Опять и опять хочется размышлять о мгновенных, мимолётных встречах, которыми полнится город. Они отлетают за один день, как листья, уносимые осенним ветром. И встреча происходит только тогда, когда мы различаем человека. Что-то должно произойти, чтобы слетела маска отчужденности, закрытости. Может быть, в нас должно появиться сочувствие или удивление. Будет смешно или даже горько, но что-то откроется.
Горько видеть мальчишек, продающих газеты, в то время как идут школьные занятия. Горько проходить мимо нищих на улице. И что мы постепенно привыкли к этому и даже не всегда им верим. Но в каждом из них, даже в тех, кто искусно притворяется, есть выброшенность из жизни.
Притворство - вот ещё черта городской жизни. Мы все в большей или меньшей степени играем какую-то роль. И всё-таки пылаем себя невольно, потому что спотыкаемся о жизнь. Рассказывали, что перед женским праздником около магазина "Кристиан Диор", на углу Литейного и улицы Пестеля, было не проехать из-за столпившихся "мерседесов". В этот исключительно дорогой магазин стояла очередь. Новоиспечённые наши богачи покупали подарки и, скучая в очереди, заплевали всю улицу семечками…
Может быть, мы впервые замечаем человека, когда он без этой привычной для городской толпы, холодновато-равнодушной маски? Тогда угадываем усталость, печаль, радость, или беспечность.
В вестибюле метро "Гостиный двор" по утрам часто можно видеть странного человека. В облике его что-то необычное. Кого-то он высматривает в толпе, поднимающейся на эскалаторе. Он ведёт себя как ребенок, в его ожидании нет никакого притворства. Жаль, что никогда нет времени узнать, кого же он ждет.
Сколько возможных пересечений в большом городе. Водопроводчик приходит ремонтировать кран. Маляры делают ремонт в нашей квартире. Мы обращаемся к врачу. А гардеробщик принимает наше пальто в театре, в музее, в библиотеке.
Когда человек чем-то привлекает наше внимание, мы невольно домысливаем его жизнь. По его облику, словам, жестам.
Почти всегда иностранные туристы кажутся на одно лицо. Какая-то на них лежит печать безликости. Мелькнёт где-то в уголке сознания: "иностранец!" - и всё. Но вот одинокий юноша (оказалось, из Кёльна) попросил показать музей Ахматовой на Фонтанке. С трудом объяснил, что изучает русский, улыбнулся и… запомнился. Длинный, похожий на Паганеля, он пытался разглядеть в Петербурге нечто большее, чем открытки, которые показывают всем туристам из автобусов.
Почему-то совершенно ускользают из памяти уличные художники. Вон их сколько теперь на Невском, особенно в хорошую погоду. Они ведут себя довольно назойливо, привязываются к прохожим. Но ни сами они, ни их рисунки не задевают душу, не останавливают. Кто-то очень точно заметил, что такие художники "продают руку". Пускаясь в этот заработок, они теряют лицо, индивидуальность.
А вот музыканты запоминаются чаще и всегда по-разному. Возле Думской башни в подземном переходе под Невским часто играют и поют жизнерадостные молодые люди. Среди них есть очень обаятельный темнокожий певец по имени Бэм. И заметно, что все они получают такое удовольствие, что стоит просто остановиться и посмотреть на них минуту-другую, - больше им ничего и не нужно.
А возле станции метро "Гостиный двор" часто слышны звуки духового оркестрика. Компания разношерстная. Главный у них играет на ударных инструментах. Его хочется назвать "маэстро" - настолько он артистичен и увлечён. Его товарищи стоят позади перед пюпитрами с нотами, обвитые блестящими трубами. Особенно привлекает внимание один трубач. Спокойный, основательный. Зимой - в добротном тёмно-синем пальто, в шапке-ушанке. Чувствуется, что он надел тёплое нижнее белье, а жена приготовила ему бутерброды и чай в термосе. Лицо у него незаметное, но очень питерское. Без труда можно представить такого человека за рулём в грузовике, на стройке, у станка. Очень хорошее у него лицо.
И ещё мне запомнился старый саксофонист, согнутый, как вопросительный знак. Он наигрывал на Дворцовой популярные мелодии. И кажется, ему не хватало дыхания, потому что музыка получалась всхлипывающей. Ветер раздувал полы его одежды. Я бы точно узнала его снова.
А как выразительны лица уличных сапожников! Они сидят в своих будках, скрываясь за занавесками, и мы их не замечаем, пока нет надобности. Но она возникает, и тогда мы не просто заглядываем в этот маленький сапожный мирок - мы делимся бедой. А мастер берёт наши башмаки, что-то прикидывает, оценивает и поднимает глаза. Вот удивительно: покупая газету в киоске, мы видим только руки. Не замечаем продавцов в магазине, водителя в трамвае. Но сапожник всегда смотрит нам в глаза. У меня в такие минуты душа замирает. Мне кажется, что, пока он держит в руках мои туфли, внимательно рассматривая их со всех сторон, он уже знает обо мне всё. Всё-всё он уже знает о моей жизни. И лишь потом поднимает ещё глаза, чтобы убедиться в своей догадке. И когда я забираю отремонтированную обувь, меня не оставляет некое опасение: не изменил ли каким-то образом мою жизнь этот сапожник, поправляя сбитый каблук…
Каждый из нас замечает в городе что-то своё. Душа закрывается от уродливого, от страшного, хотя и эти встречи, к сожалению, неизбежны. Они тоже остаются в памяти. Мы переживаем их длительно, за ними тянется шлейф беспокойства и недоверия. Моя знакомая стала пугаться любого взгляда на улице после того, как её обворовали в троллейбусе. И если кто-нибудь смотрел на неё, она начинала внутренне сжиматься: ей не приходило в голову, что смотреть могут просто потому, что она красивая женщина.
Дай Бог нам избежать таких соприкосновений, которые ранят душу. Хочется быть открытыми, доброжелательными. Мы все связаны в этом городе невидимыми нитями, которые, если оборвать только в одном месте, то нарушится многое.
Хочется, чтобы мгновенные встречи оставались в нас долго и переживали нас самих. Я опять возвращаюсь мысленно к тому красивому старому человеку, что встретился тогда мне на Английской набережной и что сказал потом: "А я вас вспоминал…"
Хотелось бы, чтобы мы все помнили друг о друге.
- А я вас вспоминал, - сказал старик.
Мы четверть часа вместе шли каналом,
И я потом всю осень повторяла
Короткий путь до Мойки напрямик.За четверть часа краешек чужой
Бесценной жизни оказался рядом.
За церемонностью речей и взгляда
Читалось одиночество. БольшойИ людный город в стороне держался.
- День изо дня теперь одно, одно…
Друзья, враги уже ушли давно,
Представьте, как я долго задержался.Но надо жить, покуда хватит сил,
Что ни весна - то счастье обновленья,
Одно печально, что теряю зренье…
Я двор запомнила, куда он уходил.И вот зима, и Мойка, и канал,
И человек, стоящий у ограды.
Я подошла, и мне была награда -
Он улыбнулся: я вас вспоминал.И перекрёсток улиц был в снегу,
А перекрёсток судеб так неверен.
Что я могу? За срок, что мне отмерен,
Я четверть часа жизни сберегу.
Ночной город
Как меняется Петербург ночью! Ночью здесь можно заблудиться в знакомом месте.
Улица, такая привычная днём, выглядит странной и чужой.
Мост через Мойку у Инженерного замка становится плоским под ретушью темноты. Зато сады и скверы по ночам кажутся беспредельными. Деревья начинают переходить с места на место, пространство раздвигается, ветви устремляются к небу. Тёмное, оно нависает над городом, скрывая купол Исаакия, высокие крыши, башни, заводские трубы…
Ночь изменяет городские силуэты, смещает все границы - великого и ничтожного, добра и зла, прекрасного и безобразного. Это происходило во все времена и везде. Но Петербург - из тех городов, которые существуют по особым законам. Он обращается к нам на том сокровенном языке, что рождается в недрах бытия. И вслушиваясь в этот язык, можно приблизиться к пониманию творения жизни во всём её многообразии.
Ночной Петербург - это не другой город, это его особенное состояние. Петербург всё подчиняет своему ритму, движению. И печать Петербурга лежит на его ночах, на том часе, когда всегда по-разному город начинает скатываться в ночь. Есть этот час, мгновение, какое-то начало ночной жизни. Ведь "ночь" - понятие временное. Ночь ещё - это бесконечная череда образов: мрачных, трагических, таинственных и прозрачных.
Эта двойственность ночной темы соотносится с двоящейся сущностью нашего города, с его "двойничеством", если следовать словам Достоевского. Это всегда ясно чувствовали поэты, художники… "Ночное" видение позволяло разглядеть нечто, мимо чего проходили днём. Ночные звуки проступали в городе только в это время.
В ночи, когда уснет тревога,
И город скроется во мгле,
О, сколько музыки у Бога,
Какие звуки на земле!..А. Блок
В поэзии Александра Блока ночь, ночной город проступают напряженным состоянием души в стремлении постичь тайную, размытую при свете дня суть бытия.
Я вышел в ночь - узнать, понять
Далёкий шорох, близкий ропот,
Несуществующих принять,
Поверить в мнимый конский топот…Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари…
Там, далеко, за Невою,
Вижу отблески зари.В этом дальнем отраженьи,
В этих отблесках огня
Притаилось пробужденье
Дней тоскливых для меня…Ночь. Город угомонился.
За большим окном
Тихо и торжественно,
Как будто человек умирает.