...Ну вот, после вчерашней встречи с тобой у меня остался какой-то осадок. Тогда мне было хорошо с тобой, а вчера... Ты извини, что мои письма все чуть ли не мелодраматичны. Просто я пишу их обычно не в самом радужном настроении. Кстати, мне вчера было неприятно твое удивление, когда я сказала, что написала тебе. Впрочем, может, действительно оно вызвано тем, что среди вас не принято писать друг другу. Но как же вы обходитесь? Неужели обо всем говорите? И ничего больше не остается на душе?! А может, популярность такого рода общения среди нас, порховцев, вызвана иронизацией. При встречах мы слишком изощряемся в "достачах" (и не дай бог - ни-ни - сентиментальности) друг друга, ну а человек - он же всегда остается человеком, со своими проблемами, сложностями, огорчениями, с желаниями теплоты, понимания... Вот и пишем друг другу... У меня скопились многометровые письма, записки, да и сама я грешна - тоже люблю писать письма, вести дневники.
Но это - отступление. А осадок... Пытаюсь объяснить себе, чем он вызван, и не могу вот так назвать одной причины. Ты дразнишься (насчет "подходим ли мы друг другу", скажем так), и я понимаю, что ты просто дразнишься (кокетничаешь?). Но все равно завожусь, ибо голос - тот, внутренний, как ему и полагается, не дремлет, а нашептывает: а вдруг - все всерьез? Но тогда - зачем? Зачем ты идешь на какие бы то ни было отношения со мной? Знаешь, вся эта история напоминает мне историю с горячим пирожком. Пирожок - это я. Тебе вроде бы и хочется откушать (ну не так, чтобы очень уж, но попробовать тянет), да горячо (из-за многих, надо полагать, причин). И вот ты никак не решишься на что-то. Увы, я не смогла тебя зажечь (помнишь, ты говорил), наверное, тебе бы нужна какая-то другая женщина, которая бы смогла это сделать. И с ней бы ты не сидел битый час под липой, а был бы настойчивым и... горячим. Но это -уже моя беда, ты здесь ни при чем. А может, все-таки опыт твой, не знаю.
Но зачем тебе так много играть при мне? Что это, откуда? Или от уверенности в себе, или от неуверенности, что все же мне трудно допустить. Ты же не такой. Пойми, что, может, и хорошо мне было с тобой тогда, в школе, потому, что ты был естественным, ты был самим собой. И таким я тебя люблю.
Знаешь, раньше я думала, что у тебя было много женщин, связей ит. д. А сейчас почему-то мне кажется - конечно, я могу вполне ошибиться,-что ты больше говоришь об этом, чем было на самом деле. Но зачем? И даже если было - зачем же говорить об этом? Подчеркивание - оно отдает школярством. Но вот, к примеру, твой вопрос: "Сколько порховских мужичков тебе нравились?" И дело даже не в том, что если бы они действительно мне нравились, то, может, мне о ком-то из них было бы и неприятно вот так, как "о мужичке". А дело в том, что вот такой стиль общения - он безвкусен, понимаешь, пошловат и безвкусен. Этакий словесный мусор. Мне трудно объяснить-почему, да и, думаю, тебе не надо объяснять этого. Я знаю, что он, этот стиль, принят сейчас во многих компаниях, в том числе и светских. И ты привык к нему. Привык к фельдфебельству - вот видишь, из твоего же репертуара. Принято сейчас даже среди интеллигентных женщин вставлять крепкое словцо! А я этого не приемлю совершенно, остаюсь деревенщиной. Но ты не почувствовал, что со мной - не надо так. Думаю, что меня трудно обвинить в пуританстве, я весьма свободно отношусь к чему бы то ни было. Но - чтобы это было не пошло. Безвкусие - оно хуже грязи. Грязь виднее, ну а безвкусие - его и сейчас многие покупают и даже хвастаются. Ты, возможно, спросишь: а что, разве среди молодежи так не принято? Почему же - и среди нее есть такое, хотя молодежь - она ведь тоже, как воооще-то известно всем, разная. Среди тех, с кем общаюсь я,- нет, не принято. Но у других даже подобное все же подается по-другому (может, дело тут в иронии, довольно, надо отдать многим должное, тонкой) и потому смотрится тоже несколько иначе, чем примерно такой же стиль взрослых людей. Пожалуйста, разговаривай так с женщинами своего круга (мне несколько раз приходилось слышать, как это ты делаешь), да и где бы то ни было, мне все равно. Но не со мной. Тем более, что ведь на самом деле ты не такой. И - все решают мельчайшие нюансы. Ведь, к примеру, ты можешь мне говорить, что тебе хотелось бы меня раздеть (боже, услыхала бы маменька), и... (извини за такие подробности) - и это меня не коробит, а вот когда ты говоришь мне, что хотел бы меня "съесть" или "растерзать, как волк",- это, извини, уже немного не то, это звучит для меня примерно так же, как если бы кто-то в постели меня называл персиком. Естественность - она всегда рядом с простотой (высокой!) и души, и чувств, а значит, и слов. К чему же ею пренебрегать, общаясь с - ну, не близкими, так себя назвать я не рискую, но, во всяком случае, любящими тебя людьми?
Плохо зная тебя, не предполагаю, как воспримешь ты это письмо (а я решила тебе его отдать обязательно). То ли рассмешит тебя моя глупость, то ли возмутит нахальство или самомнение, или что-нибудь в этом роде... Итак, немного рискую я (романтично, не правда ли?). Но, повторюсь, не хочу быть с тобой какой-то иною, чем есть на самом деле. Тем более, на бумаге это легче. С тобою мне труднее гораздо быть самою собой. Тон разговора в основном предлагаешь ты, а мне его приходится принимать, и часто твоя игра вызывает или ответную мою игру, или же некоторую мою растерянность и подавленность (я же еще ко всему прочему и тугодум!). Мешает также привычка в разговоре быть скорее ироничной или, во всяком случае, сдержанной в смысле эмоций, чем сентиментальной.
Рискую я еще в одном. Прочитав (если хватит духу, конечно: ну, может, по частям как-нибудь) все мои эти писания, ты непременно поймешь серьезность моего увлечения тобою. И это тоже - я знаю - может тебя испугать. Ведь ты явно ко всей нашей истории относишься несколько иначе, проще, облегченнее, так - по-мужски. И что-либо иное тебя может просто, наверное, не устраивать (к чему, мол, эти лишние заботы?). Но... Что поделаешь? Любовь- это всегда ва-банк. И только тогда она - любовь.
Ты скоро уедешь, и опять - пустота, и... ничего веселого на горизонте. Да, вспомнила еще одну твою прелестную фразочку: "Повстречаешь еще своего порховского мужичка и успокоишься, ничего". Да, в истинно мужском ощущении мира тебе не откажешь. Увы, у женщин все идет через психологию.
И еще: тонкость и, если позволишь, шарм - мужественности не помеха. Напротив, очень выигрышно оттеняет ее. У кого-то я читала (не знаю, уместно ли и не слишком ли смело по отношению к тебе это звучит): "Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был себя достоин".
Все это было со мной, Костей Найдичем. Было с нами.
А сейчас я смело смотрю грядущей жизни в глаза. Жизнь моя принадлежит не мне - родине и той, которую безумно люблю. Несутся звуки песни "Повій, вітре, на Вкраїну"... "Де ти бродиш, моя доле?". Население палатки -на 75% украинцы...
Разговорились о Кубани, Доне, о покинутой нами родине... Созревает мысль о партизанских действиях на Дону, Кубани, о поднятии там восстаний...
Подполковник Сагайдачный закончил свои шахматы. Белые - ген. Врангель, ген. Алексеев и др. Черные, они же красные,- Ленин, Коллонтай, комиссары - будем играть!
11.1. Встал перед рассветом, затопил печь, сел у огня и так просидел до "подъема". В 7 час. рожок сыграл "повестку"... Пошли греть чай и сейчас, отлив положенную кружку рубинового, крепкого до горечи чаю, принялись за сны, кому что снилось.
Сегодня ночью я был в Совдепии. Ехал электропоездом с инициалами "РСФСР". Новая дорога по старым, родным местам: Черемошная, Замостье, Змиев, Архиереевка, Соколово, Тарановка... Мчится сигарообразный вагон с окнами-иллюминаторами... Знойный, ликующий летний день. Степь дышит накаленным добела воздухом, всюду золото созревших хлебов, пьянящий остропряный их запах... Всюду цветы - на межах, у железнодорожного полотна, приветливо наклонившись, стоят подсолнухи. "Родина-мать, по равнинам твоим я не езжал еще с чувством таким",- вспоминаются слова любимого поэта. Анархии как будто не было. Покой, довольство. Но почему же на вагонах "РСФСР"? Забыли стереть? Осталось по недосмотру?! Говорила покойница-тетя, что "во сне все наоборот..."
20.1. Перехожу в своей истории полка к борьбе за каменноугольный район, когда я принимал активное участие в борьбе с красными,- самому тяжелому периоду, богатому впечатлениями, кровавыми эпизодами и жертвами.
Перед отъездом на фронт был проездом в дождливый зимний день в Новороссийске - "к счастью дождь". В середине января 1919 года в яркий, теплый день приехал с братом в Ека-теринодар. На вокзале масса публики, вооруженных казаков, на стенах воззвания формирующихся частей, громадные плакаты "Освага"... Впервые видел 22-летнего полковника-летчика. У громадной витрины "Освага" с линией фронта в числе многих я долго рассматривал карту, гадая, где мне придется воевать... Всего два года прошло с тех пор, и как все изменилось, к чему мы пришли. Галлиполи, изгнание!
Когда-то в мои годы у человека еще не было прошлого, а теперь у меня осталось только прошлое.
Перед обедом сегодня были похороны двух офице-ров-дроздовцев... Первый умер от болезни, второй убит на дуэли... За что убит? Чтобы внести в жизнь своей жены красивую фразу: "Мой первый муж убит на дуэли!" Ложное представление о чести, когда она давно уворована..."
Строчки, строчки, строчки. Страшные, как стон заживо погребаемого, давящие своим могильным мраком. Их нельзя читать без передышки.
Автор дневниковых записей как бы анатомирует самого себя-свой живой труп, отзываясь болями своей разрушаемой психики. Червю не летать, орлу не ползать - говорят в народе.
На офицерских крылышках автор дневника надеялся высоко взлететь в царстве-государстве Романовых, но...