- Не знаю, поздравлять ли тебя, товарищ Гельдыев, - седоволосый в косоворотке пытливо вглядывается, ладонью прикрывает на скатерти листы бумаги - документы Нобата. - Знаю, охота тебе еще повоевать, но медицина решительно против. Займешься мирным трудом. Сам-то ты, - он придвинулся к Нобату, сидящему сбоку стола, - сам-то понимаешь, что на мирные рельсы нужно сейчас переключаться? Врагов добьем, это точно… Жизнь надо строить заново… Понимаешь душой?
- Да… товарищ завотделом, - Нобат тяжело вздыхает. В груди, на сердце тяжелый ком: товарищей боевых, судя по всему, больше не видать. Горько, обидно!.. А другого выхода нет. Дисциплина, революционная дисциплина! Не только в боевом строю она необходима. И Нобат, словно в кулаке крепко сжав свои чувства, произносит твердо. - Понимаю. И задание партии выполню там, где она прикажет.
- Молодец! - завотделом встает с кресла, причем оказывается почти таким же высоким, как Нобат, крепко стискивает ему плечи, опять садится. - Мы знали, ты настоящий большевик, и не ошиблись. Молодчина, Нобат Гельдыев! Так вот, слушай… Есть решение пленума Туркбюро: оказать Бухарской компартии помощь кадрами. Ты член РКП, родом с тех мест - туда и поедешь. Временно будешь прикомандирован к Керкинскому окружному компартии Бухары. Надеемся, в обстановке сумеешь разобраться скорее и лучше, чем товарищ со стороны. Вот знакомься, - он указал на неподвижно сидящего человека в халате. - Товарищ Абдувахид-заде, представитель ЦК Компартии Бухары. Он тебя введет в курс дела. После медкомиссии в штабе сразу к нему, документы здесь получишь. Давай, брат, оформляй уход в запас по состоянию здоровья. Комиссия при штабе Туркфронта, сам знаешь где… В три дня уложишься? - И когда Нобат кивнул, крепко пожал ему руку. - Действуй. Всего хорошего!
Оформление бумаг не отняло и часа времени. Когда все было кончено и дежурный адъютант вручил Нобату пакет под сургучной печатью, адресованный в отдел нацкадров Туркбюро, Нобат отважился на то, что задумал еще в госпитале:
- Товарищ дежурный, - начал он не совсем уверенно. - Могу я пройти к товарищу Благовещенскому, начальнику оперативно-строевого отдела, если не, ошибаюсь?
Белобрысый, сосредоточенный адъютант, быстро глянув на него, спросил:
- По какому вопросу? Вы ведь в запас.
- По личному вопросу. Правду сказать… Хотелось бы только проститься. Очень уж хороший старик, у него я и назначение получал в двадцатом, и позже встречались. Меня помнит, я уверен.
- Да, уж он памятлив, - парень тепло улыбнулся. - Ладно, сейчас позвоню ему. Примет если, тогда, безусловно…
…Сдал старый штабист всего за какой-нибудь год. Рукопожатие мягкое, уже не прежнее, на лице усталость. Только глаза из-под кустистых бровей глядят все так же пристально, с добротой, вниманием, участием.
- Знаю, голубчик, - он отпускает руку Нобата, жестом приглашает его сесть, садится сам. - И ваши чувства мне понятны, С боевыми друзьями разлука тяжела. А уж воевали вы как следует. От лица службы, от имени командования фронта уполномочен выразить вам благодарность, так и в приказе… Да вы сидите, сидите! - он кладет руку на плечо Нобату, который при слове "благодарность" вскочил на ноги и вытянулся во весь рост.
- Служу трудовому народу! Спасибо… - у Нобата комок подступил к горлу, он подавил волнение, сел. - Верно, от товарищей отрываться тяжело. Самому казалось, военная служба - моя судьба. А вот теперь на мирную работу, в родные места. Но солдатом революции останусь, где бы ни довелось… Солдатом партии. Вам я благодарен, товарищ Благовещенский, за вашу заботу, за науку, напутствия! То же скажу от имени бойцов моих и других. Там, в Фергане, вас знают и с большим уважением относятся к вам. Спасибо!
- Ну, ну, голубчик, не преувеличивайте! - старик машет рукой. - Исполнение долга, поверьте, не более. Долга перед родиной, армией. В ней вся моя жизнь. И, видать, уже скоро на покой… А вам на прощанье счастливой, светлой дороги на долгие годы желаю от души! Стройте новую жизнь, устраивайте судьбу народа своего! Уроки военной службы, навыки боевого братства очень вам пригодятся повсюду, я убежден.
Они тепло простились. В последний раз позади Нобата захлопнулась тяжелая дверь штаба фронта.
А вот вечером в кабинете представителя Бухарского ЦК Нобат был озадачен тем, что услышал.
- В распоряжение окружной Чека мы решили откомандировать тебя, дорогой товарищ Гельды-оглы, - представитель, еще совсем молодой, силился придать своему голосу побольше солидности. - Ты местный, а с другой стороны, опыт боевой у тебя велик. Это нам как раз требуется. В округе неспокойно по-прежнему. О работе чекиста представление имеешь?
- Н-нет… Но, если назначение…
- Правильно! А там, в округе, сильный товарищ, из русских, старый партиец. Поможет во всем, будь уверен. Значит, возражений нет?
На вокзале комендант выдал билет на поезд. Последние часы накануне отъезда Нобат провел у Николая Петровича Егорычева. Старые друзья, сидя во дворике, при керосиновой лампе, не одну чарку слегка разбавленного "медицинского" осушили и за пережитое, и за то, что каждого еще ждало впереди. Спать разошлись далеко за полночь.
- Когда будешь в Ташкенте, прямо ко мне двигай, - уже в который раз напутствовал старый хирург, когда наутро стояли у подножки вагона и паровоз короткими гудками, шипеньем тормозов напоминал, что минута разлуки наступает. Третий удар колокола, свисток главного кондуктора. И вот - последний гудок, протяжный, тоскливый. Нобат и Егорычев крепко обнялись.
- Прощай, друг! Дай бог встретиться! Удачи тебе во всем! Будь счастлив!
- Здоровья вам, Николай Петрович! Великое спасибо за все!
Уплывает перрон под навесом на массивных столбах. Все быстрее мелькают тополя ташкентских улиц. Поезд торопится к югу, туда, где Самарканд, Бухара, дальше - Керки, благодатные берега Аму…
После пересадки в Кагане поехали совсем медленно - железную дорогу еще полностью не восстановили. Подолгу стояли на станциях. Нобат, прихрамывая на раненую ногу, выходил в степь, вглядывался в однообразные желтеющие дали. Ветер здесь дул обжигающий, солнце палило, весенние травы уже погорели, крошились в труху под ногами. Желто-бурые беркуты с важностью восседали на столбах. Безлюдная засушливая степь словно бы таила что-то угрожающее.
А когда, наконец, проехали город Карши, потянулись места, знакомые Нобату с отроческих лет. С того незабываемого, уже далекого времени, когда пришел он безбородым юнцом на стройку этой стальной колеи, сделался подручным у замечательного человека - Александра Осиповича Богданова, питерского большевика.
…Вот оно, то самое место, где стояла возле самых рельсов хибарка, в которой тогда жили они вдвоем с Александром Осиповичем!
- Вы мне что-то сказали, товарищ краскам?
Это спросил сосед по купе, пожилой узбек. Он не навязывался с обычными в дороге разговорами, но сейчас заговорил первый.
- Я? - Нобат с удивлением оглянулся. Оба стояли у окна в коридоре вагона. Должно быть, Нобат не заметил, как начал вслух высказывать свои мысли. - Простите, я не вам… - он замешкался, покраснел, смущенно улыбнулся. - Места эти мне хорошо знакомы, вот в чем дело. Строил дорогу здесь, когда молодой был.
- А-а, да, да, - покачал головой собеседник. - И потом, очевидно, война, теперь опять в родные места?
Нобат растерянно кивнул.
- Простите, - очень вежливо вновь заговорил сосед. - Я вижу, вам нелегко стоять. Не хочу утомлять вас беседою, но давайте, ради знакомства, партию в шахматы. Будем знакомы, - он протянул руку! - Бабакадыр Исмаили из Термеза, учитель.
Нобат обернулся, наконец, к неожиданному собеседнику, потом пожал руку, назвал себя. Однако шахматы?
- Н-нет, извините меня. Шахматной игре… не обучен.
- О, это даже интересней! - бородатое скуластое лицо Исмаили осветилось не по-стариковски озорною улыбкой. - Вот я вас и научу. Идемте же!
От самого Карши они в купе ехали только двое. Исмаили живо извлек из хурджуна шахматы, доску, раскрыл, высыпал фигуры, предложил Нобату жребий - Нобат вытянул себе черные. И пошла наука. Всего час потребовался новичку, чтобы усвоить правила ходов для каждой из фигур. Потом - стратегия битвы в целом, тактика отдельных ударов. Да ведь это же настоящая школа военного искусства! Так Нобат и сказал своему учителю.
- Верно, - согласился тот со спокойною улыбкой. - Говорят, товарищ Ленин очень любит шахматы, они для него и отдых, и развлечение.
- Что вы говорите?! - черные навыкате глаза Нобата вспыхнули восторгом. - Значит, это - игра высоких умов?
- Да, вы правы.
Первые несколько партий Нобат, конечно, проиграл. Однако Исмаили давал своему "противнику" подумать, осторожно подсказывал, как строить оборону, готовить наступление. И ученик оказался способным - на последнем часе пути перед станцией Самсоново одержал вполне самостоятельно полную победу - мат при почти равном числе фигур.
Дороги обоих спутников отсюда разошлись. Учителю Исмаили предстояло ждать каравана с вооруженным эскортом, чтобы добраться к себе в Термез. А Нобату - рукой подать: четыре версты до станции Керкичи, там на паром, через Амударью, - и в Керки, к месту службы.
Они простились, обменялись адресами. Нобат мигом сговорился с узбеком-арбакешем, который вез какую-то кладь на переправу. Закинул свой солдатский мешок и фанерный чемоданчик на арбу, сам зашагал, прихрамывая, за нею следом.