- Но ведь мисс Сэнфорд - это продукт парижского воспитания, а там все знают… - Слово "знают" Джеймс произнес очень тихо, глаза его округлились. Каролина и Дел засмеялись. Адамс даже не улыбнулся; он считал, что настала пора поговорить о Те-о-до-ре. Каролина подумала: неужели все американцы, во всяком случае принадлежащие к их кругу, обязаны говорить о Теодоре Рузвельте по меньшей мере шесть раз на дню, подобно тому как монастырские монахини через равные промежутки времени пересчитывают свои четки. Сама она никогда не видела полковника - как теперь все называли Рузвельта, благодаря тому, что Хэй публично окрестил "прелестной маленькой войной", оскорбив этим многих, и притом отнюдь не только испанцев. Но хотя Теодор и его "лихие всадники" вызвали всеобщее восхищение, Каролине казалось странным, что он так сильно занимает воображение людей равного с ним общественного положения, не говоря уже о людях старшего поколения. Адамс с готовностью объяснил:
- Теодор - это сгусток энергии. Тем он и привлекателен.
- Для тех, кто находит привлекательное в бессмысленной грубой силе. - Джеймс положил в чашку три ложки сахара.
- Но он вовсе не так уж бессмыслен, - рассудительно сказал Адамс. - Он написал отличную историю нашего флота в войне восемьсот двенадцатого года.
- Тема, которая даже при всей своей удаленности замедляет биение моего пульса. Это та самая война, участников которой призывали не открывать огонь, пока не станут видны белки глаз противника?
- Ох, уж эти экспатрианты! Они отказывают нам в праве даже на ту историю, которая у нас есть.
- Отнюдь нет. Я просто хотел, чтобы ее было больше и чтобы писали ее вы. Но что же ждет героя нашей кубинской "Илиады"?
- Он выставил свою кандидатуру в губернаторы штата Нью-Йорк, - сказал Дел. - Политическая машина республиканцев была вынуждена с этим смириться. Дело в том, что он непродажен, в отличие от них. Он придает им респектабельность.
- Но если его выберут, они наверняка сделают его продажным.
Вполне очевидно, подумала Каролина, Джеймс гораздо сильнее интересуется американскими делами, чем хочет показать.
- На мой взгляд, - ответил Адамс, - он слишком честолюбив, чтобы стать продажным.
- Значит, он уже подвержен подлинной коррупции. Боюсь, дорогой Адамс, мое сердце не приемлет вашего Теодора в качестве рыцаря в белых одеждах. Только что я - не рассказывайте никому об этом - написал рецензию на его последнюю… последнюю… да ладно, за неимением другого слова, книгу: сие мрачное, литературно-печатное, с пронумерованными страницами пустозвонство под названием "Американские идеалы", где он снова и снова, а затем и еще раз внушает нам, что мы, каждый из нас, должны жить, как подобает "истинным американцам", словно это выражение имеет какой-то смысл. Он предупреждает также, что образованный человек (вне сомнения, он имеет в виду самого себя), не должен вступать на политическое поприще как человек образованный, потому что его непременно побьет какой-нибудь полуграмотный невежда; именно в неграмотности он видит некий Американский Идеал, которому поклоняется, поскольку этот идеал - американский. Хотя это и создает некоторые проблемы для человека образованного, сознается Теодор, он советует идти на выборы так, словно никогда ничему не учился, представая перед избирателями - да, да, вы угадали! - в качестве настоящего американца. Вот тогда он и победит, а это единственное, что имеет значение. Итак, мой дорогой Адамс, в вашем любезном друге я не могу обнаружить никакого намека на ум.
- Пожалуй, дело тут не в уме как таковом, это просто в высшей степени изощренная хитрость. Все-таки Рузвельт немало потрудился в Вашингтоне как член комиссии по реформе гражданской службы. Кроме того, прославился как реформатор нью-йоркской полиции.
- Отец говорит, что он не встречал еще реформатора, в груди которого не билось бы сердце тирана, - вставил Дел.
- Будем надеяться, что он утаит от Теодора этот жестокий афоризм. - Каролина чувствовала, что Адамс хотел защитить Теодора Рузвельта, презрительные замечания Джеймса о его прославленном друге были ему неприятны. - По крайней мере, будучи заместителем военно-морского министра, он привел флот в боевую готовность, чего не желал ни министр, ни конгресс. На случай войны направил коммодора Дьюи к берегам Китая. Затем, когда война вспыхнула, он вышел в отставку со своего поста, чтобы принять участие в боевых действиях, чем доказал серьезность своих намерений.
- Серьезность? - нахмурился Джеймс. Свет в саду, еще минуту назад серебристый, окрасился в темно-золотые тона. - Серьезность в качестве джинго - да, конечно. Или же серьезность (очевидно, вы имеете в виду именно это) в качестве истинного американца?
- О, Джеймс, вы слишком подозрительны к человеку, который так или иначе воплощает дух нашего народа, да еще в тот момент, когда мы выходим на мировую арену и начинаем играть ведущую роль в соответствии с законами истории.
- Могу я спросить, какими именно? - злорадно спросил Джеймс.
- Которые гласят, что побеждает самый энергичный.
- Ох, уж эти мне законы вашего братца! Кажется, так: мир завоюет самая дешевая экономика. Разумеется, почему бы и нет? Мы должны постараться создать свою империю по дешевке, при условии, что англичане добровольно распустят свою, а они этого, насколько я понимаю, никогда не сделают, особенно пока германский кайзер, русский царь и японский микадо размахивают саблями на некогда мирном и безмятежном Востоке…
- Мы нарушили эту безмятежность. Вы, конечно, знаете, что Брукс близок к Теодору. И еще - к адмиралу Мэхану. Эта троица без устали творит наше имперское будущее.
- В соответствии с непреложными законами Брукса Адамса?
- Именно. Мой брат обожает приводить законы в действие. С меня достаточно их постигать.
- Одно слово - Адамсы!.. - в восклицании Джеймса слышалась смесь иронии и восхищения; на этом чайная церемония завершилась, и электромобиль благополучно доставил гостей в Сурренден-Деринг, быть может, благодаря бесчисленным напутствиям Джеймса, предостерегавшего их от судьбы героев-мучеников одной из леденящих душу транспортных баллад Джона Хэя.
Спускаясь к обеду, Каролина увидела за письменным столом Клару Хэй; платье пастельных тонов делало ее и без того внушительную фигуру монументальной. Она писала письма.
- Ради бога, не отвлекай меня! Я сейчас закончу, - сказала Клара, улыбнувшись. Неужели это моя будущая свекровь, подумала Каролина. И неужели я наконец взрослая? Этот вопрос она задавала себе тысячу раз на день. Как будто тюремные ворота детства сами собой распахнулись и она, не раздумывая, шагнула в большой мир. Она всегда хотела поступать по собственному желанию, но даже не смела мечтать, что такое время наступит. Потом полковник как сквозь землю провалился, именно так она воспринимала его смерть, и Каролина выскользнула через приоткрывшуюся дверь.
- Ты летом не встречала в Париже Кларенса Кинга? - спросила Клара, не отрываясь от письма.
- Нет. Я знакома с Джорджем Кингом, который недавно женился на девушке из Бостона.
- Это брат Кларенса. Когда-то они жили вместе, но потом Кларенс куда-то уехал. Кажется, искать золото. Кларенс - наш блистательный друг…
Каролина заметила, что Клара пользуется бумагой для писем, которую отобрала у нее миссис Камерон.
- Пять червей, - сказала она.
Клара положила перо, подняла глаза.
- Откуда ты знаешь?
- Я видела эту бумагу на столе. Спросила миссис Камерон, но она была сама загадочность. Она сказала, что я ни в коем случае не должна спрашивать об этом Генри Адамса.
- Верно. Ты не должна этого делать. Видишь ли, когда-то нас было пятеро, и мы придумали себе название "Пятерка червей". Было это в начале восьмидесятых, в Вашингтоне. Адамс, Кинг, Хэй. И еще миссис Адамс, ныне покойная, и я. Теперь нас осталось четверо, и я счастлива, что трое сейчас находятся под крышей этого дома, а я пишу четвертому, в Британскую Колумбию.
- Но что это такое? Тайное общество? Пароль, многозначительные рукопожатия, как у масонов? - Полковник Сэнфорд был страстным масоном.
- Ничего подобного, - рассмеялась Клара. - Просто дружеская компания. Трое блистательных мужчин и две жены, одна из которых тоже была блистательна, а другая - всего-навсего я.
- Как мило все это, наверное, выглядело. - Каролина понимала, что слово "мило" не слишком уместно, но ведь и объяснение Клары тоже было не вполне удовлетворительным. - Генри Адамс никогда не говорит о своей жене?
- Никогда. Но ему приятно, когда люди говорят о памятнике, который он ей поставил, статуе Сент-Годенса на кладбище Рок-крик. Ты его видела?
- Я никогда не была в Вашингтоне.
- Что ж, это поправимо.
В гостиную, что-то бормоча про себя, вошел Брукс Адамс.
- Страна, омываемая двумя океанами, чтобы защитить себя, обязана повсюду иметь колонии.
- О, дорогой… - прошептала Клара, складывая письмо и запечатывая его в конверт. - Дорогой Брукс, - добавила она и быстро вышла из комнаты.
- Это не только моя точка зрения, - сказал Брукс, сурово глядя на Каролину. - И адмирала Мэхана. Когда вы в последний раз перечитывали его "Историческую роль военно-морского флота"?