- Проворней, проворней, ушкуйнички! - подхватил приказание взводного Голоколосский. - И осторожнее с батогами. Осторожнее! На предохранители их. Проверить! Всем проверить! Не забывать! - и сам первый за взводным, заклинив затвор своего автомата чекой, вскочил на подножку кабины. Вложил как-то по-особому под свои холеные усики, в рот один указательный палец и по-разбойничьи свистнул. - Все, все на ладью!
На них, на этих "ладьях"- старых "зисах" и полуторке, - батарейцы в составе бригады, сперва затыкая собой нежданные бреши, а позже, зимой, когда немцев помалу начали жать, за танками, нередко вместе с пехотой бросаясь со своими колесами и стволами в прорыв, за несколько месяцев обороны и контратак накрутили на спидометрах около двух тысяч километров. Первыми, как и царица полей, врывались на позиции, а то и на базы и склады врага. Тут уж вертись, не зевай. Замешкаешься - все заприходуют команды трофейников. Брали, правда, только самое необходимое: оружие и боеприпасы, бензин, теплые вещи и продовольствие. Углы в тесных кузовах каждого тягача были завалены трофеями. И в той машине, куда взбирались, кроме прочего, стоял и бочонок с густо соленой черной икрой. Икры оставалось на донышке, о бочонке Матушкин велел не болтать. Узнает начальство - сразу лапу наложит. Так же под строгим командирским надзором возили с собой и канистру со спиртом - не русским, не хлебным, а немецким, химическим. Но в иную дорогую минуту и он был донельзя хорош. Фронтовые законные сто граммов на походном сквозном ветру в лютый мороз сгорали в промерзших неполных желудках, и глазом не успеешь моргнуть, не согревая и не пьяня. Матушкин и лишку подливал. Однако только в особых случаях: плеснул всем по холостой гильзе ракетницы, когда на Волге охватили котлом всю армию Паулюса, потом еще, когда сразу после дружного короткого артиллерийского налета бригада сама, без пехоты ворвалась в большую станицу да еще когда в одну метельную ночь на марше батарейцы провалились по пояс в ледяное крошево какой-то протоки. Этим спиртом Матушкин сам растирал Изюмову ноги, спину и грудь. Не хотел его, хворого, пылающего жаром, отдавать в медсанбат.
Словом, обходя, наседая и прорывая, солдаты и впрямь кое в чем вели себя, как "ушкуйнички", и по приказу взводного весело взбирались теперь на "ладью", раскачивали ее, как на волнах. Барабанер схитрил: вскочил на подножку за Голоколосским, взметнулся затем не на борт, как Игорь Герасимович, а на округлое склизкое рыло "зиса", с капота наг крышу кабины, а с нее уже первым спрыгнул в кузов. Брякнули о дно подкованные немецкие сапоги, а о борт автомат, тоже немецкий, трофейный, на коротком, искусственной кожи ремне. Барабанер прижал его к ребрам, ловко, уверенно, лихо, презрев боль в ноге и только скорчив гримасу. И все остальные полезли, бренча не только родными "пэпээсами" и "пэпэша", но и немецким оружием: за поясами у некоторых торчали "парабеллумы" и "вальтеры", сверкая нержавеющей сталью, били иных по ногам офицерские "мессеры" "аллее фюр дойч", в углу кузова стоял торчком "машиненгевер" и к нему алюминиевые коробки с двойным комплектом патронов и железный кованый ящик с ручными гранатами - нашими и немецкими с длинными деревянными ручками, вперемежку. Стояла бочка с резервным, тоже немецким бензином и всевозможный шанцевый инструмент.
Матушкин оглядел всех, не вместившихся в кузов, облепивших скаты, кабину, борта. Изюмов, бледный, поникший, стоял на передаем колесе, навалившись коленями на капот. Казалось, он ничего не воспринимал, был как не свой.
"Нехорошо, - снова, как и тогда, в погребе, кольнуло Евтихия Марковича. Поморщился, цокнул досадливо языком. - Нехорошо. - Еще раз внимательно посмотрел на Изюмова. - Ладно, потом. Сперва решим с этим".
"Пауки" были повсюду вокруг машины, особенно много воронок чернело впереди, перед ней.
- Смотрите, - приподнявшись, встав на коробку с патронами, Матушкин ткнул рукой в "пауков". - Видите? Да вот, вот. Смотрите! Разрывы! - И, экономя минуты, помогая руками, объяснил, что к чему. - Инженер что-то съязвил. Мол, бессмысленны и беспомощны все эти усилия и уроки. Чушь это все, ерунда. Пули, а тем паче осколки - их полет и вообще хаос, нелепица жизни, особенно фронтовой - неуправляемы и бесконтрольны, сильнее всех самых точных предвидений и расчетов. И, как ни падай, хоть вниз головой, кому что написано на роду, тот и получит свое. Откровенно зевнул.
Матушкин метнул в его сторону ледяной пригвождающий взгляд: он тут по крохам, из пустяков стремится слепить хоть какой-то дополнительный шансик на жизнь, а этот… Конечно, не делать ничего, зубоскалить, язвить куда проще, чем что-то придумать. Игорь Герасимович тотчас пригнулся, поспешно задвинулся за тучного Чеверду.
- Ничего себе паучки. Вот бы живые! - шало оглядел их Пацан.
- И на фрицев бы их! Зараза их подери! - понравилось это и Лосеву. - И танков не надо. Побегли бы от их - не догнать! - зареготал. Его поддержали другие.
- Кончай! - оборвал их лейтенант. Все затихли. Дальше слушали молча.
- Вопросы? - закончив, спросил отрывисто, лейтенант.
- Так это что же тогда? Не только с минами, значит? И с гранами так? - косясь чуть виновато на всех, подметил Пацан. - Тоже, выходит, можно? Между осколками. - И вдруг предложил:- Давайте, товарищ лейтенант, а, проверим? Я это… Чесану, значит. Прямо сейчас вот, по снегу. А кто-нито это… значит, гранаточку мне. Проделаем опыт?
Евтихий Маркович скорее догадался, чем понял, что предлагает Пацан, так это было безрассудно и дико - самому умышленно бросаться на смерть, под свою же родную гранату.
- А ты это… Не того? - покрутил Лосев пальцем у лба. - Гляжу я на тебя. Еще с этого… С лета? С солдата того. Чокнутый, что ли, ты? - снова коснулся он пальцем виска. - Какой-то… Пустая жестянка вроде. Сквозняк… Куда занесет. И как тебя земля только носит?
- Носит! Носит! - как и давеча, вдруг взвился Пацан. - И хватит… Хватит меня попрекать! Ну, чего я вам? Чего ты? Чего вы все на меня? - горячо, с тоской воззвал он ко всем, оглядел всех, вскинув к груди кулаки. - Кто-то должен был… Вы же никто!
Ваня Изюмов так и выпялил глаза на Пацана. И Игорь Герасимович. Да и все остальные. И неясно было, сочувствуют они Пацану, поддерживают его или нет.
- А пошли вы все! - обиделся Яшка. - Какой есть, такой есть! Мама таким родила! И… Плевать на все я хотел! А ну-ка! - И, раздвинув толчком стоявших рядом с ним Орешного и Чеверду, вскинул ногу на борт. Раз - и на нем уже. Плюхнулся в снег. Вскочил. И сугробами прочь. - Кидайте, мать вашу!.. А ну, давай-ка, помор! Может, ты прав, лишний я на земле, Кидайте! Двум смертям не бывать!
Кузов, ходивший до этого ходуном, на секунду затих.
- Наза-а-ад! - взревел яростно взводный. - Назад! Пацан продолжал продираться сугробами.
- Ах ты!.. Назад!
Пацан обернулся. Застыл. Сел беспомощно в снег.
Когда ему помогли снова взобраться в машину, он, не глядя ни на кого, бурчал что-то невнятное. А лейтенант, все еще возбужденно, недобро косясь на него, старался ему втолковать:
- Граната! - это не мина тебе. У гранаты корпус какой? - сверлил он Яшку глазами. - Слабый, жестянка. У "лимонки" чугунный. Но тоже рвется на сотни осколков. На сотни! Понят дело? Вот так! И не ударный механизм у нее. Вот что главное. А запал. Это все понимают? - спросил, подняв голос, он. - Так что может взорваться и в воздухе. Ишь, герой мне нашелся. Додумался!
- Да истерика, товарищ лейтенант, у него, - вступился Лосев за Яшку. - Совесть заела. Значит, есть.
- Чтобы больше не слышал. Не видел чтобы больше такого! И вы, - обратился к Лосеву, ко всем остальным. - Чтобы мне его больше не трогать. Кто старое помянет, тому… - пригрозил он кулаком. А сам опять покосился на Яшку. "Неужто на самом деле?.. Серьезно? Решился? - И тут же поверил:- Этот да. Этот такой. На минуту бы, а герой! Вот они, сосунки. - Вспомнил Кольку. - Нет, вроде бы сын не такой. Сумел я в нем это… Да и тайга. Она хоть кого… Нет, Колька у меня вроде другой", - утешился Матушкин этой надеждой. Оглядел снова всех. - Значит, так, - остановил он невольно опять взгляд на Яшке. - Услышите мину, не давайте ей шлепнуться сбоку. Сразу задницей к ней. На худой конец, хотя бы башкой. Все в четыре раза надежней. А уж если в башку, то уж сразу, не мучиться.
- Лучше все-таки задницей, - не преминул с удовольствием подчеркнуть инженер. - В худшем случае, что? Еще одна дырка, и только.
Взвод, еще минуту назад удрученный новой Яшкиной выходкой, разом заржал.
- Конча-а-ай! - оборвал смех лейтенант. - А теперь по местам! И закругляйся. И быстрее, быстрее. Кончай огневые! - Взглянул на часы. - Время не ждет! Побыстрее! Полчаса… Ладно, час, и чтобы закончили мне! А я пойду погляжу. С фронта пойду погляжу. Что увижу сейчас, то завтра увидят и немцы. Понят дело? Вот так!