Подпоручик, опасливо покосившись на дверь, сделал от страха независимое лицо и с шумом закинул ногу на ногу. Прошло еще минут пять.
"Не уйти ли? А еще аристократ, князь, держит себя как какой-то моветон… Не интересуешься, так не зови, а если позвал, будь аккуратен, скотина! Верно, у них там в Петербурге, в свете все такие ничтожные подлецы, - злясь и на себя, и на князя, мучился Петушков. - Если бы не эти три хама за дверью, давно уже сбежал бы. Надо ж было язык развязывать, дурак, фанфарон, осел карабахский, - ругал он себя, - получил теперь афронт от этого петербургского фазана…"
В эту минуту в горницу, одетый в легкий шелковый с кистями халат, в бархатной шапке-венгерке с голубыми кистями, в розовых сафьяновых чувяках, бесшумно вошел Голицын. За его спиной с угодливо-заискивающим лицом стоял Прохор.
Петушков вскочил и, делая легкий поклон, согнул перед Голицыным плечи.
Князь, не глядя на него, прошелся по комнате, и словно не видя подпоручика и его поклона, вполголоса сказал камердинеру:
- Опусти плотней шторы. Да вели принести похолоднее морсу!
Прохор затянул темные плотные занавеси.
Голицын сел в глубокое походное кресло, вывезенное им из Петербурга и сделанное там по специальному заказу.
Петушков был растерян и все стоял в неловкой, почтительно-угодливой позе.
- Итак… вы что-то хотели доложить мне, подпоручик? - рассаживаясь поудобнее, не давая руки гостю и не предлагая ему сесть, спросил Голицын.
- Я… князь… ваше сиятельство… - запутавшись и волнуясь, пробормотал Петушков, - хотел совершенно-с верно, доложить вам про… - Он замолчал, тупо глядя на князя.
- Так о чем же? - разглядывая свои холеные ногти, спросил Голицын. - Помнится, вы изволили назвать поручика Небольсина и мою крепостную актерку… Так, кажется, сударь?
- Совершенно верно-с, только изволите ли видеть… возможно, что я и ошибся, ваше сиятельство… время было ночное, опять же темнота, легко обознаться.
- Так, собственно, зачем же вы все-таки говорили мне об этом, ежели были и ночь, и темнота, и прочее?
- Что офицер был именно Небольсин, это верно, ваше сиятельство, а насчет женщины… возможно, ошибся… - окончательно струхнув, пробормотал Петушков.
- В крепости есть много женщин, и солдатки, и маркитантки, и офицерские жены… Поручик Небольсин мог встретиться с любой из них. Не так ли?
- Так точно… Совершенно-с справедливо, ваше сиятельство, - думая лишь о том, как бы только выбраться отсюда, поспешил согласиться подпоручик.
- Вот видите, а вы сразу же о моих девушках выразить порочащий репризант изволили. Не-хо-ро-шо! - медленно и веско сказал Голицын, вставая. Он снова прошелся по горнице и негромко крикнул:
- Прохор!
Дверь приоткрылась, и в ней показался камердинер, а за ним головы трех встречавших Петушкова людей.
- Водки! - коротко приказал князь, снова усаживаясь в кресло.
"Пронесло!.. Слава тебе господи! Выпью с ним водки - и домой", - облегченно вздыхая, подумал Петушков.
Прохор тихо шагнул в комнату, держа в руках поднос и на нем большой пузатый графин с золоченой стеклянной пробкой.
- Налей! - вытягивая ноги и поудобней располагаясь, приказал Голицын. Камердинер поставил на стол поднос и тщательно, до краев наполнил простой граненый стакан водкой.
- Угости! - небрежно кивая головой на подпоручика, процедил князь.
- Извольте выкушать, ваше благородие! - поднося к лицу онемевшего от такого оскорбления Петушкова, преувеличенно вежливо сказал Прохор.
- Извините, ваше сиятельство, - дрогнувшим голосом сказал Петушков, - не пью-с… один никогда… ежели в компании… - пролепетал он, делая ударение на последнем слове.
- Ах, да… - поднося руку ко лбу и слегка поглаживая его, как бы вспомнил Голицын. - Действительно, в компании куда приятней!..
Он лениво повернул голову к дверям и негромко крикнул:
- Эй, кто там… войдите!
В горницу разом вошли все это время, по-видимому, поджидавшие этого приказания Савва, кучер Матвей и Дормидонт. Они шагнули вперед и разом остановились возле ошалевшего Петушкова.
- Наливай и им! - приказал Голицын.
Камердинер, почти не скрывая подлой, издевательской ухмылки на лице, наполнил еще три таких же стакана и поочередно поднес каждому из людей.
- За здравие их княжеского сиятельства! - торжественно и елейно сказал Прохор.
- Я… я не буду пить, - отступая на шаг, пробормотал побледневший от оскорбления Петушков.
- Почему? - так же лениво спросил, поднимая на него глаза, Голицын. - Вы просили компании… вот она… - указав пальцем на молча стоявших со стаканами в руках дворовых, сказал он.
- Это… это оскорбление, ваше сиятельство… Я офицер, дворянин. Честь не позволяет мне оставаться тут…
- Стойте! - негромко, но очень резко остановил его Голицын. - Вы не офицер и ни о какой чести не смеете заикаться, сударь!! Вы доносчик со свойствами человека из подлого сословия… Дворянин не клевещет на дворянина, офицер не доносит на офицера - это делают хамы из низкого звания, такие, как они, - он презрительно показал на молча стоявших крепостных. - Поэтому вы сейчас же выпьете с ними водку и, клянусь вам своей настоящей стародворянской и княжеской честью, что, если через минуту вы не выпьете с ними, я прикажу им выпороть вас и затем вытолкать из дому взашей, а завтра подам рапорт на высочайшее имя об исключении вас из офицеров русской армии! - Он привстал и, глядя в упор на готового завыть от обиды и боли Петушкова, спросил: - Ну?
Петушков закрыл глаза, сотрясаясь от внутренних рыданий, дрожащими пальцами сжал стакан и, расплескивая водку, поднес ее ко рту.
- За ваше здоровье, сударь! - услышал он голоса стоявших возле него дворовых, кто-то чокнулся с ним, но Петушков уже ничего не видел. Проглотив горькую, обжигавшую ему горло противную водку, он выбежал из горницы и пришел в себя только на улице, когда неверными, сбивающимися шагами отбежал далеко от дома Голицына.
- Убью мерзавца! На дуэль вызову, пристрелю на улице как собаку! - шептал он, не замечая, как слезы катятся по его щекам. И чем больше распалялся подпоручик, чем страшнее находил он казни обесчестившему его Голицыну, тем слабей и беспомощней казался он себе, прекрасно понимая, что не только не убьет князя, но даже постарается вовсе не попадаться ему на глаза.
Подпоручик остановился, огляделся и, стерев рукавом и ладонью постыдные слезы, полушепотом грязно и матерно обругал князя Голицына и всех тех, с кем только что пил водку. Потом, несколько успокоившись, прошел в слободку. К вечеру его, вдребезги пьяного, на ротной фуре привезли на квартиру, где его раздел и уложил в постель денщик.
Глава 17
Лазутчик аварской ханши под вечер подъехал к аулу Каракай, где намеревался отдохнуть у своего кунака Нур-Али, переночевать, накормить коня и утром рано двинуться дальше в путь. Солнце уже уходило за горы, и багровый закат охватил верхушки Таши-Тау и половину долины, золотя высокие скалы и сады с абрикосовыми деревьями.
От аула шел острый и терпкий запах кизячного дыма и только что прошедшего стада. Огромные овчарки с злобным рычанием поворачивали в сторону всадника морды, скаля острые белые клыки. Коровы с ленивым мычанием, задрав головы, отделялись от стада, и босоногие мальчишки с криками загоняли их по дворам. Из-за оград, построенных из желтого и серого неотесанного камня, выглядывали женщины, впереди, у аульной мечети, виднелся народ.
Обгоняя стадо и не обращая внимания на овчарок, всадник выбрался к площади, где, по-видимому, шло какое-то совещание. Не желая попадаться людям на глаза, аварец свернул в узкую, не шире двух-трех шагов, уличку и спустя несколько минут подъехал к сакле Нур-Али.
Он спешился и рукояткой своей плети постучал по низкой, дощатой калитке, преграждавшей въезд во двор. Из сакли выглянула молоденькая девушка лет пятнадцати и, прикрыв рукавом лицо, исчезла в сенях. За ней показалась ее мать, жена самого Нур-Али, женщина с худым, строгим и измученным лицом.
- Ас-салам алейкюм! - негромко сказал аварец. - Дома ли Нур-Али?
- Входите, дом нашего хозяина ваш дом, - отодвигая в сторону доску и отступая на шаг назад, сказала женщина. - Наш человек на площади у мечети. Сейчас наш мальчишка призовет его, а вы, уважаемый и почтенный гость, пожалуйте в саклю.
Выбежавший мальчуган лет одиннадцати взял из рук аварца уздечку и стал вываживать коня по двору, другой, поменьше, смешно семеня босыми ножками, припустился бегом к мечети, а девушка, наклонив голову, молча вынесла высокий кувшин, таз и домотканое, суровое полотенце.
Гость степенно вымыл руки, сдержанно поблагодарил девушку и вошел в полутемную прохладу сакли. Он видел, как мальчик, поводив коня по двору, легко и проворно расседлал его, внес в сенцы седло и затем не спеша стал поить лошадь.
Аварец с удовольствием пил холодный айран, принесенный ему хозяйкой в большой деревянной чаше. Он устал за эти дни. И поездка, и пребывание в Грозной утомили его. И сейчас, возвращаясь в родные горы, он радовался всему: тому, что его окружали свои, горцы, и тому, что еще три-четыре дня пути и он снова очутится в родном Хунзахе.
Он поднял голову - на дворе послышался шум и раздались голоса.
"Нур-Али", - узнавая хозяина, подумал гость и стремительно поднялся.
- А-а, почтенный Абу-Бекир, хвала аллаху, мы снова видим друг друга в добром здравии, - крепко пожимая руку аварцу, сказал Нур-Али.
Они сели.