- Велик аллах и велики его дела… Горе тем, кто уклоняется от его пути во имя своих интересов.
Никто из присутствующих, кроме Шамулая, ничего не понял из сказанного, но все еще раз с почтением оглядели Монтиса.
- Высокопоставленный эльчи инглизского курула в Тегеране просил передать вам, что близок день, когда вся Европа поднимется против москов… - негромко продолжал Сурхай, поглядывая на англичанина. Монтис кивнул. - Русским приходит конец. У них в собственном доме происходит шулюх… Им сейчас не до войны с нами. Родной брат императора поднял восстание против него, и в их столице, да сожжет аллах ее своим огнем, дерутся войска друг с другом… Так ли я говорю, уважаемый минбаши? - спросил Сурхай гостя.
Монтис снова утвердительно кивнул и сказал по-персидски:
- Истинная правда! Уже несколько недель в Петербурге и Москве идет ужасная резня между сторонниками царя Николая и войсками его брата Константина. Пожары охватили столицу…
- Слава аллаху! - прошептал мулла Магомед, еще ближе придвинувшись к англичанину.
- …Половина России дерется друг с другом, и царю теперь не до вас. С помощью бога вы, орлы Дагестана, вместе с непобедимыми войсками хункяра освободите Кавказ!
- А как сардар Ярмол? За кого он воюет, за царя или его брата? - не без любопытства спросил осторожный хозяин дома, белед Абдулла.
Все насторожились.
Монтис помолчал и потом, махнув рукой, негромко рассмеялся.
- Сардар Ярмол доживает последние дни… Кто бы ни победил, царь или его брат, Ярмолу конец. Его прогнали.
Абдулла даже приподнялся, мулла Магомед откинулся назад и недоверчиво повторил:
- Прогнали?
Новость была так неожиданна, что все замерли в оцепенении.
- Да… на его место приезжает другой генерал… Паскевич. Испытанный и верный друг английского курула, - коротко сказал Монтис.
Весь вечер и половину следующего дня длилось совещание съехавшихся делегатов, после чего Монтис и Сурхай-хан казикумухский роздали присутствующим холщовые мешочки с английским золотом и серебром. Некоторым, менее важным, как, например, старшине Сеид Чанка-оглы, досталось немного, по шесть-семь мешочков серебра, но таким, как Аслан-кадий, Гаджи Шефи-бек или Мустафа дербентский, щедрый англичанин дал много плотно набитых золотом мешочков.
К вечеру второго дня делегаты разъехались по своим местам, и только полковник Монтис вместе с Сурхай-ханом прогостил в Кусуре еще трое суток. Потом они исчезли из Кусура.
Наутро, после встречи с Ермоловым, князь Александр Сергеевич Меншиков отправился в Тифлис, а генерал Ермолов решил на день-другой завернуть в крепость Внезапную. Донесения о состоянии крепости не нравились ему.
"Пока я еще хозяин корпуса и всей Кавказской линии. Когда погонят отсюда, тогда уж пусть Паскевич со своими доморощенными вобанами строит новые", - оглядывая в подзорную трубу верки поднимавшейся впереди крепости, подумал он. Не доезжая до кумыкского села Андрей-Аула, Ермолов остановил отряд, вышел из коляски и, сев на своего рослого, золотистого жеребца, пропустил перед собою казачьи сотни и приободрившихся при виде крепости солдат.
- Песельники, вперед! - скомандовал генерал и, обгоняя сотни на широком намете, вырвался в голову колонны. Под звуки старой казачьей песни, под гудение сопилок и сурм он въехал в Андрей-Аул, на улицу которого высыпало все его население. На крышах замелькали фигуры женщин. Оглашая криками дворы, сбегались ребятишки. Фуражиры, фурштадты, пехотный прапорщик с двумя казаками мелькнули в толпе.
Сдвинув брови, в черной, свисавшей с плеча бурке, с нагайкой в правой руке, на игравшем под ним жеребце Ермолов торжественно ехал среди замершей, молча взиравшей на него толпы.
Уже прошли казачьи сотни, потянулись телеги, четко промаршировали егеря, а жители аула все еще стояли на улице, глядя вслед уходившей к крепости колонне.
Этой же ночью во все концы Дагестана побежала весть о том, что грозный и жестокий "Ярмол-паша" неожиданно появился во Внезапной.
Через несколько дней полковник Монтис, находившийся уже в районе Дербента, через своих агентов уведомил английского посла в Тегеране и персидского наследника Аббаса-Мирзу о том, что генерал Ермолов, наперекор уверениям русского царя и мирной миссии князя Меншикова, объехал крепости и принял меры к укреплению их.
Скверное настроение, создавшееся в результате письма Закревского и свидания с Меншиковым, нашло выход. Ермолов, мрачный, с холодной иронией придирался к перетрусившему Краббе, то и дело прерывая доклад генерала злыми, саркастическими репликами:
- Не вижу, государь мой, крепости… армянский базар, солдатский постой и офицерская бордель, а не укрепление. А среди офицеров нравы совершенно азиятские… Бабы, ребятишки какие-то, армянские лавчонки… Где это видано, чтобы на первой линии с противником гаремы возили, театеры с фарсами разыгрывали?
Князь Голицын поднял брови и холодно посмотрел в сторону генерала.
- Не офицеры, а турецкие паши… Но я этого не потерплю…
- Ваше высокопревосходительство, мне было разрешено еще в Петербурге, и мне кажется… - смотря на Ермолова, как на пустое место, сказал Голицын.
- Про-шу не перебивать, полковник. Мне не интересно, что вам кажется, а вам должно быть известно, что здесь не Петербург и не великосветские балы, а Кавказская линия и что театеры и актерки тут не к лицу, а тем паче на первой линии.
Обходя укрепления, он только молча махнул рукой и, оборвав на половине осмотр, пошел в слободку, где жили семейные солдатские роты. Фон Краббе, Пулло, Юрасовский и сопровождавшие главнокомандующего штабные офицеры поспешили за ним, держась позади разгневанного генерала.
В слободе было шумно, грязно и весело: сновали бабы с подоткнутыми подолами, детишки, бородатые солдаты, хрюкали свиньи, квохтали куры; пьяный фурштадт ломился в запертые двери солдатской лавчонки, пахло обжитым жильем, печеным хлебом, дымом. Низенькие белые хаты вытянулись в ряд, на площади виднелась маленькая пузатенькая церковь и в стороне от нее - вольный базар.
Ермолов зашел в одну-две хаты. Испуганные бабы, всклокоченные дети и вытянувшиеся "во фрунт" семейные солдаты встречали его. У одной из хат он остановился возле замершего в мертвой стойке солдата, внимательно разглядывая его. Солдат, не отрывая глаз, смотрел на генерала.
- Кутырев, пятого мушкетерского полка? - подходя вплотную к нему, спросил Ермолов.
- Так точно, ваше высокопревосходительство! - крикнул солдат, радостно глядя на генерала.
- А помнишь Фридлянд, Смоленск, Бородино? - спросил Ермолов, и по его нахмуренному лицу прошла теплая улыбка.
- Так точно. И Париж помню, ваше высокопревосходительство!
- Вот, господа, - оборачиваясь к стоявшим позади офицерам, сказал Ермолов, крепко пожимая руку просиявшего солдата, - мой боевой товарищ, вместе наполеоновский поход делали. Ты как сюда попал, старина?
- По собственному желанию, ваше высокопревосходительство, просился в семейные роты, - не помня себя от радости, ответил солдат. - Осмелюсь доложить вашему высокопревосходительству, и Санька, - он поправился, - и известный вам рядовой Елохин тоже здесь, в седьмом егерском служит.
- Это какой же Елохин? - делая вид, будто он что-то припоминает, спросил Ермолов.
- Тот самый Елохин, что под Бородином, когда мы с вами на редут главный ходили, возле вас французского генерала в плен взял. Что у их превосходительства генерала Дохтурова вестовым был…
- Э-э… это пьяница Сашка, которого еще сквозь строй за пьянство хотели прогнать, - вдруг действительно вспомнил Ермолов.
- Так точно, он самый, малость действительно есть, выпивает, четыре раза кавалером был, четыре раза с его Егория снимали… Он и теперь опять Егория получил, - словоохотливо заговорил солдат, радуясь тому, что с ним так просто и дружески разговаривает главнокомандующий Ермолов.
У плетня, разинув блаженно рот, стояла жена Кутырева, не веря ушам и счастливо улыбаясь. На улице около плетней, у хат стояли другие бабы и солдаты, не двигаясь и не сводя глаз с блестящей группы генералов, остановившихся возле кутыревской хаты.
- Вот что, боевой товарищ, это твоя хата? - И, не давая ответить солдату, Ермолов продолжал: - Ну-ка, веди к себе, покажи, как ты живешь.
И прошел мимо окончательно растерявшейся от счастья жены Кутырева.
Неожиданная встреча со старым солдатом привела главнокомандующего в хорошее настроение. Быть может, лицо рядового Кутырева воскресило в нем воспоминания ушедшей молодости и славные дни Отечественной войны, но генерал перестал брюзжать и придираться к офицерам.
Перед обедом ему были представлены офицеры, участвовавшие в набеге на Дады-Юрт.
- …поручик Небольсин, седьмого егерского, - сказал полковник Юрасовский.
- Покойный генерал-майор Небольсин Николай Петрович не родственник вам? - спросил Ермолов.
- Родной отец, ваше высокопревосходительство, - ответил поручик.
Ермолов пристально посмотрел на него и молча пожал ему руку.
- Это был друг моего раннего детства и боевых, суворовских дней. Вместе делали турецкий поход.
Лицо его просветлело, глаза приняли мягкое, задумчивое выражение. Переходя на "ты", он тихо сказал:
- Прекрасный человек был твой отец, честный, добрый, храбрый, справедливый… Теперь таких мало… Старайся походить на него.