– Пожалуйста, – прошептала она. В ушах ее снова зазвучало невнятное бормотание пьяного палача и испуганные мольбы той, что была приговорена в Вене. Она была такой юной, а ее смерть – такой… бесчеловечной. Она звала свою мать. Стала ли последняя свидетельницей того, как ее ребенка убивают – убивают жестоко и неумело? Александра вздрогнула и усилием воли быстро вернула на место поднявшееся было содержимое желудка. – Пожалуйста.
– Что тут у вас?
Перед дверью кареты неожиданно появился задыхающийся отец Мейнгард. Глаза у него были широко открыты, а лицо раскраснелось. Увидев собеседника Александры, он растерялся, но быстро пришел в себя и торопливо заговорил:
– Это простой пастух, он же наполовину животное. В нынешнем году, весной, он убил юную девушку. Должно быть, он ее ужасно изувечил. Его колесуют.
Александра вздрогнула. Возникшее у нее в животе ощущение пустоты все расширялось и расширялось.
– Его нашли прямо возле трупа. В вине его никаких сомнений не возникает. Глава правительства земли, Альбрехт фон Седльницкий, отдал приказ о казни. – Отец Мейнгард бросил взгляд через плечо. – Да смилостивится Господь над его бедной душой… Вон, идут. – Он развернулся и, не сказав больше ни слова, снова куда-то убежал.
– Похоже, он не может дождаться, когда же начнут, – заметил собеседник Александры.
– А вы? Разве вы не хотите посмотреть на казнь?
Он покачал головой и слабо улыбнулся.
– Что вы увидели? – неожиданно спросил он.
Она уставилась на него, как кролик на удава.
– Что?… – выдавила Александра.
– Что вы увидели? – повторил свой вопрос незнакомец. – Вы смертельно побледнели, когда я сказал, что эти вопли нервируют вас не меньше меня.
– Я была в Вене… я стала очевидицей казни… Я совершенно не хотела туда идти, но…
– Любопытство взяло свое? Такое случается. – Улыбка его стала снисходительной.
Надрывный плач звучал уже совсем близко. В толпе перешептывались. Александра услышала, как рев поднялся на одну октаву и превратился в пронзительное "Нетнетнетнет… НЕ-Е-ЕТ!!!". Она услышала проклятия и перебранку помощников палача, пытавшихся затащить приговоренного пастуха, цеплявшегося за все подряд руками и ногами, на место казни. Гул в толпе нарастал.
– Почему судья считает, что жители Брюна могут напасть на палача? – Александра вовсе не хотела этого знать, но ей было куда приятнее слышать голос молодого мужчины, чем все эти вопли. В ее душе они переплетались с другими криками о помощи, и на мгновение она усомнилась в том, что свист и улюлюканье толпы звучат на самом деле, а не всплывают в ее памяти.
– Приговоренный – католик. Жертва была протестанткой. В отличие от того, что удалось выяснить сопровождающему вас священнику, я получил сведения о том, что вина приговоренного совершенно не доказана. По крайней мере, я так слышал, – Его улыбка вызвала у Александры недоумение, но она подумала, что он улыбается лишь для того, чтобы успокоит ее. – Большинство жителей города – католики. Это делает город Брюн островом в маркграфстве Моравия. Наверное, власти хотят доказать, что могут действовать решительно, даже если речь идет о приверженце их собственной веры.
– Иными словами, судья боится протестантского большинства, живущего за пределами его города, а глава правительства земли поддерживает позицию самых больших горлопанов, – сказала Александра, буквально выплюнув эту фразу. Громкий стук ее сердца заглушал стук, с которым в землю вбивали колышки, чтобы крепко привязать руки и ноги приговоренного. И снова среди этих звуков она четко различила бормотание толпы вокруг себя во время казни на лобном месте в Вене. Из-за какофонии в ее собственном мозгу у Александры закружилась голова. Она слышала ропот толпы, свидетельствующий, о том, что большая часть собравшихся обдумывает, не по причине ли непристойной предупредительности немногих католиков в Вене судят протестантку – за то, что она убила католического ребенка. Приговоренный в Брюне плакал навзрыд и блеял, так что с трудом можно было разобрать слова: "Это не я, это не я, это дьявол, это не я…"
– Не слушайте его, – произнес мужчина, по-прежнему стоявший возле кареты. Александра посмотрела ему в глаза. Он не отвел взгляда. Сердце ее бешено колотилось, ладони вспотели. В Вене она хотела выбежать из толпы, но люди стояли слишком плотно, и циничная судьба позаботилась о том, чтобы Александру придвинули поближе к месту казни. Шатающийся палач и почти невидимая, извивающаяся, молящая о пощаде фигура в яме оказались не далее чем в десяти шагах от нее. Александра пристально вглядывалась в спокойные синие глаза, в полускрытый свет, пляшущий в них, и ей казалось, что в его невозмутимости таилась такая глубина, которая при других обстоятельствах, возможно, вызвала бы у нее беспокойство.
– Это была детоубийца, – прошептала она. – Но никому не было никакого дела до того, что убийство она совершила непреднамеренно. Ребенок попытался пролезть у нее между ног в тот момент, когда она сняла с огня горшок с кипящей водой, и вода вылилась на малыша. Никому не было дела и до того, что должны были пережить родители ребенка, увидевшие, как дитя сварилось заживо. Одни желали ей смерти как наказания за ужасную смерть ребенка; другие считали, что одного-единственного сваренного заживо католического ребенка недостаточно. А священники… священники ссорились над открытой ямой… – Широко раскрытыми глазами Александра смотрела прямо в прошлое. Воспоминания были такими яркими, будто все случилось вчера, и одновременно у нее возникало ощущение, что она всю жизнь таскает их за собой, – настолько глубоко они врезались в ее память. – Там стояли два протестантских и один католический священник. Еще до того как палач приступил к казни, они налетели друг на друга и стали размахивать кулаками. Солдатам пришлось оттащить их, чтобы палач мог продолжать.
– К чему ее приговорили? – Голос незнакомца был мягок.
Александра его не слышала. Она снова почувствовала, как в ней поднимается ярость против служителей религии, дерущихся на месте казни, и тоска, оттого что толпа разделилась на два лагеря согласно религиозным убеждениям и принялась орать, свистеть и глумиться. "Вот куда ведут нас обе церкви, – неожиданно мелькнуло тогда в голове Александры. – Мы видим, как они наносят друг другу удары над могилой невинного, и только и ждем, как бы ввязаться в эту драку. Неужели на этом примере мы должны строить свою жизнь, дабы обрести вечное блаженство?"
От эшафота перед воротами Брюна до ее слуха доносилось монотонное пение священника. Через считанные мгновения казнь начнется… железные грани колеса упадут на растянутый между двумя колодами сустав… Интересно, нанесет ли палач первый удар, удар милосердия, по шее приговорённого? Но нет, в данном случае необходимо продемонстрировать твердость, это ведь политическая казнь, точно такая же, как и та казнь в Вене, во время которой детоубийце было отказано в удушении…
– Она была моложе меня, – Александра не заметила, что произнесла это вслух. У ее собеседника задергалась бровь.
Толпа впереди вздохнула. Затем воцарилась давящая тишина ответственного момента, когда палач устанавливает свое орудие убийства: меч, колесо, шнур, который будет натянут до отказа, после чего последует тяжелый шорох и нечеловеческий визг, пронзающий тишину. Обыкновенно за первым ударом почтеннейшая публика разражалась бурными аплодисментами, но здесь было тихо, как на кладбище.
Палач там, в Вене, был пьян до такой степени, что чуть не упал, когда поднял орудие казни. Детоубийц хоронили заживо, и орудием казни служила обычная лопата. Она со скрежетом вонзилась в перемешанную с гравием кучу земли у ямы. Первый ком земли полетел в сторону, второй упал на лицо осужденной, тут же начавшей кашлять, плеваться и извиваться в смертельном ужасе. А здесь, перед воротами Брюна, колесо раздробило вторую голень идиота, который кричал, как маленький ребенок. Александре почудилось, что синие глаза ее собеседника одновременно притягивают и отталкивают ее.
Во время третьего броска венский палач потерял равновесие, лопата скользнула по куче земли и полетела вниз, в яму, а за ней последовал и палач. Должно быть, лопата поранила приговоренную, поскольку та закричала от боли. Помощники палача помогли своему начальнику выбраться наружу, тот пытался отогнать их прочь яростными ударами, но кулаки его лишь разрезали воздух. Он снова начал засыпать яму – раскачивающийся, потеющий, шатающийся, озлобленный ангел смерти, заливший в себя бочку дешевого вина и уже не способный забросать тело преступницы землей, которая кучей лежала в его ногах. Наверняка ему хотелось последними бросками, быстрыми и мощными, лишить ее сознания и позаботиться о том, чтобы она задохнулась поскорее. Земля летала вокруг ямы, осужденная хрипела, давилась, пыталась глотнуть воздуха и приподнималась в своей могиле, так что Александре с ее места казалось, будто какая-то сумасшедшая бьется в собственной могиле. Именно в тот момент она почувствовала, как сумасшествие охватывает и ее. Это было безумие страха смерти, это были подергивания постепенно задыхающегося от грязи и гравия тела…
Бум! Неужели несчастный идиот перед воротами может испытывать еще большую боль?
Бум! Лопата снова скользнула по гравию, вонзилась в тело приговоренной, и та закричала.
Бум! Александра ударила кулаком о верхний край окна кареты, не почувствовав никакой боли, и лишь какой-то частью сознания уловила, как тонкие пальцы накрыли ее кулак и удержали на месте.
Неожиданно рев впереди затих. В ушах у Александры звенело. Перед глазами застыла сцена лобного места в Вене: поднятая лопата, летящая по воздуху земля, выгнутое тело в могиле. Она моргнула и почувствовала, как содержимое желудка снова поднялось к горлу. Лицо у нее было мокрым от слез.