- Барин этот жил в Нижнем в большом красивом доме. Дома того уж нет. А вот дубовая избушка в тайге, куда он крестьян на сенокос посылал, стоит, как новенькая.
- А кто же теперь в ней живет?
- Чей участок, тот и живёт. А раньше крестьяне жили. Там посреди тайги огромная поляна, так она с тех пор и называется - Сенокос. Крестьянам барин тот наказывал, чтобы, пока не высушат сено, не сложат в стога - не смели уезжать оттуда. Они и жили в этом домике… Может, и впрямь проклятье какое… Тайга - вон какая огромная. Что в ней там - поди разбери… А только, и правда, много здесь чего творится. Вот там, на том берегу, - показала женщина в сторону реки, - жила старуха, девяносто лет, а то и больше. Казалось бы, скоро умирать человеку, о душе подумать надо. И что же она учудила… Пошла к сыну (он тоже здесь живёт неподалеку). "Дай, говорит, - мне ружьё. - Меня крысы замучили". Он дал, конечно, ничего не заподозрил неладного. А она пришла домой и застрелилась.
Больше всего Нину удивило, что девяностолетняя умела стрелять из ружья.
- У нас здесь все умеют, - махнула рукой женщина. - И ты научишься. Главное, чтобы ружье это под горячую руку не попадало. А то у нас тут вернулся недавно один из заключения, пристроился в нашем поселке. А в доме напротив - парень вернулся из армии. И, как положено, купили по случаю водки, позвали гостей. Зэк тот к ним, говорит: "Я по людям соскучился. Можно с вами посижу? Я заплачУ". А они наотрез отказали, говорят: "Своих нам хватает". Он и решил им отомстить. Залёг с двустволкой в снегу за заборчиком и стал ждать, когда начнут выходить. Так всю семью, одного за другим, и перестрелял. Только сам солдат этот, почуяв неладное, выскочил в окно, бил злодея так, что глаз выбил - насилу милиция оттащила. Суд был в клубе, весь посёлок сбежался, и зэка приговорили к расстрелу. Через неделю в красноярской газете появилась заметка "Приговор приведен в исполнение". Вот такие дела здесь творятся…
- Да уж… Невесело здесь у вас, - вздохнула Нина.
Сибирячка заметила, что новая знакомая поглядывает вокруг с любопытством и опаской и поспешила загладить впечатление:
- Да вы не бойтесь, люди у нас здесь хорошие, хоть иногда и суровые. Меня, кстати, Нюра зовут. А вы, наверное, наша новая соседка…
… Парнишка оказался совсем молоденький - лет двадцать от силы. В доме с ним осталась только совсем согбенная старушка во всём чёрном. Женщина была одна из немногих в округе, кто не боялся покойников.
Приходу Нины тем не менее обрадовалась.
- Недаром внучка моя на днях в лесу встретила чёрную собаку, - покачала старуха головой. - Почти за самой речкой. Обычно так близко она не подходит. Остановилась, и выла на луну…
- Что за собака? - мертвых Нина не боялась, но от ещё одного упоминания о зловещей собаке невольно содрогнулась.
- Барин здесь жил очень злой. Моя бабка плакальщицей у него служила.
- Плакальщицей?
- Да. Оплакивала всех, кто умирал в округе, а ей за это кто - молочка, кто - яичек, а кто и денежек немножко…
- Всех? - удивилась Нина. - И у кого родня есть, тоже?
- И у кого родня, милая, - внучка плакальщицы посмотрела на Нину с сожалением, как умудренная опытом на несведущую. - Оплакивать не значит слезы лить. От них умершему что пользы? Одна вода. А я воды вообще боюсь, и потому внучку предупредила: "Не вздумай по мне долго плакать, чтоб не терпеть мне страха на том свете".
Старуха вздохнула и зевнула:
- Ты посиди с ним чуток, а я полежу немного в соседней комнате.
Мать паренька приехала за полночь.
- Что ж я, дура, в город тебя не отпустила, - запричитала с порога. - Глядишь, и был бы жив, сыночек мой ненаглядный. Проклятое, проклятое место!
Жить в посёлке, где бродит дух какого-то злобного барина, представлялось Нине малоприятной перспективой, хотя к суевериям она относилась не иначе, как к выдумкам старушек.
В Чёрную собаку одни верили, другие - нет, а вот медведей боялись все. Собака ни на кого не нападала, а то, что после встречи с ней в поселке случалась беда, могло быть и совпадением. А медведь, хозяин тайги, верная угроза. И не усомнится никто в существовании косолапого, и к встрече с ним готов разве что какой-нибудь отчаянный охотник, да и тот пойдет на медведя не один, а с друзьями…
21
… В хате лениво курила, развалившись на разобранной кровати, женщина лет сорока.
По-видимому, с утра она ещё даже не причесалась, хотя солнце уже взобралось на косматые вечнозелёные вершины.
По всей комнате были небрежно забыты не на своём месте вещи.
Халат на хозяйке в мелкий цветочек местами протёрся и уже явно нуждался в штопке.
Заспанными глазами она лениво обвела комнату, словно пыталась угадать, какое впечатление на приезжую произвело её жилище.
В комнате было накурено и грязно.
На полу у составленный в ряд закопчённых чугунов копошилась девочка лет восьми с двумя длинными чёрными косами.
- Вот так вот и живём, - с философским видом изрекла женщина небрежно, даже презрительно добавила. - Не жалуемся.
У стены загремели чугуны. Что-то уронила девочка лет шести.
- Вика! - прикрикнула на девочку мать. - Иди на улицу погуляй.
Дочь была смуглая и черноглазая - в отца-азербайджанца, бодрого не по годам. Не смотря на возрастное превосходство над женой, разница в двадцать лет, не спасала его от её скалки.
День в доме начинался всегда одинаково.
Утром раньше всех вставал Самагадан. Громко зевая, хозяин плёлся растапливать печь. По мере того, как хата наполнялась теплом, треском сухих дров и березово-еловым ароматом, Самагадан становился всё бодрее и деловитее.
С выражением сосредоточенности на лице хозяин брался за подойник и шел к пятнистой Зорьке. Возвращался с тёплым молоком, пахнущим травами, и узелком яиц.
Самагадан разливал молоко по банкам и разбивал на большой сковороде двенадцать яиц.
Глазки-желтки загустевали с шипением, и изба наполнялась аппетитным запахом яичницы.
К тому времени, как Самагадан заканчивал все утренние дела по хозяйству, Марья ещё посапывала во сне, разметав по подушке волосы.
Самагадан ставил сковородку на стол, на насколько секунд застывал в нерешительности над женой и, наконец, принимался осторожно её будить.
- Марусю, вставай, - тихо звал он, но Маруся только иногда лениво поворачивалась во сне на другой бок.
- Марусю, вставай, - повторял Самагадан уже более настойчивым и решительным тоном. - Я корову подоил, яичек пожарил. Иди, кушать будем.
Жена снова не удостаивала его ответом.
Брови азербайджанца нависали над его черными и горячими, как южная ночь, глазами и, неизменно теряя по утрам свое обычное в течение всего остального дня терпение, он наклонялся к самому уху Маруси.
- Вставай, Барахло! Век не спал что ли? - выходил из себя Самагадан.
Услышав "барахло", Маруся подскакивала на постели, и её ладонь несколько раз методично и звонко опускалась на гладкую лысину мужа.
Самагадан терпеливо сносил эту ежедневную экзекуцию и принимался за яичницу, а Маруся нервно закуривала на постели.
Муж тем временем расправлялся с яичницей, не забывая, впрочем, оставить одно-два яйца второй половине и шёл на работу.
А Маруся, позавтракав, не весть откуда извлекала очередную заначенную бутылочку, но пить в одиночестве, разумеется, гиблое дело. Поэтому женщина брала дочь и шла пьянствовать к жене лесника.
Возвращалась обычно запоздно, и сразу забиралась на печку, отделявшую одну комнату от другой, в которую определили новосёлов.
На лавочке у печки спали теперь дети, а Юра с женой - на полу.
Так и жили, пока как-то днём Нина снова не разговорилась с соседкой Нюрой.
В чём-то их судьбы были похожи. Детство новой знакомой прошло в детдоме, а потом встретился хороший человек Юра Голичанин, родилось двое детишек. Оба взрослые уже, учатся в Красноярске.
Так что большой дом опустел на время - только сами супруги и брат Юры Виктор в нём живут.
- Что вы там теснитесь? Переходите лучше к нам, - предложила Нюра и привела главный довод. - У нас баня.
Баня у Юры с Нюрой и впрямь была знатная, дым вываливался наружу не по-чёрному, через дверь, а по-белому - через трубу. Голичанин срубил её своими руками. Всё как положено - и предбанник, и парная - соседям на зависть и на радость. Как воскресенье - все к нему: пусти, мол, Юра, попариться.
Пускал, конечно: ни от него, ни от бани не убудет, и воды в большой железной бочке на всех хватит.
… В тот же день и переехали к Голичанину. Нюра напекла детям воздушных маленьких блинчиков, только сметаны в доме, как всегда, не осталось.
- Да. Отдал собаке, - не стал отпираться Голичанин.
- Не два ж литра выливать ей, надо и о людях подумать… - проворчала Нюра.
Впрочем, ссоры в доме были редким явлением.
Жить у Голичанина было и уютнее, и веселее, а от этого и посёлок казался Нине уже совсем не таким, как при первой встрече, а приветливым и светлым.