Поздним вечером, уже после ужина, гость и хозяин беседовали при свете керосиновой лампы. В это же время Молла-Дурды со своими молодцами решил устроить ночную засаду на караванном пути. Все четверо шли, растянувшись цепочкой, мимо двора Джумакулчи. Глядь - свет от лампы пробивается сквозь занавешенные двери. И в загоне - конское ржанье… Кто-то в гостях у старика! Розы-Анна всегда появлялся в аулах неожиданно и без шума. Сейчас лишь немногие беширцы знали, что он здесь. В дозоре один из керкинских джигитов стоял, с приказом: себя не обнаруживать, если пожалуют нежданные ночные гости, скрытно дать знать командиру. Едва заслышал Молла-Дурды конское ржанье - коротким свистом остановил своих, взял одного и во двор прямо в ворота. Дозорный - незаметно в дом. Секунду спустя все были на ногах, с карабинами заняли посты в разных концах двора, как условились еще засветло. Встречать непрошенных гостей вышел брат хозяина.
- Кто пожаловал? Назовите себя, добрые люди.
- Сюда, старик! - сам атаман передернул затвор винтовки, шагнул навстречу. - Не шуметь, отвечать коротко: кто у вас нынче? Будешь запираться, шутить не станем! Ну, теперь узнал меня?
- Как не узнать… Торговцы у нас. С верховьев идут, от самого Керкичи. Поторговали, теперь на Карши сворачивают. Заночевали перед дальней дорогой.
- Так. Веди к коням!
- Да как же без свету? Погодите, сейчас фонарь принесу.
- Давай, только живее!
Едва скрылся, за спиной у Моллы-Дурды прогремело:
- Руки вверх, бандит! Именем окружного исполкома… Ни с места, или стреляю!
Это один из бойцов зашел ему с тылу, отрезав путь к отступлению. Дурды опешил. А неширокий двор уже озарился слабым светом керосинового фонаря. Теперь вожак был освещен и беззащитен, его спутника взяли врасплох, без звука.
- Сдавайся, Молла-Дурды! Ты окружен, - прозвучал со стороны дома еще один голос, мужественный, спокойный. Это Розы-Анна решил попытаться дело кончить миром.
Но Дурды, видимо, потерял способность трезво оценивать свое положение. Не целясь, пальнул в сторону дома. Сейчас же прогремел второй выстрел, Дурды зашатался, выронил винтовку… Когда к нему подбежали, он не шевелился. И его выстрел не остался без последствий: пуля, посланная наугад, пробила у Розы-Анна правую руку возле локтя.
Пока перевязывали раненого, обследовали местность вокруг двора, Молла-Дурды куда-то исчез. Лишь под утро, по кровавому следу на земле, отыскали его позади овечьего хлева, где он и дух испустил.
Тот калтаман, что сопровождал вожака, оказался в плену Остальные двое бежали куда глаза глядят.
А Розы-Анна не одну неделю провел в лазарете в Керки.
…Конечно, молва тотчас разнесла по всему Дебабу весть о ночной стычке на околице Бешира. Люди на базарах и в чайханах толковали разное, но все сходились в одном: новый командир отряда в Керки - не чета прежнему. Теперь калтаманам не разгуляться. Выходит, у народной власти рука твердая.
Новый день занимался над многострадальным Лебабом - день, когда кровь и смерть уже не грозят на каждом шагу.
В знакомых местах
Самым оживленным местом тогдашнего города Керки были улочки в районе Орда-базара. Базар этот еще называли Мердикер-базаром, оттого, что нанимали здесь поденщиков - мердикеров и на нем всегда толпились люди из аулов либо городские бедняки, предлагая по дешевке силу своих рабочих рук. Сделку заключали тут же, на месте. Как раз в начале двадцать второго года на Орда-базаре даже открылась биржа труда, и с этих пор нанимать работников помимо нее было запрещено. Правда, этот запрет многие обходили - чтобы не платить налога. Рядом с биржей, в добротном доме из жженого кирпича, что выстроил для своего склада и магазина предприимчивый купец-армянин, разместилась окружная ЧК, тут же и милиция. Потому народу теперь в этих местах всегда толпилось еще больше, чем в былые годы.
Улица, что идет на запад от базара, в то время завершалась тупиком, место это носило название Тюм - Темный провал. В самом деле, сюда почти не проникало солнце. Лавочки торговцев стояли плотно, да еще навесы над каждой, так что и летним днем здесь всегда царил полумрак. В лавчонках, где продавали все, что угодно, даже фонари и свечи жгли в дневные часы. Тут неопытного покупателя могли как угодно обмануть, всучить дрянь вместо доброго товара - ведь ничего не разглядишь в темноте…
Здесь-то, на углу, стояла в те годы чайхана Латифа-ага. В его заведении можно было не только закусить - путникам издалека здесь предоставляли ночлег.
Славилась эта чайхана во всем городе тем, что здесь превосходно готовили. Сам хозяин еще в молодые годы на родине - в Андижане в совершенстве освоил искусство повара. И в Керки поваров себе подобрал опытных, старательных. Каждый знал свое дело - кому плов варить, кому шурпу да лагман, кому жарить шашлык, печь рыбу в золе. Латиф-ага - в ту пору ему перевалило за пятьдесят, невысокий, упитанный, проворный - чаще всего сновал тут же, возле поваров, сам указывал, что и как готовить, сам и пробовал на вкус. Двое молчаливых парней, прислужники, носили постояльцам в общий зал или прямо в комнаты еду, чай, лепешки - кто что спросит.
Ароматные запахи с открытой кухни чайханщика Латифа разносились по всем улицам, прилегающим к Орда-базару, они-то и влекли в чайхану всякого звания людей, не только приезжих, но и местных. В главном помещении чайханы - просторном зале с резными деревянными столбами и открытыми, во всю стену, окнами на веранду - всегда полно было посетителей. Кто насыщался пахучим пловом, кто наскоро поглощал свежую, только что с жару, самсу, кто, утолив голод, неторопливо попивал зеленый чай со сластями, с сушеными фруктами. Иные, всего уж отведав, не расходились, усаживались в кружок возле какого-нибудь странствующего дервиша, а то и просто каландара, бедняка-скитальца в отрепьях, высокой остроконечной шапке. Слушали, как читал он нараспев газели знаменитых поэтов древности либо перемежаемую песнями прозу дестана "Баба-Ровшан" или "Сагды-Ваккас". Притомившись, чтец умолкал, затем поднимался на ноги, обходил присутствующих, протягивал за вознаграждением высушенную скорлупу тыквы, а то и просто заскорузлую ладонь…
Доверительные беседы велись по многу часов в гостеприимной чайхане Латифа. Здесь можно было услышать немало интересного.
Сюда-то и свернул Нобат Гельдыев, едва сошел с парома и зашагал улицами города, где ему отныне предстояло служить в окружной чека.
Нобат без труда столковался с хозяином насчет койки в комнате, где поменьше людей, положил чемоданчик и мешок. Вышел во двор. О-о, ну и ароматы здесь! И ему захотелось перекусить. Нобат прошел на веранду, отыскал местечко с краю, сел на ковер, облокотившись о подушку..
- Дружок, - окликнул он парня в белом переднике, только что принесшего чайники сидящим неподалеку, - мне тоже кок-чаю, пожалуйста. И манты.
Его приметили. Сидящие вблизи заговорили:
- Видать, человек приезжий.
- Да, издалека. Хотя по обличью туркмен.
- Красный командир!
- Уже не на службе. По одежде различаю. Домой, небось, вернулся.
- То-то семейству радость!
- Кому радость, а кому, верно, и хвост придется поджать…
Когда Нобат, покончив с мантами, принялся за чай, один из сидящих поблизости - видом горожанин, учтиво обратился к нему:
- Товарищ командир, извините… Вот у нас чилим только что разожгли. Не хотите приложиться? Как говорят, после трапезы да после скандала в самый раз…
- Спасибо, - Нобат обернулся к говорящему. - Я не курю.
- Еще раз извините, - поклонился тот.
Покончив с едой и чаепитием, он поднялся, расплатился с подавальщиком, прошел в свою комнату. Здесь никого не оказалось. Нобат разулся, снял буденовку, ремень, куртку и галифе, в рубахе прилег на кровать. Не заметил, как задремал. Полчаса спустя проснулся, не сразу сообразив, где он. Время еще не позднее - двор вовсю освещен солнцем. И он решил пойти представиться своему новому начальству.
Крепкий, добротный купеческий дом и двор со складами за высоким забором из жженого кирпича - после революции здание окружной чека - совсем недалеко от чайханы Латифа. Вещи Нобат пока оставил в чайхане, взял с собой лишь пакет с документами. Так он и предстал перед охранником у стеклянной, забранной проволочною сеткой двери кирпичного дома с красным флагом на крыше.
- К председателю. Назначен в распоряжение чека, краском запаса Гельдыев.
- Ваши документы?
Нобат вынул из нагрудного кармана коричневую книжечку - свое командирское удостоверение. Охранник глянул на книжечку, потом на Нобата, снова на книжечку - сличал, похож ли. Фотоснимок прошлогодний, да и у оригинала, после ранения и всего пережитого, вид не блестящий… Но сомнений все это не вызвало. Охранник что-то нажал сбоку двери - минуту спустя появился дежурный, русский боец.
- К председателю, - сказал ему охранник, протягивая документ Нобата.
- Пойдемте, - пригласил дежурный.
Кабинет председателя чека оказался в глубине просторного здания, окнами во двор. Здесь было прохладно, тихо. За одним из трех столов сидел и что-то внимательно читал человек, одетый в гражданское - в пиджаке и синей косоворотке. Русский, хотя и темноволосый, смуглокожий, волосы на макушке заметно поредевшие. В очках. С виду лет сорока, даже поболее. Лицо худое, удлиненное, и сам худощавый, не в теле. Как только отворилась дверь, он коротко, поверх очков, глянул на вошедших, снова опустил глаза, что-то пометил карандашом, отложил бумаги, снял очки.
- Из Ташкента, Владимир Александрович, - доложил как-то очень по-домашнему дежурный. - Кого ждали по телеграмме.
- Ага, хорошо, - председатель встал. - Можете идти.