И все же в глубине души, в самой глубине, у него росла тревога. Нет, служанка не лгала. Аньезе была слишком гордой, чтобы откровенничать с кем-нибудь, тем более со своими служанками. Аньезе действительно плохо. Ему казалось, он видит ее нежное лицо, залитое кровью. И виноват в этом был он. "Похоже, у нее что-то случилось с головой".
Он заметил, что женщина за стойкой косо взглянула на него, удивленная его равнодушием.
- Но как же это случилось? - спросил он служанку, стараясь скрыть беспокойство даже от самого себя.
Служанка посмотрела на него. Темное, острое лицо ее возникло перед ним, словно утес, о который он боялся разбиться.
- Меня не было дома, когда она упала. Это случилось сегодня утром, пока я ходила к фонтану. Вернулась и вижу - ей плохо. Она споткнулась о ступеньку, и пошла кровь носом. Видно, она очень испугалась. Потом кровь перестала идти. Но все равно она весь день была очень бледна и ничего не хотела есть. А вечером опять хлынула кровь из носа и вдобавок еще начались судороги. Сейчас, когда я уходила, она была вся как лед, закоченелая, и кровь все идет. Я беспокоюсь, - повторила она, заворачивая в передник ключи, которые принес Антиоко, - ведь у нас в доме одни женщины.
И она пошла к выходу, не переставая смотреть на него, словно хотела увлечь за собою силою взгляда.
Женщина, сидевшая за стойкой, сказала своим бесстрастным голосом:
- Отчего бы вам не сходить к ней, синьор священник?
Он сжимал руки, даже не замечая этого.
- Не знаю… В такой поздний час…
- Пойдемте, пойдемте! Моя маленькая хозяйка будет рада вам и перестанет бояться, если придете.
"Злой дух речет твоими устами", - подумал он и, сам того не осознавая, последовал за ней. Он взял Антиоко за плечо и повлек за собой для поддержки. И мальчик потянулся за ним, подобно щепке, влекомой течением. Они миновали площадь и приблизились к дому священника. Служанка спешила впереди, временами оглядываясь, чтобы убедиться, идут ли они следом. И белки ее глаз сверкали в лунном свете. Вся в черном, с темным, словно маска, лицом, она и впрямь чем-то походила на дьявола. И Пауло следовал за ней со смутным ощущением страха. Ему казалось, что, опершись на Антиоко, он походил на слепого Товита, идущего с сыном Товией.
Но проходя мимо двери своего дома, он заметил, что она заперта, так как Антиоко толкнул ее и та не поддалась. Священник остановился как вкопанный и отстранил мальчика.
"Мать закрыла дверь, потому что знала, что я не сдержу свое слово", - подумал он.
- Антиоко, - обратился он к мальчику, - иди домой, иди.
Служанка было остановилась, но потом снова пошла дальше. Опять задержалась и увидела, что мальчик возвращается к своему дому, а священник вставляет ключ в замочную скважину. Тогда она вернулась и подошла к нему.
- Я не пойду, - сказал он, оборачиваясь к ней почти с угрозой. И внимательно посмотрел на нее, как будто хотел разглядеть кого-то под маской. - Если в самом деле необходимо, понимаешь, действительно необходимо, чтобы я пришел, тогда вернешься за мной.
Она ушла, не сказав больше ни слова. А он стоял перед своей дверью, держа ключ в замке так, будто его никак не повернуть. Он не мог, не мог войти. И отправиться туда, куда собирался, тоже не мог. Какое-то время ему казалось, что суждено целую вечность стоять перед закрытой дверью, хотя у него и есть ключ от нее.
Тем временем Антиоко вернулся к себе. Мать заперла дверь. Он вымыл бокалы и поставил их на место. И первый, вымытый чистой водой, был тот, из которого пил он. Мальчик тщательно вытер его, старательно водя чистой тряпочкой, навернутой на большой палец. Потом, прищурившись, посмотрел на свет - бокал сверкал, как бриллиант. И Антиоко спрятал его в кладовку с благоговением, как будто это была чаша для мессы.
Пауло тоже вернулся к себе и на ощупь поднимался по темной лестнице. Ему смутно припомнилось, что в детстве он вот так же поднимался по какой-то лестнице, вслепую и на четвереньках, но не мог вспомнить, где это было.
Как и тогда, у него возникло ощущение опасности, которой можно избежать только в том случае, если быть очень внимательным. Он поднялся наверх. Подошел к своей двери. Он был спасен. Но у самой двери он вновь почувствовал неуверенность и не открыл ее. И вдруг повернулся и тихо постучал согнутым указательным пальцем в дверь к матери. Потом, не ожидая ответа, вошел к ней.
- Это я, - резко сказал он, - не зажигайте свет. Мне надо сказать вам кое-что.
Он услышал, как она ворочается в кровати, - зашуршал соломенный матрац. Но он не видел ее, не хотел видеть. Он хотел только, чтобы во мраке, словно уже отлетев в мир иной, побеседовали их души.
- Это ты? А мне привиделось во сне, - сказала она заспанным и в то же время испуганным голосом. - Люди танцевали… Кто-то играл на лютне.
- Мама, - снова заговорил он, не обращая внимания на ее слова, - послушайте, эта женщина, да, Аньезе, больна. Она заболела сегодня утром. Она упала. Похоже, что-то случилось у нее с головой. У нее идет носом кровь.
- Что ты говоришь, Пауло! Это опасно?
Ее голос звучал в темноте испуганно, но в тоне ее сквозило недоверие. Он продолжал, невольно переняв тревожные интонации служанки:
- Это случилось утром, после того, как она получила письмо. Потом весь день она была очень бледна и ничего не хотела есть. А вечером ей опять стало плохо и начались судороги.
Он почувствовал, что слишком нагнетает ужасы, и замолчал. Мать не отвечала. На какое-то мгновение в этой темноте, в этой тишине словно повеяло тайной смерти, будто враги искали и не могли найти во мраке один другого. Потом снова зашуршал матрац. Должно быть, она села в постели, потому что ее внятный голос зазвучал сверху:
- Пауло, кто рассказал тебе все это? Может быть, это неправда?
И он опять почувствовал, что с ним как бы говорит его совесть. Однако он тотчас нашел ответ:
- Но это может быть и правдой. Не в этом дело, мама. Дело в том, что я боюсь, как бы она не совершила какую-нибудь глупость. Она одна, с нею только служанки. Мне необходимо пойти туда.
- Пауло!
- Мне необходимо, - повторил он, почти выкрикнув эти слова. Однако он хотел убедить скорее самого себя, чем ее.
- Пауло, ты обещал.
- Обещал. Именно поэтому я пришел предупредить вас. Повторяю вам, мне необходимо пойти к ней, совесть велит мне сделать это.
- Скажи мне, Пауло, только одно. Ты уверен, что видел именно служанку? Искушение иной раз коварно шутит над нами. Злой дух принимает разные обличья.
Он не совсем понимал ее.
- Вы думаете, я лгу? Я видел служанку.
- Послушай, вчера ночью я тоже видела прежнего священника. И некоторое время назад мне тоже почудились его шаги. Вчера ночью, - продолжала она шепотом, - он сел возле меня у камина. Я действительно видела его. У него было давно небритое лицо, и несколько зубов, что еще оставались во рту, были черные от бесконечного курения. У него были дырявые носки. И он сказал мне: "Я жив-здоров. Я здесь. И скоро выгоню тебя с сыном из этого дома". И он сказал, что я должна была выучить тебя ремеслу твоего отца, если хотела, чтобы ты не впал в грех. Он внес смятение в мою душу, Пауло, такое смятение, что я не знаю теперь, хорошо или плохо то, что я сделала. Но я убеждена, что это сам дьявол вчера ночью сидел рядом со мной, дух зла. Служанка, которую ты видел, тоже могла быть лишь обманчивой оболочкой демона-искусителя.
Он улыбался, скрытый темнотой. Но тут ему снова представилась странная фигура служанки, бежавшей через луг, и он невольно ощутил смутный страх.
- А пойдешь туда, - снова заговорила мать, - так ты уверен, что не впадешь в грех? Даже если ты и в самом деле видел служанку и та женщина действительно больна, уверен ли ты, что не согрешишь?
Но она вдруг умолкла. Ей показалось, она видит в темноте его бледное лицо, и ей стало жаль его. Почему она запрещает ему идти к этой женщине? А если та и вправду умирает от горя? Если и он тоже умрет от горя? И она ощутила в себе точно такую же тревожную неуверенность, какую пережил он, когда думал о судьбе Антиоко.
- Боже мой, - вздохнула она, но вспомнила, что уже отдалась на волю господа. - Только он может разрешить все наши проблемы.
На сердце у нее стало легче, как будто ей уже удалось самой найти выход. И не потому ли ей удалось это, что она положилась на бога? Она опять легла, но не успокоилась, и голос ее снова звучал на одном уровне с лицом сына.
- Если совесть тебе велела идти, почему же ты не пошел туда, а пришел домой?
- Потому что я обещал. А вы угрожали уйти, если я вернусь к ней. Я поклялся… - ответил он с печалью в голосе.
И чуть было не воскликнул: "Мать, заставьте меня сдержать клятву!"
Но не смог. К тому же она говорила обратное:
- Так иди. Сделай то, что велит тебе совесть.
- Не беспокойтесь, - сказал он, подходя к кровати. Он молча постоял рядом. Молчала и она.
Ему показалось, будто он стоит перед алтарем, а место божества заняла его мать - таинственный идол, и он вспомнил, как в детстве, еще в семинарии, его заставляли после исповеди целовать ей руку. То же неприязненное чувство и то же возбуждение, что тогда, охватили его и теперь. Он почувствовал, что будь он один, без нее, он вернулся бы уже к Аньезе, усталый от этого долгого дня бегства и борьбы. Мать удерживала его, и он не знал, благодарить ее за это или нет.
- Не беспокойтесь! - А сам чего-то ждал и в то же время боялся, что она заговорит опять или зажжет лампу, чтобы взглянуть ему в глаза, и, прочитав его мысли, захочет удержать.
Она не двигалась и продолжала молчать. Потом опять зашуршал матрац - она легла.
И он ушел.