- Поручик Небольсин за храбрость в деле против чеченцев представлен к Владимиру с бантом, - высовываясь вперед, доложил Юрасовский.
- Давно на Кавказе? - не обращая внимания на Юрасовского, спросил Ермолов.
- Второй год, ваше высокопревосходительство, переведен сюда из гвардии.
Брови генерала чуть сдвинулись. Он быстро глянул на Небольсина. Поручик понял его мысль и добавил:
- По собственному желанию.
Ермолов улыбнулся краешком губ.
- А матушка, Анна Афанасьевна, жива?
- Никак нет, ваше высокопревосходительство, умерла в тысяча восемьсот двадцать четвертом году.
- Царство ей небесное, - широко крестясь, сказал Ермолов. - Ты зайди ко мне, вечерком, голубчик, обязательно зайди, навести старика. - И он крепко, по-старомодному, так, как делали Суворов и Кутузов, обнял и поцеловал Небольсина.
На следующий день главнокомандующий уехал обратно в Грозную. В тот же день по его приказанию рядовые Александр Елохин и Никифор Кутырев были произведены в младшие унтер-офицеры и награждены Георгиевскими крестами.
От себя Ермолов подарил им по пятидесяти рублей серебром.
Глава 15
Владетельный шамхал таркинский Мехти-хан, отдавшись в подданство царю и получив от него чин генерал-лейтенанта, анненскую ленту и 25 000 рублей ежегодной пенсии, доживал свои дни в непробудном пьянстве, не замечая, как призрачная шамхальская власть уплывает из его рук и как за нее его родные сыновья Сулейман, Зубаир и Абу-муслим ведут упорную борьбу. Время от времени шамхал принимал в Тарки и Парауле русских генералов, писал верноподданнические письма в Петербург. В переписке с ним были владетельный дом ханов аварских, Аслан-хан кюринский, Ахмед-хан казикумухский, старшины Кайсубулинского, Кайтагского, Табасаранского и других вольных обществ. Они все еще продолжали считаться с его мнением, приезжая и советуясь с ним.
В качестве представителей русского командования при шамхале находились полковник фон Дистерлоо и майор Муса Хасаев, кумыкский князь, осведомлявшие русских обо всем, что делалось и говорилось при дворе шамхала. И все же мимо внимания Дистерлоо и Хасаева прошло событие, сыгравшее в дальнейшем огромную роль в жизни горцев.
В резиденцию шамхала приехал Гази-Магомед.
Лето пришло сразу. После холодной весны с ледяными ветрами, дувшими со стороны Каспия, вдруг настали теплые, солнечные дни. По ущельям побежали бурные потоки. В оврагах зашумели ручейки. Горные реки вздувались и, рыча, неслись в белой, сверкающей пене, громыхая по камням. Черные поля покрылись высокой зеленой травой. В низинах и на горах еще лежал снег, но ядреный воздух, в котором, чертя крылами зигзаги, носились ласточки, говорил о том, что лето пришло в Дагестан. С каждым утром вставало солнце более горячее, чем вчера.
В конце мая престарелый шамхал Мехти-хан решил отправиться помолиться в Параул, отстоявший от Тарки верстах в пятидесяти пяти. В Парауле находилась старая мечеть, построенная много лет назад, в которой, по преданию, служил сам Шейх-Мансур. Воспользовавшись этим, барон фон Дистерлоо на несколько дней по своим делам уехал в Дербент, а майор Хасаев отправился погостить к родственникам в Андрей-Аул. В полдень того же дня шамхал Мехти-хан прибыл в Параул, куда под вечер приехал Гази-Магомед с четырьмя приближенными людьми.
Престарелый Мехти-хан, наслышавшийся о чудесах, которые якобы творил его гость, решил встретить Гази-Магомеда так, как он не встречал даже и русских генералов. Восемь человек из прислуги шамхала с лампионами и зажженными свечами выстроились за воротами дворца. Двое личных телохранителей шамхала подскочили к подъезжавшему Гази-Магомеду, чтобы поддержать его под руки и повести по устланному коврами двору. Но суровый, не привыкший к роскоши Гази-Магомед легко соскочил с коня, кинув поводья своему нукеру. У входа с вкрапленными в окна цветными мозаичными стеклами стояли двое сыновей шамхала: средний Зубаир и младший Абу-муслим. Старший, Сулейман, любимец и наследник шамхала, находился вместе с отцом в приемной зале, ожидая гостя. Считая Гази-Магомеда божьим человеком, угодником и шихом, избранником аллаха, шамхал приказал осветить полностью весь дворец и зажечь во всех комнатах свечи и лампионы.
Во дворе теснились слуги шамхала, на улице стояли жители Параула. Весть о том, что прибыл пророчествующий божий угодник Гази-Магомед, облетела весь аул. Не сводя глаз, они смотрели на спокойное, полное достоинства и ума лицо Гази-Магомеда, и когда он, сойдя с коня, повернулся к ним и негромко сказал: "Здравствуйте, во имя пророка, правоверные!" - вздох пронесся по толпе. Все молча сняли папахи, кто-то заплакал, истерически выкрикнув "аллах" и вдруг вся толпа повалилась к ногам в изумлении остановившегося Гази-Магомеда.
- Праведник… наш спаситель… божий меч… лев ислама, угодный пророку, - бия себя в грудь, кричали мужчины.
- О-о!! Свет пророка… надежда бедных… исцелитель больных… - плача, кричали женщины, царапая лица и разрывая на себе платья.
- Стойте… безумцы! Остановитесь! - покрывая общий шум, закричал Гази-Магомед. Лицо его побагровело. Глаза сверкнули гневом. - Безумцы… срамники! Что вы делаете? Разве можно встречать так человека такого же, как вы? Почему вы решили, что богу угодно такое низкое и бесстыдное пресмыкание? То, что вы делаете, оскорбляет бога. Вы ведете себя, как рабы. Встаньте! Не валяйтесь в пыли, не плачьте, как трусливые бабы. Свободный человек никогда не плачет, плачут только слабые. Будьте сильными, сокрушайте в себе страх, боритесь с собой, тогда никто не посмеет надеть на вас ослиное седло. Завтра, если поможет бог, я скажу проповедь в мечети. До завтра, братья! - И он вошел в распахнутые ворота дворца. Он был так величественно суров, что даже сыновья шамхала, забывая о своем высоком звании, низко поклонились ему.
Пол залы по персидскому обычаю был устлан коврами, с раскиданными по углам шелковыми подушками и мутаками. Посредине журчал фонтан, над которым висела зажженная хрустальная люстра (подарок Ермолова). Огонь свечей отражался в зеркалах, вделанных в стены, и играл на цветной мозаике высоких окон. Старый Мехти-хан, одетый в знак уважения к гостю в горскую черкеску, без русских орденов, лент и генеральских эполет, сидел на подушках посреди залы. Возле него была высокая жаровня - мангал с грудой золотых раскаленных угольев, от которых шел жар. Позади шамхала стоял его старший сын, Сулейман, высокий, статный человек лет сорока. Он был в светлой черкеске, с золотыми газырями и таким же кинжалом.
- Ас-салам алейкюм! - чуть приподнимаясь с подушек, сказал Мехти-хан, завидя входившего Гази-Магомеда.
- Алейкюм салам! - подходя к шамхалу, ответил тот. Гость и хозяин пожали друг другу руки.
- Садись, праведник, возле меня. Погрейся с дороги у мангала, отдохни, потом, после намаза, поговорим о деле, приведшем тебя ко мне.
В комнату вошли и остановились у дверей Зубаир и Абу-муслим. Они почтительно стали у порога, готовые по первому же знаку отца войти в залу. Но старый шамхал, не глядя на них, сказал:
- Вот мой старший сын, Сулейман, будущий дагестанский шамхал. Его глаза и уши тоже открыты для твоих слов, божий человек.
Сулейман молча поклонился, выжидательно глядя на Гази-Магомеда. Его несколько холодные, испытующие глаза не соответствовали словам отца. Гази-Магомед спокойно взглянул на него и протянул руку. Сулейман еле коснулся ее. Гази-Магомед дальше уже не замечал его.
- Я не устал. Путь был легок, а люди, встречавшиеся по дороге, радовали меня, - садясь возле шамхала, сказал он.
По знаку Сулеймана слуги внесли большой медный таз, душистый кусок мыла, узкогорлый кувшин и домотканое полотенце. Шамхал и его гость вымыли руки. Стоявший у порога Зубаир кивнул головой, и слуги внесли подносы с пловом и хурушами из жареной утки, фазана и молодого барашка, залитых соусами из вишни, толченого ореха, кизила и кишмиша. В пузатых графинах была ключевая вода и холодный айран. Пивший запоем шамхал в знак уважения к своему гостю не только не подал к столу вина, но даже сутки до этого воздерживался от спиртного.
Ужинали они втроем: шамхал, его сын Сулейман и Гази-Магомед. Зубаир и Абу-муслим, как младшие дети шамхала, не могли сесть вместе с отцом и прислуживали, распоряжаясь слугами, наливая айран и воду в деревянные миски. Гость ел медленно и мало. Шамхал, которому никакая еда без вина не шла в горло, почти беспрерывно говорил. Сулейман молча пробовал все хуруши и запивал жирный тяжелый плов ледяным айраном. Иногда он искоса недоброжелательно поглядывал на Гази-Магомеда; на своих почтительно прислуживавших братьев он ни разу даже не взглянул. От все замечавшего, наблюдательного гостя не ускользнуло это.
Когда слуги убрали плов и поставили перед ними сладости и крепкий лайджанский чай, шамхал знаком разрешил младшим сыновьям сесть рядом. Слуги оправили свечи и тихо вышли за порог.
- Я слышал, ты говоришь, божий человек, что пророк открыл тебе во сне и в видениях будущее Дагестана, поэтому я писал тебе письма и звал приехать ко мне. Научи меня, моих детей и мой народ шариату, - беря за руку Гази-Магомеда, сказал шамхал.
- Я не пророк, я меньше его тени, но слово божье коснулось моих ушей. Ты вали Дагестана, большое, важное лицо на земле, все горские народы подчиняются тебе, а которые независимы, те считаются с тобой и слушают тебя, и ты хочешь, чтобы я научил тебя шариату…
- Хочу… - перебил шамхал. - Если же откажешь, то бойся божьего суда. На том свете, перед мечом аллаха, я укажу на тебя как на виновника, если не направишь на истинный путь…
- Но он очень тяжел и опасен, особенно же для богатых, обласканных русскими людей, - сказал Гази-Магомед.