- Так, говоришь, ты на выставку вместо Дидоны "Валдайку" представил? Озорно, но похвально. Имея здравый смысл, надлежит творить и трудиться сообразно рассудку. Бойся праздности, а равно и тщеславия, ибо всякий в праздности живущий есть бесплодный бездельник; тщеславие же - враг рассудка. Правду люби, не досадуй, когда она высказана прямо в глаза. По делам твоим вижу: через трудолюбие и науки разовьешь свой талант и вдохновение и достигнешь многого. Но запомни, друг мой: талантливому человеку для пользы дела нужно жить воздержанно от соблазнов и быть здравым. Здоровье - великое сокровище. За деньги оно не приобретается… За этот год недуг стал одолевать меня. Без палки я уже не ходок - в костях ломота. Чуть дам мыслям отдохновение, в голову приходят милые сердцу родные места - Холмогоры, Матигоры, Архангельский-город. Хотел бы путешествовать на Белое море, а то и далее, к берегам далекого Груманта. Да послушать бы песен тамошних, да бывальщин поморских… Эх, старость не радость, как ты рано пришла! - Ломоносов грустно задумался. Молча походил по комнате, потом тяжело вздохнул и снова уселся в кресло против Шубина, продолжил прерванный разговор:
- А недруги мои радехоньки знать о моем ослаблении телесном, сплетни в Академии пускают - дескать, спиртные напитки довели Ломоносова до болезней. Чепуха и ложь! Пусть они мне скажут, кто из них на белых медведей, на моржей, на тюленей хаживал? Кто из этих невоздержных болтунов в ледяной воде купался?! А я все испытал. Но не эти тяжести недужат меня, а труд мой постоянный, денно и нощно в Академии - вот откуда недуги мои проистекают… - Помолчал и добавил более спокойно: - Лет бы десяток еще пожить, потрудиться на благо родине и потомкам нашим…
Он встал, намереваясь проводить Федота до парадной лестницы, но в эту минуту в коридоре послышался шум, и дружной оравой вошли мастеровые, кровельщики, земляки Михайлы Васильевича, приехавшие из Ступинской волости Холмогорской округи. Их было шесть человек, крепких, бородатых здоровяков.
- Заходите веселей, добро пожаловать! Это, Федот, наши двинские. Они у меня не впервой. Прошу, раздевайтесь, рассаживайтесь. Давно ли из родных краев, какими добрыми вестями порадуете? Голодные, поди-ка, пить-есть хотите?
Ломоносов поспешил на кухню и велел прислуге подать к столу студень с квасом, да побольше, и нажарить трески с картофелем и конопляным маслом. Мужики повесили в коридоре свои кафтаны и шапки, причесали гребешками волосы и робко да осторожно - как бы не задеть и не разбить чего - расселись по местам около длинного стола.
- Вот мы и опять в Петербурхе, - заговорил один из них, вроде десятника, старый кровельщик Иван Абакумов из деревни Басинской с Двинского берега, что супротив Копачева. - Лето, Михайло Васильевич, подходит. А когда, как не весной да летом, нам верхолазами работать? Зиму у себя дома за бабьим хребтом отогревались, а сейчас настает время деньгу зашибать. И зашибем, большой подряд работы взяли мы на Васильевском острове и на Адмиралтейской. Ведь мы, слава богу, холмогорские, не крепостные людишки, заработком сами распоряжаемся. Кроме подушных податей да монастырских сборов, мы ничего и знать не хотим…
- Велика матушка-Русь, - тяжело вздохнув, сказал Ломоносов, всматриваясь в обветренные, с глубокими морщинами мужицкие лица, - велика! И кого только она в Петербург не посылает! Ярославцы в ресторации и трактиры лезут; пошехонцы - в булочники; из Галича идут плотники и комнатные маляры; Тверь посылает башмачников, Вологда - землекопов, ростовцы - огородников, Олонец - каменотесов, Тула шлет ковалей, коновалов и дворников, а вас господь умудрил по кровлям домов и церквей лазить. И всем работы предостаточно.
С кухни доносился запах жареной трески, вкусный и знакомый холмогорцам. Скоро прислуга принесла на стол куски мягкого хлеба, студень и квас в глиняных посудинах, затем большую сковороду трески с картофелем. Мужики сначала принялись за треску, да с таким прилежанием, что от нее и запаха не осталось, а к картошке прикасались с опаской, неохотно и как-то брезгливо.
- Почему не едите? Не по вкусу? Я почти каждодневно ем картофель жареную с луком и треской. Полагаю, скоро сей продукт войдет во всеобщее употребление, - сказал Ломоносов.
- Да ну ее, проклятую. Брюхо мужицкое к ней не может привыкнуть, - ответил один из кровельщиков. - И скуса никакого, будто трава, а в сыром виде препротивная, не то что морковь или репа. Редька и та куда лучше!..
Ломоносов засмеялся. Отложил вилку на тарелку, вытерев рот полотенцем, спросил:
- А что, земляки, и сырую пробовали?
- Всяко пробовали - не люба! - ответил тот же мужик. - А в прошлом году этого былия у нас в деревнях наросло с великую прорву. Что с ней и делать, не знаем. Губернатор из Архангельска и на семена ее послал принудительно, и сажать заставил. Послухали губернатора, насадили, выросла, а никто не ест. Не хотят люди земляных яблоков, не хотят. У нас в Ступине дали эту пропасть коровам с пойлом. Так две коровы цельными яблоками подавились - пришлось коровушек под топор пустить.
- Это кто же придумал так, - заговорил еще один из мужиков, еле прожевывая картофелину. - Нас хотят к земляным немецким яблокам приучить, а немцу от нас рожь и ячмень увозят. Какой это порядок? Мы привыкли, слава богу, к той пище, что на нашей земле испокон веков родится.
- Уж как это вы-то, Михайло Васильевич, обучили свою утробу принимать ее?
- А кажись, с луком да с маслом и не худо, - смирился кто-то из гостей, не насытившийся ни треской, ни студнем. Он глотнул из кринки квасу и снова принялся за картошку: - Тут, мужики, привычка нужна…
- Нет, вам, видимо, привычки мало, нужно губернаторское принуждение. Непривязанный медведь не запляшет, так ведь, мужики? - улыбаясь, проговорил Михайло Васильевич и снова стал угощать их: - Ешьте, земляки, ешьте. Федот, а ты чем занят? - И увидел Ломоносов, как Федот Шубин отодвинулся за угол стола и, отставив в сторону блюдо с едой, скатывал из мягкого ржаного хлеба шарики, а из шариков быстро и ловко бегающими пальцами лепил головы с мужиков, сидевших за столом.
- Хлеб - это божий дар, нельзя насмехаться! - сказал подрядчик Абакумов, приметив, что одна из хлебных голов смахивает на его собственную. Он взял из рук Федота столь неожиданно возникшее изделие и, перекрестившись, сунул себе в широко раскрытый рот, прожевал и запил квасом.
Ломоносов не удержался от смеха.
- Молодец, Федот! Для искусства не надо терять зря ни одной минуты. Лепи, лепи, не жалей "божьего дара", а впрочем, я тебе сейчас банку пластилина принесу. - Михайло Васильевич на минуту вышел в свой рабочий кабинет и принес пластилин. - Лепи. Из пластилина-то никто не скушает и квасом не запьет. - Он опять засмеялся и снова увлекся разговором с земляками.
Между тем Федот Шубин забился в угол в кресло и молча занялся своим делом, практикуясь непринужденно лепить столь счастливо и удачно подвернувшуюся мужицкую натуру. За разговорами, за шутками и общим смехом была дочиста съедена вся картошка, и пришлось еще жарить треску с этим нелюбимым "былием" - земляными яблоками.
- И дело даже не в привычке, - на том и согласились холмогорские земляки, - а всякую овощь и лесную губину, и рыжики, и обабки, и грузди, и ту же самую картофель надо по вкусу уметь приготовить.
Засиделись мужики у Михайлы Васильевича, порассказали ему о том, что с каждым годом в Холмогорах торговлишка стала падать, купчики многие в Архангельск перебрались. Даже архиерей и тот переехал из Холмогор. Баженины намерены строить верфи в Соломбале, ближе у моря; англичанин Гом по всем северным рекам гонит лес к взморью, перетирает бревна на пильных мельницах на доски и бессчетное число кораблей с лесом уже отправил в Лондон. А на месте порубок пожары и гниение вершинника довершают истребление вековечных двинских, онежских и мезенских корабельных лесов. И когда насытится этот дьявол, богатеющий на даровом лесе и дешевом труде северян-лесорубов, неизвестно, ибо алчность его волчья беспредельна, а хитрость его превыше во сто крат простоватой рассудительности наших вельмож, не знающих, какое богатство они уступили Гому ни за понюшку табаку.
- Вся надежда на матушку-государыню. Она, говорят, с умом, верно ли, Михайло Васильевич, не возгордись, растолкуй нам, деревенщине?
Ломоносов вышел из-за стола, засунул руки в широкие карманы камзола, прошел по комнате, заглянул мимоходом на вылепленные Федотом фигурки, поставленные на подоконник, и задумчиво произнес:
- Хм, кто за царицу ответчик? Сановники, сенат?! Шуваловы, Орловы и прочие. Но скажу вам по совести, об архангельских лесах, об этом самом Гоме уже ведутся тревожные суждения. Это хорошо. Не бывает дыма без огня. Вслед за суждениями могут быть действия. Выход один: если Гом нарушит контракт, не соблюдет некоторых условий, его могут удалить и вывоз леса прекратить.
- Дай-то бог!..
- Что касательно государыни, то она хоть и немка, - продолжал Ломоносов, - но облюбована для престола нашими русскими знатными вельможами, и при их содействии и участии в государственном управлении может ее царствование увенчаться большими делами. Но цыплят по осени считают… Главное, общее для всех добро заключается в повсеместном просвещении народа и обогащении государства. И еще: Россия должна иметь своих ученых мужей, иначе быть не можно!..
Мужики поблагодарили Михайла Васильевича за угощение, за беседу, попросили прощения, что отвлекли его от дел, и удалились.
После этой встречи, происходившей весной, Федот Шубин до осени не видел Ломоносова. Михайло Васильевич уезжал на лето в подаренное ему имение, состоявшее из двухсот одиннадцати крестьянских душ.