Я не испытывал ни страха перед разоблачением, ни угрызений совести, только огромную, победную радость оттого, что мне так сказочно повезло. И эта радость вспыхнула еще ярче, когда я выбежал во двор. За часы, что мы торчали на почтамте, выпал снег, первый снег этой ранней зимы. Белый, нежный, пушистый, девственно чистый, он покрыл двор, брезентовые крыши и капоты грузовиков, угольно-черные ветви засохшей липы, сиротливо торчащей посреди двора, навес над приемным пунктом. Он принес с собой ту особую прозрачную тишину, какую слышишь лишь при первом снеге, вмиг приглушающем все звуки, шаги, шум колес. С радостной улыбкой вбежал я под навес и уронил тяжелый мешок на весы.
- Простудишься, труженик! - добродушно сказал старик приемщик, накладывая на отвес круглые плоские медные гирьки.
- Да ничего!.. - беспечно ответил я.
И так же беспечно и радостно смотрел я, как он опорожнял мешок над большим деревянным ящиком, как тяжело вывалились оттуда кипы брошюр и смешались с бумажным мусором. Меня ничуть не тревожило, что приемщик может заметить эти брошюры. И старик не заметил. Он поправил очки с подвязанными ниткой дужками и сел выписывать квитанцию.
Бережливо сложив и спрятав в нагрудный карман квитанцию, удостоверяющую, что мною сдано восемнадцать килограммов бумагоутиля, я вышел из-под навеса. Навстречу мне через двор плелись со своими тощими мешками Нина и Павлик.
- Ты уже? - удивился Павлик.
- Ага! - я небрежно махнул рукой.
Видимо, их мешки были так легки, что я даже не услышал того привычного лязгающего звука, какой издают весы, когда на платформу опускается груз.
- У нас одна квитанция, - смущенно сказал Павлик, выходя с Ниной из-под навеса, - на пять килограммов.
- Значит, всего двадцать три…
Павлик, всегда сдержанный, скупой в проявлении чувств, содрал с головы ушанку, кинул в снег, придавил ногой, затем, не отряхнув, нахлобучил на затылок и двумя руками пожал мне руку.
- Ты великий человек! - сказала Нина. - Завтра мы пойдем на каток.
Это была высокая честь. На каток Нину обычно сопровождали старшеклассники.
В проходной мы столкнулись с Карнеевым и еще двумя ребятами из его звена.
- Зря идете, братцы, - сказал им Павлик. - Там пусто.
- Неужто нам ничего не оставили? - улыбнулся Карнеев.
Меня всегда раздражала его улыбка, какая-то слишком легкая, случайная и оттого словно бы пренебрежительная.
"А вдруг он догадается сделать то же, что и я?" - мелькнула испуганная мысль. И тут же я понял, что Карнееву и в голову не придет подобное, хотя бы он сто раз проиграл соревнование. И мне стало душно, словно лежащая в кармане квитанция придавила мне грудь всей обозначенной в ней тяжестью…
- А где разводят шампиньоны? - спросил я Павлика, когда мы уже приближались к дому.
- Понятия не имею, - удивленно ответил Павлик. - Я думал, грибы нельзя разводить.
- Кроме шампиньонов, - вдруг сказала Нина. - Их разводят во Франции, я читала.
- А у нас разводят?
- Наверное… Они вкусные!
- Да уж и вкусные! - сказал я с болью. - Что я, шампиньонов не видал?
- Видать - видал, а едать - не едал! - пробормотал Павлик.
Нина засмеялась:
- Самые вкусные грибы на свете. Моя бабушка жарит их в сметане - пальчики оближешь!
- Ну и черт с ними! - сказал я.
Лина Кузьмина говорила долго. Отряд вышел на первое место в базе, и Лина, самая молодая вожатая, внутренне ликовала. Маскируя свое ликующее чувство, она с нарочитым спокойствием и ненужной обстоятельностью рассуждала об итогах соревнования. Особенно много внимания уделила она "замечательной инициативе первого звена", привлекшего к сбору бумаги малышей. Можно было подумать, что Петров с Карнеевым открыли новый материк. Она даже обмолвилась, что это самый ценный результат соревнования. Можно было подумать, что победили не мы, а первое звено. И странно: меня это почти не трогало. Хотелось лишь одного, чтобы все скорее кончилось.
Не такой рисовалась мне победа. Я думал, это будет самый счастливый день в моей жизни, а мне было томительно и пусто. Я глядел на знамя, распластанное по стене, на золотой горн. Обычно один их вид подымал мою душу, а сейчас и знамя и горн казались чужими, холодными.
Но вот каким-то будничным голосом Лина сказала:
- Все же победу в соревновании одержало второе звено.
Громко и дружно вспыхнули аплодисменты, словно легкая волна пробежала по кумачовому полотнищу знамени.
- Мне хотелось отметить лучших, - продолжала Лина, - но Ракитин говорит, что лучшие - это все звено!
- Неправда! - вскочил Чернов. - Мы плохо работали. Почти всю бумагу собрал сам Ракитин!
- Не преувеличивай, Чернов, - пробормотал я, скромно потупясь. И тут же до меня дошел другой, ядовитый смысл им сказанного. - Неправда! - без передышки, но уже в ином тоне крикнул я. - Все собирали, и ты собирал!
- Да что мы собрали! - махнул рукой Чернов и сел.
Наше звено возмущенно загалдело. Прав Чернов или нет, сейчас это никого не интересовало, ребят обозлило, что он наводит тень на нашу победу.
- Тише, товарищи! - Лина стукнула ладонью по столу. - Если звеньевой показывает пример в работе, в этом нет ничего плохого…
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась повязанная платком голова коридорной нянечки:
- Кузьмина, тебя к директору требуют!
- У меня сейчас сбор! - блеснула стальными глазами Лина.
- Да я ему говорила, а он велел срочно…
- Подождите, ребята, - сказала Лина и вышла из комнаты.
Когда Лина вернулась, глаза ее казались не стальными, а свинцовыми.
Она села за свой столик, сжала виски длинными пальцами, затем тряхнула головой и тихо сказала:
- Большая неприятность, ребята. С почтамта поступило заявление: кто-то из пионеров сдал в утиль связки с брошюрами.
Вспыхнул короткий смешок и, будто удавленный, смолк.
- А зачем? - удивленно проговорил кто-то.
- Небось для веса, - пояснил Ладейников.
- Чепуха! - громко и брезгливо сказал Карнеев. - Никто из наших не мог этого сделать!
- Помолчи, Карнеев! Директор хотел прийти сюда, но я сказала, что мы сами разберемся. Кто был сегодня на почтамте?
- Я, Цыганов и Васильева, а из второго звена Ракитин, Варакина и Аршанский, - с вызовом ответил Карнеев.
"И чего он лезет? - тоскливо подумал я. - Хочет показать, что он ни при чем? Да на него и так никто не подумает…"
- Ну вот, - сказала Лина, - я обращаюсь к названным товарищам: кто из вас это сделал?
- Я! - прозвенел за моей спиной такой знакомый и любимый голос, что я мгновенно узнал бы его из тысячи голосов.
- Ты, Варакина? - недоверчиво произнесла Лина. - Зачем?
- Надоела возня с мусором, - свободно ответила Нина. - А Ракитину подавай мировой рекорд. Ну я и сунула эти брошюры. Подумаешь, ценность: "Как разводить опенки в сухой местности"!
- А ты понимаешь, Варакина, что ответишь за это пионерским галстуком? - как-то без особого гнева сказала Лина.
Короткое молчание, а затем:
- Да!
Я молчал не потому, что хотел схватиться за спасательный круг, брошенный мне Ниной. Я молчал от счастливой растерянности, от огромного, до боли сладкого чувства, залившего мне душу. Ради меня Нина взяла на себя стыдный и жалкий проступок, не испугалась ни позора, ни кары!
- Варакина тут ни при чем, - сказал я, вставая. - Это сделал я.
- Ладно прикрывать-то! - крикнул Ладейников.
- Не валяй дурака! - жестко сказал Карнеев.
Но по тому, как металлически холодно вспыхнули глаза Лины, я понял, что она мне поверила.
- Чем ты докажешь?
- Брошюры назывались "Как разводить шампиньоны", четыре связки…
Стало очень тихо, лишь за моей спиной любимый голос прошептал:
- Ну и дурак!
- Может, ты потрудишься объяснить, зачем ты это сделал? - со сдержанной яростью проговорила Лина.
Я ничего не ответил Лине, да и не сумел бы я сейчас объяснить, что заставило меня сунуть в мешок брошюры. Я думал в это время: настанет ли день, когда я буду вспоминать об этом как о давно минувшем и мне безразличном?
- Ясно зачем, - раздался насмешливый голос Юрки Петрова. - Чтобы победить в соревновании!
- Честно - кишка тонка, так давай на обмане! - крикнул Чернов.
- Это подло! - с отвращением сказал Карнеев.
И только его слова попали мне в сердце.
Чем злее и беспощаднее меня осуждали, тем сильнее крепла во мне уверенность, что все кончится благополучно. Мы столько лет дружили, неужели ребята не понимают, что не просто из тщеславия и самолюбия совершил я свой дурацкий поступок. И когда секретарь отряда, новенькая в нашей школе, Женя Румянцева, сказала, что я недостоин носить галстук и меня надо гнать из отряда, я усмехнулся, настолько мне это показалось диким.
- Согласна с предложением Румянцевой, - поднялась из-за стола Лина.
Тогда я тоже встал и, ни на кого не глядя, пошел к двери.
- Ракитин, ты куда? - крикнула Лина.
Я не ответил, и дверь пионерской комнаты захлопнулась за мной.
- Нешто уже кончилось? - спросила меня заспанная уборщица, выдавая мне пальто.
- Нет еще.
- А ты чего раньше времени убег? - проворчала старуха.
Я молча выдернул из рукава шапку, нахлобучил на голову и, не попадая в рукава пальто, выскочил из раздевалки.