- Викуля, милая, ты знаешь, я тебе говорил, какая клятва на мне… У меня немало противников, а то и врагов. И они вполне теперь могут попытаться использовать против меня и тебя. Если не завербовали уже… Шутка, шутка! - поймав её настороженный, чуть даже испуганный взгляд, поспешил отреагировать я, улыбнулся заносчиво, осторожно щёлкнул её в задорненький носик. - Словом, Викуля, будь бдительна. Сегодня на свадебном алтаре ты поклялась мне не только в супружеской верности, но и во всей нашей жизни вообще. Если хочешь, то и в борьбе. Нашей, совместной - всех русских! - борьбе за попранное наше достоинство. Представляешь, - помогая уже и руками, и соответствующей, чуть ироничной миной на оживившемся сразу лице, начал я рисовать ей картину. - Я, твой муж, на баррикадах, а татары, бандеровцы, вся предательская российская сволочь на меня так и прут. Но у тебя же опыт спортсменки, охраны, всех твоих офицеров-родных… И ты тут же, вот как есть, в подвенечном наряде, все караульные пистолеты, карабины, гранатомёт на себя и с парашютом с неба - прямо на баррикады, на помощь, в объятья ко мне. И вместе мы расколотили врагов. Вот в чём ещё над свадебным алтарём ты мне сегодня клялась. А я, конечно, тебе. Дошло?
Свежеиспечённая жена от такой картины даже слегка ошалела, хихикнула, рассмеялась и давай хохотать.
- Смешно? - вовсю заулыбался и я. - А так, между прочим, или что-то подобное этому вполне может быть. У настоящей пары, в настоящей семье именно так, только так и должно как раз быть!
Вика перестала смеяться. Уставясь изучающим взглядом на меня, уже теребила пальцами мочку правого уха (так, о чём-то задумываясь, она поступала всегда).
В следующие дни в городе уже знали о моей женитьбе. Кое-что знали и о жене. Всякое судачили. В воскресенье на "посту правды и протеста" людей собралось больше, чем всегда. Мнения разделились: в семьдесят лет жениться на двадцатилетней… Да держал бы уж в любовницах, в секрете красотку свою и не позорился…
А какой тут позор? Дай бог каждому так, возражали в основном мужики. А сердобольные дамочки правильно подмечали: не только же сливки он с девки снимает, а расписался ведь с нею - ответственность за семью взял на себя, дочь её, падчерицу, и ту себе на шею повесил. И только отдельные активистки-сподвижницы, те, наверное, что самыми порядочными, принципиальными считали себя, угомониться никак не могли: мол, как же так, чтобы уважаемый лидер наш, преданный, умница такое легкомыслие мог допустить, чужачку почему-то какую-то взял, к тому же девчонку совсем, своих красоток будто бы нет? Словом, всем теперь ясно: не Севастополь, а бабы ему дороже всего. И грозились отречься от лидера своего, уйти в другие движения.
- Дуры вы, дуры! - зло сорвалось у меня с языка. - В лидерах своих вы меня чего держите? Ведь не как мужика… Я же совсем на другое вызвался вас воедино сплотить. Совсем на другое! Севастополь - вот что нам подавай! СЕ-ВА-СТО-ПОЛЬ! - решительно, жёстко отчеканил я им по слогам. - С этих позиций на меня и смотрите. И я, как Стенька Разин, за борт в набежавшую волну княжну брошу, если раньше сама от завышенных требований, от жизни такой не сбежит.
На следующий день я увёз жену в Симферополь, в гостиничный люкс, поближе к парламенту - своему месту работы. Дал при себе работу и ей - помощником депутата. Но почти всё за неё делал я сам. А в жилище нашем, в гостиничном номере, как и положено, всё делали горничные. За женой, таким образом, оставалась, не считая заботы о пище, одна-единственная, возможно, и главная - супружеская обязанность, которую она, как признавалась сама, в силу особенностей своего здоровья, привычек, характера большей частью и выполняла как обязанность, лишь иногда вспыхивая не только моим нетерпеливым и жадным, но и собственным сдержанным, но так и воспламенявшим меня, мои душу и тело огнём. Словом, не всё безоговорочно приемля в своей хорошенькой юной жене, я старался представить её куда более содержательной, надёжной и верной, чем она на самом деле была. Такой, какой я хотел её видеть, и внешне, и внутренне. Всё время я как бы подталкивал её к идеалу, как понимал его я, хотя и сам не очень-то смахивал на него. Ждали отдачи, успехов, совершенства от Вики, от её талантов, юности, красоты и многие другие. Хотелось, конечно, достичь идеала и ей. И, как могла, порывалась, тянулась к нему и она. Так сложилось, в стенах парламента и в депутатском и административном, и правительственном окружении, как всегда, после очередного торжества, юбилея тут же, в банкетном зале, а то и в каком-нибудь баре поблизости закипала вовсю вечеринка, вторая, ночная, жизнь народных избранников. Подвыпившая, всегда жаждущая себя показать, жена с ходу увлёкши меня, а то и сманив кого-нибудь из самых непоседливых, резвых депутатов, министров, военачальников, пускалась с ними в безудержный пляс, пыталась что-то популярное, модное спеть, завязать с кем-нибудь позатейливей, поострей разговор.
Рефат Чубаров - один из предводителей крымских татар, заместитель главы их меджлиса, с ухоженными смоляными усами, баками и бородой, по-восточному упитанный, холёный и барственный - в пляс не пускался, а вот однажды под самый конец вечеринки, подойдя ко мне, предложил:
- В обществе такой славненькой русской красавицы, - почтительно поклонился, кивнул он жене, - мы, досточтимый старейшина наш, - хитро улыбнулся мне, вгляделся в меня, - договоримся о самых острейших наших проблемах куда как глубже, скорей. Где продолжим, у меня или у вас?
- У меня, мой кабинет в двух шагах, за стеной.
Я слизнул со стола, что нравится Вике, водку, бутерброды, салат; Рефат, по неведению (но тоже, видать, для неё) - шампанское, коробку конфет.
Расставив всё это на подоконнике настежь раскрытого окна моего кабинета, мы начали разговор стоя, как на фуршете.
- Счастье крымских татар, - как всегда, настаивал я, - не с Украиной, не с Турцией, а с Россией, с русскими, с великим русским народом. За это давайте и выпьем. - Я только пригубил, аналогично поступил и Рефат, только Виктория Викторовна, наверное, за нас двоих осушила свою посуду до дна. Ничего не корча из себя, глядела в окно, выходившее в парк, и скромно помалкивала. И вдруг ни с того ни с сего, посередь разговора Рефат спросил у меня:
- Можно я поцелую её, красавицу нашу - вашу жену?
Я опешил: с чего это вдруг?.. И к чему?.. А если каждый начнёт целовать мою жену?.. И ответил:
- У неё есть своя голова… Спроси у неё.
- Разреши? - обратился к ней напрямую Рефат, даже уже развернулся поудобнее к ней…
Жене и мгновения хватило, чтобы всё разом смекнуть:
- Вот сюда, в щёчку, - и, развернувшись тоже к нему ближайшей щекой, чётко, указующе ткнула пальцем туда, куда и должен был угодить его поцелуй.
И угодил…
- Интересно, - тут же спросил у Вики Чубаров, - чем же это тебя наш старейшина взял? - Цепко взглянул на меня. - Небось, интеллектом?
- Это, между прочим, тоже немало, - отрубил я ему вместо неё, - интеллектом женщину взять. Но кроме интеллекта этого, есть у меня кое-что и ещё…
Викуля прыснула, ладошкой ротик прикрыв. Когда Чубаров ушел, сказала:
- Умный…
- Что ты имеешь в виду?
- Умнее других - хитрый, расчётливый, точный.
- Похоже, что так, - согласился я с ней. - Но лучше, пусть будет мудрый, хотя бы, как я. Тогда не будет нашим врагом.
Приближалась Пасха. Я с Викой и член совета российского вече Юрий Морозов с женой Таней договорились о совместном участии в ночном пасхальном обряде в Херсонесском храме и освящении там испечённых жёнами куличей. А до полуночи, до начала обряда, посидеть, повеселиться в баре на набережной. Как всегда, узнавая меня, к нам подходили соратники, единомышленники, просто знакомые, поздравляли, зазывали за столик к себе или, подсев за наш, раскупоривали свои бутылки. Когда спохватились, Вика изрядно уже набралась. Чтобы хоть как-то проветрить её, протрезвить, пошли в Херсонес пораньше, пешком. Но не одолели и половины пути, как на Пожаровской лестнице она улеглась на парапете. Пришлось всем троим её поднимать, а затем ещё остаток пути со всех сторон подпирать.
- Всё, отгулялись, Викуленька, - зная её, как можно посговорчивей, поспокойней объявил я жене, - в храм, на обряд не выйдет уже, не пойдём.
- Нет, пойдём! - вздыбилась сразу она.
- Да ты на ногах не стоишь…
- Всё равно! Поползу! - не унималась она. - Там священник… Справедливый, красивый такой, - пьяно пропела она. - Нам он куличи освятит.
- А прихожане? Их сотни, а то и за тысячу порой собираются в храме. Я же сколько раз тебе объяснял… Депутат же я, лидер движения, партии… Да меня в Севастополе почти все знают. И что? Круглов в храме на священном обряде с пьяной женой! Позор! - выдавил я из себя, начиная уже заводиться. - Всё, домой! Позора не будет!
- Нет, будет!
- Что-о?! - взвился, я. - Так это и впрямь твоя коварная тайная миссия? Задача такая - меня подставлять?
- А я и раньше такое слыхал, - признался вдруг Юра. - Александр Георгиевич, ходит такой слух…
В машину с расходившейся Викой брать нас никто не желал. Так её на себе до дома, на Репина, и дотащили. А на четвёртый этаж так просто уже волокли. Но и в квартире, в прихожей она продолжала взывать: