Редсворд завороженно смотрел на запад, забыв обо всем на свете, и затаив дыхание наблюдал, как солнце, которое никогда не заходит над Британской империей, покорно кланяется Невскому проспекту. Ричард, забывший, как уже было сказано, обо всем, забыл также и о весьма полезном для человека свойстве - привычке дышать. Как следствие, он почувствовал нехватку воздуха и жадно вдохнул аромат Петербурга, который сильно отдавал французскими духами. Но запах этих духов, хоть они и были французскими, показался молодому джентльмену очаровательным, в чем не было ничего удивительного, ведь исходил он от девушки - нет: ангела, богини! Что была Афродита в сравнении с этим небесным созданием, венцом Творенья, Совершенством!
- Beauty! - вырвалось невольно у Ричарда.
Барышня смущенно посмотрела на него, снисходительно улыбнулась и скрылась за дверью какого-то магазина.
Молодой маркиз смутился, покраснел, почувствовал себя ослом и вернулся в карету.
- Ну что, beauty, поехали домой? - спросил Дмитрий.
Ричард кивнул, пытаясь перевести дух.
- Трогай! - скомандовал Воронцов извозчику.
Молодые люди поднялись на крыльцо и постучали в двойные дубовые двери, которые отворил Аркадий, презанятный старик в темно-синей ливрее екатерининской поры. Он провел обоих джентльменов по белой мраморной лестнице в гостиную, где в креслах сидели два уже немолодых господина и развлекали себя разговорами о политике и игрой в шахматы.
Один был граф Владимир Дмитриевич Воронцов. Несмотря на преклонный возраст, это был сильный мужчина, коренастый, с широкими скулами, дородным носом и массивным лбом, на который падали темные, с проседью волосы. Когда граф увидел двоих молодых людей, он принял вид задумчивый и слегка удивленный, но вид этот быстро сменился ласковой улыбкой, выплывшей из-под пышных его усов.
Встав с кресла, Владимир Дмитриевич обнял племянника, а затем повернулся к Ричарду.
- Дядя, это мой друг маркиз Ричард Уолтер Редсворд. Рик, это мой дядя, граф Владимир Дмитриевич Воронцов.
Граф улыбнулся и протянул гостю крепкую руку, которая немедленно получила крепкое пожатие.
- It is a great pleasure for me to meet thee, lord Redsword, - произнес Воронцов.
- Взаимно, Владимир Дмитриевич, - ответил Ричард. - Я неплохо говорю на русском, очень люблю этот язык, и вы окажете мне огромную честь, если будете говорить на родном языке.
- Но законы гостеприимства обязывают меня вести диалог на английском…
- В таком случае вы не откажете гостю в маленьком капризе?
Граф Воронцов выразил согласие и представил своего собеседника:
- Князь Ланевский Михаил Васильевич, мой друг.
Князь Ланевский был улыбчив и необычайно привлекателен.
Ричард протянул Михаилу Васильевичу руку, и тот очень сдержанно пожал ее. После он принял в объятия Дмитрия и, по русскому обычаю, трижды поцеловал его.
- Вы к нам надолго? - поинтересовался он у Ричарда.
- Ричард пробудет у нас какое-то время, - ответил за него Дмитрий.
Ланевский кивнул.
- Признаюсь, мне пора бы честь знать, - произнес он, взглянув на часы. - Митя, вы приехали очень вовремя: завтра я устраиваю бал по случаю семнадцатилетия Софьи.
Дмитрий кивнул, натянуто улыбнулся и слегка покраснел.
- Софья Михайловна уже… - промямлил он и замолчал.
- …уже почти год тебя не видела и очень по тебе соскучилась, - закончил Ланевский, - и потому ты просто обязан быть к нам завтра в девять.
- Да… я, конечно… очень рад… благодарю покорно…
- Разумеется, мы будем ждать и вас, маркиз. - Ланевский учтиво кивнул Ричарду.
- Право, князь, я не уверен, что мое присутствие…
- Неуверенность порождает неуклюжесть, - заметил Михаил Васильевич.
- А женщины не любят неуклюжих людей, - вставил Дмитрий.
Его острота не встретила ожидаемой реакции: Ланевский посмотрел на него строго, Владимир Дмитриевич сдержанно улыбнулся.
- Итак, решено: ждем завтра вас к девяти, - объявил Михаил Васильевич бодрым голосом и направился к выходу, но остановился у двери и спросил: - Маркиз, а вы уже решили, где остановитесь?
Ричард, не ожидавший подобного вопроса, уже хотел сказать что-то о гостинице "Астория", но Владимир Дмитриевич ответил за него:
- Разумеется, молодой маркиз остановится здесь, в моем доме.
- Вот как? - с некоторым удивлением отозвался Ланевский. - Что ж, до встречи, господа.
Михаил Васильевич поклонился и покинул гостиную.
- Быть может, Дмитрий, ты покажешь маркизу Редсворду его спальню, а после мы хорошо побеседуем за ужином? - предложил Владимир Дмитриевич.
Пока Ричард переодевался, Дмитрий вернулся в гостиную. Граф сидел в кресле и смотрел на шахматные фигуры, глубоко о чем-то задумавшись. Из размышлений его вывел только вопрос племянника:
- Почему Михаил Васильевич спросил, где остановится Ричард?
- Мы не ждали вас так рано, - ответил граф, - и ты не говорил, что приедешь с гостем.
- Но разве ты не получил моего письма?
- Какого письма? - удивился Воронцов.
В этот самый момент в комнату вошел Аркадий с подносом в руках.
- Письмо, ваше сиятельство! - объявил он и подал князю письмо, написанное Дмитрием в Париже, перед отъездом в Петербург. В этом письме молодой повеса сообщал дяде о возвращении домой, рассказывал о своем друге и просил согласия пригласить его в гости.
Увы, российская почта не так быстра, как юноша, стремящийся домой. Ничего удивительного в этом нет, ведь всем известно пристрастие к трактирам почтовых кучеров. Но из-за этого пристрастия граф Воронцов не успел вовремя получить известие о надвигающейся буре и подготовиться к приему лорда Ричарда, носящего знаменитую фамилию Редсворд.
- Мой младший брат был храбрым человеком, стойким, благородным - таким должен быть граф Воронцов, - говорил Владимир Дмитриевич за ужином. - Когда наших родителей не стало, я был кавалерии поручиком; Григорию было четырнадцать. Ни слезы не проронил он ни над телом матери, ни над могилой отца, который последовал за ней через два месяца. Я стал главой семьи и принял опеку над братом. Я старался вложить в него то, что стремился вложить в нас наш отец, а именно: понятие долга, чести и благородства. И признаюсь, мне это удалось. Превыше всего Григорий ставил честь и долг… Увы, это погубило его.
Граф замолчал. Ни Рик, ни Дмитрий не нарушили молчания. И тогда он продолжил:
- Декабрь для меня самый печальный месяц. В декабре в 1795-м умер отец. В декабре 1815-го я потерял свою супругу. - Воронцов выразительно посмотрел на Ричарда. В глазах его смешались боль, страдание и еще одно мощное чувство, которое молодой Редсворд никак не смог тогда охарактеризовать. - А декабрь 1825 года забрал моего брата.
Дмитрий, который до этого был занят трапезой, отложил приборы, гордо выпрямился на стуле и устремил взгляд на дядю.
- Он был близким другом Сергея Григорьевича Волконского и Сашеньки Одоевского, - продолжал Воронцов. - Они уговорили его принять участие в этом треклятом восстании…
- Дядя! - воскликнул Дмитрий. - Это восстание унесло жизнь моего отца, и я прошу вас более уважительно отзываться о нем!
- Помолчи, Дмитрий! - резко ответил граф. - Ты молод и многого еще не понимаешь.
- Мой отец был благородным человеком! Он стоял за свободу, за справедливость. Он погиб, исполняя свой священный долг перед отечеством!
- Это он так считал, - холодно заметил Воронцов.
- Как смели вы…
- Как смеешь ты перебивать меня? - прервал племянника Владимир Дмитриевич. - Помолчи и дослушай, что я скажу. - Воронцов повернулся к Ричарду: - Прошу вас простить меня за эту короткую вспышку моего племянника. Дело в том, что у нас немного разные взгляды на восстание двадцать пятого года. Итак, мой брат, находившийся под влиянием своих друзей, Одоевского и Волконского, был членом Северного тайного общества, о котором знала половина Петербурга. Восхищенный их идеями введения конституции, отмены крепостного права, он принимал активное участие в их заседаниях. Я знал об этом, но не придавал особенного значения этим сборищам. Когда цесаревич Константин решил отречься от престола, эти господа решили выступить.
Тринадцатого декабря Григорий пришел ко мне за советом и рассказал о плане восстания. Я тогда был кавалерии генерал-майором. Представьте себе мое состояние, когда ко мне, генералу царской армии, приходит родной брат и заявляет о своем намерении принять участие в государственной измене.
Граф на секунду остановился. Дмитрий явно хотел возразить что-то резкое, однако из уважения к дяде хранил молчание. Ричард напряженно ждал продолжения рассказа: история о декабрьском восстании облетела всю Европу, но услышать точку зрения человека, имевшего отношение к этой истории, - это было совсем другое дело.
- Григорий - он тогда был Санкт-Петербургского полка лейб-гвардии ротмистром - видел в этом бунте не что иное, как измену государю. Его военным долгом было сообщить властям о готовящемся перевороте. Но он поклялся быть верным идеалам Северного тайного общества, он не мог предать своих друзей, он не мог отказаться от выступления: для него это было равносильно предательству. И в сердце его поселилось сомнение. На одну чашу весов легли честь и дух товарищества, а на другую - долг и присяга; я не говорю о здравом смысле, поскольку в то время никто не задумывался о подобных глупостях.