Рауль всегда был особенно расположен к Дамиану. Быть может, немало значило то, что жена его в последнее время отзывалась о Дамиане менее почтительно, чем обычно говорила о красивых юношах. К тому же в лесных забавах Дамиан мог равняться с самим Тристаном, а этого было довольно, чтобы стальной цепью приковать к нему сердце Рауля. Сейчас он с тревогой увидел, что поведение Дамиана обращает на себя всеобщее внимание и даже вызывает насмешки.
- Стоит у дверей, - сказал городской шут, тоже затесавшийся в веселую толпу, - точно Валаамова ослица в мистерии; видит что-то, другим невидимое.
Удар плети Рауля был шуту наградой за остроту, заставив его взвыть и поспешно искать для своих шуток более благожелательных слушателей. Рауль между тем подошел к Дамиану; серьезным тоном, совсем непохожим на его обычную язвительную манеру, он стал упрашивать его не делать из себя посмешище, не стоять, точно путь ему преграждает сам дьявол, а войти; но еще лучше - удалиться и одеться более пристойно для торжественной церемонии, столь близко касающейся его семьи.
- Чем же я не так одет, старик? - спросил Дамиан, сердито обернувшись к егерю, словно тот непрошено пробудил его из забытья.
- А тем, с дозволения вашей милости, - ответил егерь, - что на новую одежду не надевают старый плащ, вовсе к ней неподходящий, да и к торжественному дню тоже.
- Ты глуп! - сказал Дамиан. - И недогадлив, хоть и сед. Не знаешь разве, что в наши дни друг другу подходят стар и млад - подходят и сочетаются браком? К чему же заботиться, чтобы наша одежда подходила к тому, что мы делаем?
- Ради Бога, господин, - остановил его Рауль, - воздержитесь от безумных и опасных речей. Они могут быть услышаны не только мною и истолкованы хуже, чем мною. Здесь могут найтись люди, которые по необдуманным словам выслеживают и губят человека, как я выслеживаю оленя по сброшенным рогам. Вы бледны, господин, а глаза ваши налиты кровью. Ради Бога, уходите отсюда!
- Я уйду, - сказал Дамиан еще более раздраженно, - не прежде, чем увижу леди Эвелину.
- Ради всех святых! - воскликнул Рауль. - Только не сейчас! Вы причините миледи величайший вред, если предстанете перед ней в таком виде.
- Ты так думаешь? - спросил Дамиан, которого эти слова заставили собраться с мыслями. - Ты в самом деле так думаешь? Я только хотел еще раз взглянуть на нее… Но нет, старик, ты прав.
Он отступил от дверей, готовясь уйти; но побледнел еще более, пошатнулся и упал, прежде чем Рауль успел поддержать его, если бы даже сумел это сделать. Те, кто поднял его, с удивлением увидели, что его одежда была запятнана кровью; такие же пятна были и на плаще, за который осуждал его Рауль.
Из толпы выступил некто важный, облаченный в черную мантию.
- Так я и знал! - сокрушался он. - Только нынче утром я пустил ему кровь и, как учит Гиппократ, предписал после этого покой и сон. Но когда молодые люди пренебрегают советами врача, медицина мстит за себя. Наложенные мною повязки сместились именно из-за пренебрежения к тому, что предписывает врач.
- Что значит эта болтовня? - послышался голос коннетабля, заставивший смолкнуть все другие голоса. Выйдя на шум, поднявшийся вокруг Дамиана, из монастыря, где только что завершился обряд обручения, он сурово приказал лекарю снова наложить повязки, соскользнувшие с руки его племянника, и сам помог поддержать больного с глубоким волнением и тревогой человека, который видит в столь опасном положении дорогого ему племянника и в данное время наследника его имени и славы.
Но к горестям счастливых и могущественных людей часто примешивается нетерпеливая досада на тех, кто прервал счастливое течение их жизни.
- Что это значит? - сурово спросил он лекаря. - Утром, при первой вести о его болезни, я прислал тебя к нему и приказал, чтобы он не пытался прийти на сегодняшнюю церемонию; однако сейчас я нахожу его здесь, и в каком состоянии!
- С позволения вашей милости, - ответил лекарь с важностью, не покинувшей его даже в присутствии коннетабля. - Curatio est canonica, non coacta, а это означает, милорд, что врач действует по правилам своей науки; он советует и предписывает, но не учиняет над больным насилия, которое не может пойти на пользу, ибо советы врача должны выполняться добровольно.
- Мне ни к чему твоя тарабарщина, - прервал его де Лэси. - Если мой племянник в горячечном бреду пытался прийти сюда, ты должен был удерживать его хотя бы силой.
- Быть может, - сказал Рэндаль де Лэси, присоединяясь к зрителям, которые, позабыв зачем пришли, все собрались теперь вокруг Дамиана, - быть может, нашего родственника привлекал сюда магнит более сильный, чем все, что мог сделать лекарь, чтобы его удержать?
Коннетабль, все еще занятый племянником, при этих словах поднял голову и спросил холодным тоном:
- О каком это магните вы ведете речь, кузен?
- Разумеется, о любви и уважении его к вам, милорд, - ответил Рэндаль, - не говоря уж о его почтительных чувствах к леди Эвелине. Эти чувства и влекли его сюда. Но вот и сама невеста идет проявить к нему участие и поблагодарить за усердие.
- Что за беда тут случилась? - спросила леди Эвелина, сильно встревоженная опасным состоянием Дамиана, о котором ей только что сообщили. - Не может ли и моя скромная помощь чем-нибудь пригодиться?
- Ничем, миледи, - сказал коннетабль, отойдя от племянника и взяв ее за руку. - Ваше участие несвоевременно. Это пестрое сборище и неприличная суета недостойны вашего присутствия.
- Если только оно не принесет пользы, милорд, - настаивала Эвелина. - Ведь опасно занемог не кто иной, как ваш племянник, а мой избавитель. Один из моих избавителей, хотела я сказать.
- Все, что надлежит делать, делает его врач, - ответил коннетабль, уводя в монастырское здание неохотно повинующуюся невесту.
Медик тут же возгласил с торжеством:
- Прав милорд коннетабль, что уводит благородную госпожу с этого сборища знахарей в юбке, этих амазонок, вносящих беспорядок в правильное искусство лечения какими-то своими противоядиями, своими жаропонижающими и своими амулетами. Как справедливо говорит древний поэт.
Non audet, nisi quae didicit, dare quod medicorum est.
Promittunt medici - tractant fabrilia fabri.
С большим пафосом, прочтя эти строки, лекарь, отмечая ритм стиха взмахами руки, отпустил запястье больного.
- Этого, - заявил он зрителям, - не понять никому из вас, клянусь святым Лукою! И даже самому коннетаблю!
- Зато он знает, как плеткой загнать, куда нужно, собаку, если она лает попусту, вместо дела, - сказал Рауль.
Лекарь, поняв намек, вернулся к своим обязанностям; Дамиана перенесли в один из домов на соседней улице; однако болезненные симптомы усилились и вскоре потребовали всего внимания и всего умения, какими располагали лекари.
Как уже говорилось, подписание брачного контракта только что закончилось, когда собравшиеся были потревожены известием о болезни Дамиана. Вернувшись после переполоха в здание монастыря, коннетабль и его невеста выглядели весьма встревоженными; еще тревожнее стало, когда невеста вырвала свою руку из руки жениха, заметив на его руке свежую кровь, которая оставила уже следы и на ее собственной ладони. Слабо вскрикнув, она показала эти следы Розе и спросила:
- Что может это пророчить? Неужели месть Окровавленного Перста уже началась?
- Ничего это не пророчит, милая госпожа, - успокоила ее Роза. - Наши страхи - вот наши пророки, а не пустяки, которые кажутся нам пророчествами. Ради Бога, поговорите с милордом! Он удивлен вашим волнением.
Пока его невеста говорила со своей служанкой, коннетабль также заметил, что, спеша помочь племяннику, запачкал кровью свои руки и даже одежду Эвелины. Он подошел к ней, чтобы принести извинения за то, что в такую минуту казалось дурным предзнаменованием.
- Но, миледи, - сказал он, - кровь рода де Лэси может пророчить вам лишь мир и счастье.
Эвелина хотела ответить ему, но не вдруг нашла для этого слова. Верная Роза, рискуя навлечь на себя упрек в излишней смелости, поспешила сама ответить на этот комплимент.
- Каждая девица непременно должна верить вашим словам, милорд, - сказала она. - Ибо все знают, что эта кровь всегда готова пролиться за всех, кто в беде, а недавно пролита была ради нашего спасения.
- Отлично сказано, крошка, - сказал коннетабль. - Хорошо, что у леди Эвелины есть девушка, знающая, что надо сказать, когда ей самой угодно промолчать. Будем надеяться, миледи, - добавил он, - что болезнь моего племянника - всего лишь жертва, приносимая судьбе, ибо она никогда не дарит нам счастливых часов, не омрачив их тенью печали. Я надеюсь, что Дамиан вскоре оправится от болезни; вспомним также, что встревожившие вас капли крови извлечены не клинком, а ланцетом врача и являются скорее предвестниками выздоровления, чем болезни. Миледи, ваше молчание смущает наших друзей и вселяет в них сомнения в искренности нашего гостеприимства. Позвольте мне быть вашим слугою, - добавил он и, взяв с буфета, полного посуды, серебряный кувшин и салфетку, встал на одно колено и подал их невесте.