- Как не можешь?! - взвилась Энекути. - Сам обещал, а теперь не можешь? Ты - власть, в твоих руках сила!
- Мазар, кладбище - это дело религии, дело совести верующих. Власти в такие дела не вмешиваются.
- Понасажали вас, толстошеих, на нашу голову! - закричала Энекути, обманувшаяся в своих ожиданиях. - Надеялась, что к своему человеку иду, а попала к верблюжьему подсоску! Думаешь, забыла, как ты в дырявых штанах на плотину Эгригузер чёрное масло возил, нефту эту? Вот там твоё место, а не здесь Советскую власть представлять! Расселся, как бай: "Власть не может… Власть не вмешивается"! Не ты один власть, найдётся и на тебя управа, ревком мокрогубый!
Она разъярённо трахнула дверью.
Клычли упал грудью на стол, дав волю смеху.
Не успел он отсмеяться и вытереть глаза, как дверь приоткрылась и в неё бочком протиснулся рослый плечистый мужчина с пегой бородой. Войдя, он не сразу отпустил ручку двери, а придержал её, прислушиваясь, словно кто-то мог войти вслед за ним. Клычли встречал этого человека на подворье ишана Сеидахмеда и поэтому сокрушённо вздохнул: прямо напасть - одни дармоеды с жалобами идут, ни одного порядочного человека.
- Присаживайтесь, - сказал он грустно, - слушаю вас, говорите. Вы… от ишана Сеидахмеда?
- Ходжам наше звание, - с достоинством ответил пегобородый и неуверенно сел на краешек стула, держась больше на полусогнутых ногах. - Жили мы в келье ишана-ага. Потом вот на кладбище, в мазаре пристанище нашли. Теперь нигде не живём. А если говорить, то пришли мы к вам, не выдержав произвола.
- Что-то все сегодня на произвол управу ищут. - не удержался кольнуть Клычли. - Вы тоже с просьбой вернуть вас в мазар?
- У неё - своё, - ходжам кивнул на дверь. - у нас - своё. Мы на Черкез-ишана жалобу подаём. Избил он меня, как ишака, если правду говорить.
"Чёрт! - мысленно выругался Клычли. - Вот они, свежие плоды черкезовских фокусов, чтоб его варан укусил в неподходяще место! Вечно с ним что-нибудь случается, вечно у него перегибы. Наробраз с кулачными методами!"
О том, что произошло на учительских курсах, Клычли уже знал. Об этом честно рассказал сам Черкез-ишан. Рассказал со смехом, как о незначащем пустячке, но тогда ему крепко влетело. "Если это твоя программа-минимум, то чего ожидать дальше? - сердился Сергей. - К стенке людей будешь ставить, что ли?" Припомнили Черкезу и прошлые грехи, когда он возил русского врача в аул, к заболевшей жене, и тоже учинил великую суматоху. Конечно, когда видишь, как горящая тифозным жаром женщина задыхается, завёрнутая в свежесодранную баранью шкуру, трудно остаться равнодушным. Конечно, надо преодолеть сопротивление невежественных аульчанок, которые не допускают врача к больной. Но не стрелять же для этого перед ними из пистолета! "Головотяпство!" - сказал тогда Сергей. И ещё сказал, что, не знай он Черкеза так хорошо, вполне мог бы заподозрить в его действиях вражескую провокацию. Черкез-ишан обиделся и огрызнулся, что, мол, провокаторов искать надо не по сословному признаку и что ему, Черкезу, осточертело слышать намёки на его социальное происхождение, он, мол, вообще может плюнуть на всё и жить спокойно. Сергей тоже вспыхнул, обозвал Черкеза дураком и анархистом. Словом, разговор был откровенный и на высоких тонах.
Пегобородый ходжам спокойно ждал ответа, изредка косясь на дверь. Клычли помолчал ещё немного, думая, что надо как-то выручать этого непутёвого Черкеза, который в общем-то парень свой, по-настоящему преданный делу революции, и сказал:
- Странно, что Черкез-ишан смог избить такого богатыря, как вы. Он бил, а вы покорно стояли?
- Зачем же! - мягко улыбнулся ходжам. - Я тоже кулаками махал, да только он проворнее оказался. И кулаки - покрепче моих.
- Значит, вы дрались?
- Можно сказать, что так.
- Тс-тс-тс… - поцокал языком Клычли, - плохо дело. Особенно, когда победитель бросает избитого беспомощным на дороге.
- Я этого не говорил, - поправил ходжам. - Он не бросил. Он меня поднял, почиститься помог.
Клычли с интересом посмотрел на жалобщика. Его спокойствие и форма жалобы внушали к нему невольную симпатию. Похоже было, не управу искать пришёл человек, а просто так, отвести душу беседой, посоветоваться. А может, так оно и было? Может, невзгоды, свалившиеся на ходжама, вывели его из сонного полусуществования ишановского дармоеда, заставили почувствовать своё человеческое достоинство?
- Значит, он бил вас, а вы били его?
- Можно сказать, что так.
- Один на один сражались?
- Один на один.
- Ну, и не стыдно ли вам, такому мужественному и могучему человеку, идти после этого с жалобой в ревком?
Ходжам снова улыбнулся. Нет, поистине это был необычный и приятный жалобщик!
- Когда воробей попадёт в лапы кошке, он чирикает так, как хочет кошка.
- Трудно представить вас воробьём, - ответно улыбнулся Клычли. - А кто кошка?
- Там ждёт, - ходжам кивнул на дверь, - когти выпустила. Рассказал ей сдуру, а она и привязалась, как с ножом к горлу: иди да иди жаловаться. Я и пошёл.
- Как вы попали к ней в зависимость, если не секрет? - спросил Клычли.
Ходжам погрустнел, бледные полные губы его дрогнули.
- Слабеет дух, когда рушатся своды и колеблется опора. Оставшись без пристанища, добрёл до мазара Хатам-шиха. Так и попал. "И вот дошёл он до заката солнца и увидел, что оно закатывается в источник зловонный", - сказано в писании.
- Крепко сказано, - одобрил Клычли. - И главное, удивительно точно.
Ходжам согласно кивнул:
- Что постигло тебя из хорошего, то - от аллаха, а что из дурного - то от самого себя.
- Вы на редкость самокритичны! - Пегобородый ходжам всё больше и больше нравился Клычли. - Вы добровольно ушли от ишана Сеидахмеда?
- Когда овцу ведут на заклание к яме, бывает, что и она идёт добровольно. Благословил меня ишан-ага своей немилостью, полагая, что не твёрд я в символе веры и не могу быть опорой благочестию. Отказал в своём покровительстве.
- Это связано с вашей… с вашим пребыванием на учительских курсах? - догадался Клычли.
- Да, - подтвердил ходжам, - с этим связано.
- Неладно получается, - почесал затылок Клычли. - Выходит, крова вы лишились по нашей вине?
- Да, это так…
- Н-да-а…
- Нет, нет, я вас не обвиняю! Я никого не обвиняю. Бывает, что вы зло принимаете за добро и добро-за зло, сказал пророк наш Мухаммед. За эти дни я размышлял много о таком, о чём прежде никогда не думал, и возможно, то, что случилось, случилось к лучшему.
- Могу ли я чем-нибудь помочь вам?
Ходжам подумал, улыбнулся и ответил цитатой из корана:
- "Если ты не удержишься, Нух, будешь ты побит камнями".
- Эго надо понимать так, что вы собственными силами хотите справиться со своими неудачами?
- Да. Спасибо вам за добрые слова и за желание помочь, но я хочу испытать собственные силы. Ибо то, что пользовалось подпорками с юности, может оказаться младенчески слабым в зрелом возрасте.
- Убеждён, что вам это не угрожает, - сказал Клычли. - Но в любом случае, если понадобится помощь, приходите в любую минуту. Всегда рад видеть вас. От беседы с умным человеком сам становишься умнее.
- Да будет над вами благословение аллаха.
Ходжам встал, с трудом разгибая затёкшие от непривычного, неудобного сидения ноги. Оглянулся на дверь и, понизив голос, попросил:
- Если эта… "кошка"… если она допытываться будет, скажите, что сильно гневался я на Черкез-ишана и что вы обещали наказать его. Жалобу мою оставьте без внимания: не надо обвинять скакуна за то, что, торопясь к цели, он нечаянно запнулся копытом о сусличью нору. Но женщине этой… скажите ей, что магсым будет примерно наказан.
- Да плюньте вы на эту дрянную бабу! - не сдержал своего искреннего возмущения Клычли. - На кой чёрт она вам сдалась!
С бледной улыбкой ходжам махнул рукой:
- Не все сразу. Ребёнок плачет, а тутовник зреет в своё время.
Клычли проводил его до порога и крепко, от души пожал руку, ещё раз наказав обязательно приходить, если возникнет какая необходимость. Расстались они совершенно довольные друг другом.