В этом русле и надлежит рассматривать повесть П. Дорохова "Житье-бытье", которая, согласно авторской датировке, писалась в промежутке между 1914 и 1923 годами. Повесть эта, будучи небольшой по объему, охватывает значительный промежуток времени. Тут и предвоенные годы, и мировая война, и революция, и начало гражданской войны. И все это просвечивает сквозь судьбы одной крестьянской семьи. Личные горести и беды, обрушивающиеся на эту семью, становятся выражением социальных закономерностей эпохи. Все развитие действия направлено на то, чтобы показать, как и Кузьма, и его дочь Дуня перестают быть пассивными жертвами социальной несправедливости, выбирают свой путь, вырабатывают сознательное отношение к исторически меняющейся действительности.
Это стремление к "широкоформатному" охвату действительности определяет и звучание сатирической повести "История города Тарабарска" (1928), где автор с явной оглядкой на "Историю одного города" показывает в гротескном смещении уездную Русь, начиная с XIX века и кончая первым послереволюционным десятилетием. Писатель говорит бескомпромиссное насмешливое "нет!" заматерелой косности, показывая, с одной стороны, своеобразную житейскую прочность уездного быта, а с другой стороны, фиксируя неотвратимые перемены в нем, диктуемые ходом истории. Показательно, что повесть в хронологическом отношении отличается еще большей широтой, чем "Житье-бытье": П. Дорохов прослеживает жизнь нескольких поколений тарабарцев на фоне и в процессе исторических перемен, то относительно медленных, то ошеломляюще стремительных. В сущности, здесь угадывается установка на роман, на сатирическую эпопею. Здесь тоже дает о себе знать тяготение к нормам романного художественного мышления - к тем эстетическим ориентирам, которые, как уже сказано, заявили о себе в прозе начала 20-х годов.
Стремление молодой советской прозы "романизировать" повесть с самого начала совмещалось с попытками создавать и собственно романы. Обращаясь к критике тех лет, к дневниковым и эпистолярным материалам, нельзя не обратить внимание на устойчивый интерес к роману. Этот интерес - характерная особенность тогдашнего эстетического сознания. И если в годы революции и гражданской войны романов было издано сравнительно немного, то это отнюдь не значит, что они не писались и что их было мало.
Шла упорная, до времени скрытая работа. В 1918 году А. Неверов приступает к работе над романом "Гуси-лебеди", а 6 февраля 1920 года на заседании самарского клуба писателей "Звено" читает первые главы. В 1919 году находящийся в эмиграции А. Н. Толстой начинает писать "Хождение по мукам". Тем же 1919 годом помечает живший тогда в Самаре Н. Степной время работы над романом "Семья". Б. Пильняк, ставя точку на последней странице романа "Голый год", делает приписку: "Коломна. Никола-на-посадях. 25 декабря ст. ст. 1920 г.". В двадцатом же году живущий в Сибири В. Зазубрин пишет роман "Два мира".
Первая половина двадцатых годов оказалась для русского советского романа чрезвычайно плодотворной. Убедительным доказательством служат "Чапаев" Дм. Фурманова, "Белая гвардия" М. Булгакова, "Города и годы" К. Федина, "Барсуки" Л. Леонова, "Дело Артамоновых" М. Горького. В этом контексте закономерна и попытка, предпринятая П. Дороховым: в 1924 году московское издательство "Земля и фабрика" выпускает отдельным изданием его роман "Колчаковщина".
И снова получается так, что тематически П. Дорохов не первооткрыватель: читая "Колчаковщину", нельзя не обратить внимание на ее прямое родство с романом В. Зазубрина "Два мира". В обоих произведениях речь идет о белом движении в Сибири и о гибели его под ударами Красной армии с запада и мощного партизанского движения изнутри.
У читателя может возникнуть законный вопрос: а не вторично ли творчество писателя, который откровенно учится то у одного, то у другого? И сказал ли автор "Колчаковщины" что-то такое, что может заставить нас сегодня перечитать его произведение?
На этот вопрос отчасти отвечает современный исследователь: "В публицистической заостренности изображаемого, в четком проявлении политических и эстетических авторских идеалов, в характере движения сюжета и принципов композиции чувствуется сходство "Колчаковщины" с романом "Два мира". Во всяком случае, нетрудно заметить, что "Колчаковщина" продолжала все глубже вспахивать ту целину сибирской истории, по которой прошелся плуг "Двух миров". (…) Если в романе "Два мира" сюжетным стержнем было действие народных масс, что определило общность романа Зазубрина с созданными после него произведениями Малышкина, Серафимовича, Сейфуллиной, А. Веселого, то в "Колчаковщине" основное внимание сосредоточено на образах отдельных борцов за Советскую власть, и в этом плане роман Дорохова сближается с "Чапаевым".
Есть и еще одно различие между книгами В. Зазубрина и П. Дорохова, и оно представляется, пожалуй, даже главным. Своеобразие зазубринского романа полностью определяется принципом хроникального построения: и публицистические, идущие от героев и автора-повествователя, рассуждения, и собственно эпические зарисовки равноправны в том отношении, что с обеих сторон взят курс на хронологически последовательное воспроизведение хода исторических событий, где человек - лишь функция этих событий, метонимическое выражение их.
Между тем в "Колчаковщине" положение в этом смысле принципиально иное. Соблюдая хроникальность, П. Дорохов не ограничивается ею. Он не только высвечивает образы "отдельных борцов за Советскую власть", но и заставляет их принимать "частные" решения, которые становятся и общественно значимыми, и психологически наполненными.
Автор прослеживает историю белого движения в Сибири от начала и до конца. На этой основе и наращивается собственно романная "приватность" и идущий с ней об руку романный психологизм. Строгая локализация во времени - начало и упадок колчаковского правления - вбирает в сюжетную орбиту не только социальную жизнь в целом, но и жизнь нескольких семей. Эта жизнь воплощена с использованием фабульно-острых, подчас авантюрных ситуаций. Приключенческий элемент совмещается с хроникально последовательным изображением исторических событий.
Большевик-подпольщик Киселев, переходя колчаковский фронт с секретным заданием, не только выполняет его, но и одновременно разыскивает свою семью - жену и маленького сына. Налаживание подпольной работы и разыскивание семьи оказываются стянутыми в единый фабульный узел: воплощаются в судьбе героя, которому суждено стать одним из центральных персонажей. Показателен финал романа в издании 1924 года: Киселев, наладив подпольную работу в городе и готовясь отправиться к партизанам, на прощание - как бы в награду за терпение и верность делу - встречается, наконец, с семьей. Семейный фабульный узел, таким образом, развязывается одновременно с завершением важного этапа общественно значимой деятельности главного героя.
Но вот что показательно. Найденный финал писателя не удовлетворил. При подготовке к очередному переизданию ("Новая Москва", 1925) роман подвергается существенной доработке. Теперь получает развитие еще одна "приватная" (частная, личная) фабульная линия: развертываются приключения видного большевика Петрухина, которому удалось бежать из-под расстрела. Шаг за шагом прослеживаются перипетии его личной судьбы: он скитается, попадает на заимку старика крестьянина Чернорая и, живя у него в качестве работника, исподволь начинает организовывать партизанское движение против Колчака.
Подобно тому, как при изображении Киселева автор не ограничивается тем, что прослеживает подпольную деятельность героя, аналогичным образом Петрухин в качестве романного персонажа сквозного действия обрастает целой системой "частных" связей и отношений. Показано, как Чернорай и его жена всем сердцем привязываются к работнику, который становится для них родным, как сын. Эта их стариковская привязанность усугубляется печальным обстоятельством: из Самары приходит письмо, извещающее о гибели сына в дни июньского переворота 1918 года. Более того. Овдовевшая невестка Чернорая влюбляется в Петрухина, становится для него не только близким человеком, но и единомышленником.
Необходимо обратить внимание на то, что, выводя эпическое действие к финалу, автор, как и в начале книги, вновь показывает своих главных героев - Петрухина и Киселева в сражении с войсками Колчака. Применяется, следовательно, прием кольцевой композиции. Однако если на первых страницах и тот и другой, будучи командирами красноармейских отрядов, потерпели поражение, то теперь они встречаются как победители, идущие рука об руку от успеха к успеху. Не случайно в заключительной фразе романа поминается красная звезда над Иртышем - ее свет падает на победоносные партизанские армии, предводительствуемые давними боевыми друзьями. И если в начале романа Петрухин и Киселев показаны прежде всего как командиры - в своей деловой социальной функции, то к финалу они успевают обнаружиться как психологически очерченные индивидуальности. Характерологическая неповторимость каждого из них создает систему таких обстоятельств, в которых взаимно переплетаются единичное и общее, жизнь отдельного человека в ее естественной "приватности" и бытие страну в целом. Тем самым создаются дополнительные скрепы именно романного сюжета, где временная и пространственная широта хроникального построения получает по необходимости строгое ограничение со стороны обстоятельств, в которых выявляются характеры обоих персонажей.