И вот загадка, наконец-то, разрешилась самым неожиданным образом: Иван покидает воровское ремесло, оставляя друзей без своих необыкновенно ярких идей, которые почти всегда воплощались в жизнь и, благодаря которым, братва заимела внушительные суммы денег. Неужели всему пришел конец?
- Ошарашил ты нас, Иван. Как же мы без тебя? - удрученно проговорил Кувай.
- Советую и вам лечь на дно, а лучше всего - подальше убраться из Москвы. На житье вам не только с избытком хватит, но еще много и останется. Так что покумекайте, стоит ли вам вновь рисковать. Коль еще нужен мой совет, то кончайте с воровством. И еще, други. Вы не знаете, где я нахожусь, и я о вас ничего не знаю. Никаких больше встреч. Давайте обнимемся и разойдемся с миром.
Часть третья
Всесильная власть
Глава 1
В Ямской Слободе
Как-то (а тому было года три назад), Иван оказался в Дорогомиловской ямской слободе. День был жаркий, страшно хотелось пить, и Иван постучался в незнаемую избу, где его напоил квасом ямщик Савелий Курочкин, большой чернобородый мужик лет сорока пяти с добрыми, веселыми глазами.
Разговорились:
- Однако, не слободской. Может, тебя куда-нибудь отвезти, паря? Мигом доставлю?
- Спасибо. Хочу пешочком пройтись.
- Здря. Никак с деньжонками туго? Да я тебя на любую московскую улицу за две полушки прокачу.
- Добрый ты ямщик. Надо запомнить. Как кличут?
- Силантием Курочкиным.
- А меня Иваном.
- Вот и ладненько… Слушай, Иван, снедать собираюсь. Одному-то и кусок в горло не лезет. Может и ты штец похлебаешь?
Иван помышлял вежливо отказаться, но потом передумал: ямщик может еще и пригодиться.
- Грех от доброго предложения отказываться, Силантий. Но почему отобедать не с кем? Уж не бобылем ли живешь?
- Угадал, Иван. Была когда добрая жена и двое сыновей, а семь лет назад моровая язва семью забрался. Теперь один, яко перст. Подался в ямщики, ибо лошадей с малых лет любил.
- И по почтовым трактам приходится гонять, Силантий?
- Не без того, паря. Ты наворачивай, щти у меня наваристые.
- Кто ж тебе готовит? Неужели сам?
- Чудишь, Иван. Кой же мужик стряпней занимается? Соседская баба приходит, когда я не при гоньбе…
Вот к этому приветливому мужики и направился Иван, шагая по слободе. Место выбрал удачное (окраина Москвы), лишь бы Силантий пустил. В этой слободе, как ему удалось установить, не было ни тайных хаз, ни шумных притонов.
Еще сто лет тому назад местность эта была покрыта лесами, полями и пашнями. На ней, главным образом по дорогам, ведущих из Москвы в другие города виднелись кое-где села и монастыри: Кудрино, Сущево, Напрудьское, Красное, из обителей - Данилов, Донской, Новодевичий, Новинский, Андроньев и другие.
В конце ХУ1 века по главным дорогам из Москвы были поселены Борисом Годуновым, переведенные из села Вязем, "государевы ямщики" - крестьяне, освобожденные от всех повинностей, но зато обязанные нести "ямскую гоньбу" москвичей в города и села. По смоленской дороге - расселились ямщики Дорогомиловской ямской слободы, по Тверской - Тверской-Ямской слободы, по Троицкой - Переяславской, по дороге в село Рогожь - Рогожской, и по дороге в Коломну - Коломенской Ямской слободы.
Откуда же появилось название Дорогомилово? Старожилы Москвы отвечали так: ямщики, возившие горожан по Можайской дороге, говорили: "Берем за провоз дорого, зато мчим быстро. Дорого да мило" - отсюда и пошло Дорогомилово.
Ямщики были богато наделены пашнями, сенокосами и другими угодьями.
В конце слободы стояла деревянная приходская церковь Богоявления с несколькими дворами притча.
Смоленская дорога была весьма оживленной, но в ХУ111 веке (во времена Ивана Каина), в связи с перенесением столицы в Петербург, оживление на Смоленской дороге значительно уменьшилось, хотя ямщики продолжали нести свою службу и возить почту…
Иван шел по слободе и беспокоился: дома ли Силантий Курочкин, не умчал ли в какой-нибудь город? В крайнем случае, соседи что-то скажут…
А вот безупречным ли будет его представление ямщику? В первую встречу с Силантием он так и не сказался ни о своем деле, ни о том, откуда взялся. Вот и, слава Богу! Силантий знает лишь его имя.
Явится он в дом ямщика под видом купца: дело настолько привычное, что Иван запросто мог заняться любым торговым делом. Явится, будто, из Смоленска, ибо надумал пожить в Москве, где для торговли - большой размах.
Первые же месяцы он займется возведением доброй избы, куда затем приведет пригожую жену, от которой народит много детей, а первенца назовет Ваняткой. Жить будет покойно и благонравно, беря пример с ярославского купца Светешникова. Большую часть своей добычи он передаст в какой-нибудь из бедных храмов, и в том храме станет замаливать свои смертные грехи.
Никто не должен изведать его прошлое, а посему никто не должен узнать в нем Каина. Для этого он сбрил бороду и усы, кафтан и сюртук сменил на немецкое платье, как это подобало носить купцам со времен Петра, и натянул на голову белый, напудренный парик, который и вовсе до неузнаваемости поменял внешность Каина.
А вот и ямщичья изба Силантия Курочкина. Иван хмыкнул: окна обряжены новыми резными наличниками, из крыши торчит каменная труба (раньше изба топилась по-черному), а на коньке гордо высился резной петух. Появилась в избе и повалуша.
"Уж не женился ли Савелий? Ребятню завел. Тогда все пропало. Придется подыскивать другое место".
На всякий случай постучал в дверь. Никто не отозвался, хотя дверь была заперта изнутри.
"Замок не висит, значит, не в отъезде. Не спит ли. Час-то послеобеденный".
Постучал в оконце более настойчиво, и, наконец, услышал, как через сени кто-то неторопливо идет к дверям.
- Кого принесла, нелегкая?
Слава Богу, голос Силантия - сонный, густой, с позевотой.
Ямщик открыл дверь, не дождавшись ответа. Увидев человека в немецкой шляпе, из-под которой струился белыми локонами парик, коротком немецком платье, в иноземных штанах и сапогах, ямщик озадаченно крякнул, а потом настороженно спросил:
- Что вам угодно, любезный?
- Не признал, Силантий? - улыбнулся Каин.
Ямщик развел руками.
- В глаза не видывал, любезный. Ныне с бритым лицом и в такой одежке немало богатых людей ходит. И бывшие бояре и купцы. Не бывало у меня таких знакомых.
- Да ведь мы с тобой за одним столом сидели. Вначале квасом меня угостил, а затем щами потчевал.
- Щами?.. Припоминаю… Но то был Иван.
- Так я и есть Иван. Иван Потапович Головкин, купец смоленский.
- Вона…А тогда был в мужичьей одежке. Ныне же, прости Господи, лицо опоганил и онемечился… Да как же ты, Иван Потапыч, в Смоленске очутился?
- Долгий сказ, Силантий. Я, гляжу, ты разбогател. Избу не узнать. Аль молодуху привел?
- Заходи в дом, Иван Потапыч, коль стучался.
Лицо ямщика оставалось озабоченным до тех пор, пока Иван, скинув верхнее платье и оставшись в камзоле, не поведал ему свою историю.
- Встречался я с тобой в прошлый раз летом, но сам я не москвич. Прибыл в город младшим приказчиком, со своим купцом Григорием Куземкиным, кой привез князю Голицыну целую подводу изразцов, коими Смоленск с давних пор славится. Купца-то князь к себе позвал, а я сюртучишко сбросил - жарынь - и пошел Москву глянуть. Пить захотелось, вот в твоем доме и оказался. Затем вернулся с купцом в Смоленск. Шустрым был. Подфартило, выбился в старшие приказчики, а полгода назад Григорй Куземкин Богу душу отдал. Перед своей кончиной завещание написал. Все надеялись, что он свои капиталы сыну отпишет, а сын, который год из кабаков не вылезал. Отписал ему четверть капитала, другую четверть супруге, коя в торговле ни бельмеса не смыслит, а половину - мне, чего я и ожидать не мог. Приказал дело его продолжать. Вот таким Макаром я в купцы выбился.
- Вона, - вновь протянул Савелий. - А пошто так онемечился? Мог бы за бороду и пошлину заплатить.
- Смоленск, брат, не Москва, вблизи иноземца стоит, а посему иноземные торговые люди в первую очередь с теми купцами сделки заключают, кои в немецкой сряде ходят. К ним-де доверие больше, вот и пришлось онемечиться. Сам же говорил, что и на Москве многие богачи в немецком платье щеголяют и бороды бреют.