрипнул зубами и застонал, не в силах сдержаться.
Даже идущий в ад ищет себе попутчика
Узук и Дурды прочно обосновались в городе: она - на своей квартире, он - в милицейском общежитии. Из-за множества неотложных дел реже редкого они казали глаза в аул, и Оразсолтан-эдже, устав от бесконечного ожидания, добиралась сама до города, хотя по-прежнему относилась к нему неприязненно. Но что поделать: не идёт гора к Мухаммеду - значит, Мухаммеду надо идти к горе.
Обычно старушка располагалась в домике Узук. Поскольку Мая теперь жила в ауле, дом полностью находился в распоряжении Узук. Оразсолтан-эдже могла бы располагаться полновластной хозяйкой, что не раз и не два предлагала ей дочь. Но она отнекивалась, вынашивая какие-то свои тайные мысли, и по комнатам бродила неприкаянно, чаще пристраивалась в самом уютном уголке дома - на кухне и размышляла то про себя, то вслух, благо подслушивать было некому: Узук, захваченная своими женотдельскими проблемами, возвращалась домой, как правило, затемно.
Оразсолтан-эдже очень волновалась за своих детей. Дурды ещё ничего - он мужчина, и товарищи у него с винтовками, они знают своего врага в лицо. А вот Узук - совсем иное дело, она женщина, по сёлам ездит тоже с женщинами, а от них какая защита? Охнуть не успеешь, какой-либо коршун кинется на неё, вцепится своими когтищами - и поминай как звали! Старушка вздыхала, корила детей за то, что они советов её слушать не хотят, бормотала заклинания и молитвы, которые должны уберечь Узук и Дурды от вражеского копья.
За этим и застал её Торлы. Она обрадовалась появлению живого человека, заулыбалась:
- Проходи, Торлы-джан, проходи, милый, садись!
- Где народ ваш беспокойный? - осведомился Торлы, присаживаясь на корточки у порога. - Дурды где?
- Ещё позавчера уехал Дурды со своей милицией, - ответила Оразсолтан-эдже, - погнались за басмачами, которые школу подожгли. Ездит мой Дурды на коне своём по Каракумской пустыне, а я сижу да на дорогу гляжу.
- Слух был, что он уже вернулся.
- Кто тебе добрую весть принёс, сынок?
- В чайхане сейчас говорили.
- Ну, дай бог, если так, если благополучно вернулись. Погоди, я сейчас чайник поставлю, попьём с тобой чайку, потолкуем…
Вошла Узук - возбуждённая, раскрасневшаяся.
- Опять ты, мама, гостей на кухне принимаешь? - весело спросила она. - Думаешь, для них, как для тебя, лучшего места в доме нет? Живо перебирайтесь в комнату - умываться буду, красоту наводить, а то я вся насквозь пропылилась!
- Куда тебе ещё красоту, - сказала Оразсолтан-эдже, - своей не хватает! - Она пошла в комнату расстилать сачак.
- Волком или лисой, Торлы? - иносказательно спросила Узук.
- Когда ты меня лисой видела! - бодро ответил Торлы. - У нас всегда вести добрые.
- Так ли?
- Не сомневайся!
- Ну, ладно, иди в комнату, я - сейчас.
Зная упорный характер дочери, Оразсолтан-эдже приготовила чай на столе. "Мне самой неудобно так сидеть, но я учу женщин культуре и должна сама подавать пример", - убедила её Узук. Оразсолтан-эдже покорилась, хотя и не поняла, зачем нужно подавать такой, - прости, господи! - неудобный пример. Лучше бы подала пример послушания да последовала материнскому совету!
Они сели за стол, и Узук сказала:
- Свет глазам твоим, мама, наш сват Торлы с доброй вестью пришёл.
- Да воздаст тебе бог, сыпок, - благодарила Оразсолтан-эдже. - Сделаем Дурды-джана семейным человеком - может быть, он и остепенится, дома станет сидеть. А то всё время: басмачи, говорит, беглецы, говорит. Все в бегах, все в погоне. В него пули пускают, а у меня от души по кусочку отрывается, совсем во мне души не осталось.
- Кто-то должен, мамочка, воевать и с басмачами и с контрабандистами.
- Хватит, дочка, Дурды-джан много воевал, теперь пускай другие повоюют столько.
- Ладно, привезём тебе сноху - будет твой Дурды день и ночь возле неё сидеть и в лицо ей глядеть, - засмеялась Узук.
- Так и будет! - уверила её Оразсолтан-эдже.
- Будет, будет, не спорю. Торлы, вы обговорили, что нашу сноху мы без калыма берём?
- Пехей! - высокомерно вздёрнул подбородок Торлы. - Пока у нас есть такой парень, как Дурды, мы не то, что без калыма, а с богатейшим приданым у самого именитого бая дочку возьмём!
- Байская дочь нам не ко двору, нам Мая нужна.
- Привезём и Маю. Меле, брат её, не возражает.
Дядя Аллак и жена его Джерен тоже согласны. А больше у Маи никого родственников не осталось. Так что наши дела по накатанной дороге скачут. А у гебя как, всё благополучно?
- В пределах нормы. Сегодня в аул ездила, собрание женщин проводила. Скоро и там будет у меня женский актив.
- Если будет, - с сомнением пробормотал под нос Торлы. - Ты одна по сёлам ездишь?
- Бывает что и одна.
- Не страшно?
- А чего бояться? Сколько раз пытались меня убить, да бог миловал. И потом, кто станет бояться, имея такую защиту, как вы с Дурды.
- Нас может не случиться в необходимый момент.
- Ну что ж, Советская власть всегда со мной. Стоит ли дрожать да оглядываться?
Торлы знал совершенно точно, чего именно, вернее, кого следует опасаться Узук. Он колебался - сказать или нет, и всё же выдавил из себя:
- Аманмурад может оказаться в Марыйской низине.
Это была полуправда, но она успокоила на время совесть Торлы. Узук, помедлив, сказала:
- Вообще-то я его видела.
- Встречались?!
- До встречи дело не дошло. Если говорить правду, - Узук слабо улыбнулась, - то скажу откровенно: ужасно я струсила. Первый раз, когда он вслед за мной в аул заявился, меня женщины спрятали. Второй раз- из села уже возвращалась - среди гелналджи заметила его. Прятаться среди степи некуда, однако я сообразила: взяла у сидевшей рядом женщины пуренджик, накинула его себе на голову. Так и спаслась от его глаз.
- Глаза бы ещё ничего, - сказал Торлы. - У него кроме глаз пятизарядка со взведённым курком имеется.
- У меня тоже браунинг есть, - похвалилась Узук.
Торлы пренебрежительно отмахнулся:
- Браунинг… Из твоего браунинга только воробьёв пугать, да и то с расстояния в пять шагов. А из пятиза-рядки умеючи за версту можно человека снять.
- Ну что ж, революции без жертв не бывает. Если так уж придётся, стану и я одной из её жертв, - сказала Узук.
- Вот видишь, вот видишь, сынок Торлы-джан, что она болтает, эта неразумная? - подала голос Оразсолтан-эдже. - Нет, оказывается, участи труднее участи матери. Родила их в муках, в муках вырастила, прижимая к своей груди, чтобы от лиха укрыть. А они берут и уходят. А я остаюсь в тревоге. И до тех пор, пока глаза мои не увидят их, сердце кровью обливается.
- Не переживайте вы так, Оразсолтан-эдже…