3
Крепок старик Чернорай. Шестой десяток доходит, а поднять на крутое плечо мешок с зерном да швырком бросить в амбар Чернораю пустое дело, молоденького за пояс заткнет. Крепок старик Чернорай, да погнули заботы хозяйские, нет-нет да и заноет натруженное за долгую жизнь Чернораево тело! Подует ли непогодь, затянет слезливым серым пологом небо, заплачет неделю-другую, - Чернорай сразу почувствует: заноет широкая спина, загудят ноги, ослабнут длинные, перевитые узлами руки с черными обломанными ногтями…
Далеко Чернораева заимка от волости, редко туда ездит, к нему еще реже бывают. Глядит Чернорай в окно, думает. Давно в волости не был, не съездить ли? Может, письмо от Михайлы есть…
Прямо перед окнами волнуется золотистыми гребнями поспевающая пшеница.
Двадцать десятин засеял Чернорай. И не хотел было, - не ко времени, - да прислал Михайла с фронта письмо:
"Засевай, отец, больше: как у нас на фронте революция, и войне скоро конец. Обязательно к уборке поспею. С немцами мы помирились, немцам тоже эта самая война вот уж как надоела… Обязательно к жнитву приду, а не то, так к покосу…".
Послушался Чернорай, понатужился, целых двадцать десятин засеял, а как их убирать, - неизвестно. Обещался Михайла к покосу, и покос прошел, жнитво на носу. Да и придет ли еще Михайла, что-то давно письма не было. Вон, нынче кутерьма какая идет, не дай ты, боже, - то одна власть, то другая.
Чернорай задумчиво смотрел в окно, негнущимися пальцами скреб колючий, стриженный под гребенку подбородок. На дворе злобным лаем залился Волчок и бросился в степь. Чернорай выглянул в окно.
- Не иначе чужой.
К дому подходил высокий человек с большой, как молодое деревце, дубинкой в руках. Волчок яростно заливался, кидаясь на прохожего то с той, то с другой стороны. Чернорай вышел из дома, отогнал собаку.
- Назад, Волчок, назад!
Собака, злобно рыча, спряталась за Чернорая. Человек подошел ближе. Он был без фуражки, без пиджака, в тяжелых солдатских ботинках.
- Здорово, дед!
- Здравствуй, добрый человек!
Оглядел Чернорай незнакомого человека с ног до головы, подумал:
"Не иначе дезентир".
А вслух спросил:
- Откуда идешь?
- Из города, дед, работы искать.
Чернорай пустил улыбку в седые обсосанные усы.
- Эге, работы. По какой части тебе работы?
- А по всякой. Беженец я.
Еще раз ухмыльнулся старик Чернорай.
- Эге, беженец!
Стоят друг перед другом, щупают один другого сторожкими глазами.
"А ну, что ты за хрукт такой?"
"А ну, что ты за штука такая, пузо у тебя самое кулацкое?"
- Напиться бы, дед, - сказал прохожий, - да, может, кусочек хлебца найдется.
Чернорай повел прохожего к колодцу. Прохожий жадно приник к бадье, и долго было слышно, как в его широкой груди булькала вода. Чернорай молча ждал. Прохожий оторвался от бадьи, перевел дух и взглянул на Чернорая.
- Хорошо бы сполоснуться, дед.
- А сполоснись, - кивнул головой Чернорай.
Прохожий достал бадью свежей прозрачной воды, вылил в стоявшее у колодца корыто и, сорвав с себя рубаху, стал мыться. Чернорай с восхищением смотрел на незнакомого человека и довольно думал:
"А пускай ты и дезентир, хороший из тебя работяга выйдет".
Перед Чернораем была на редкость широкая, туго перевитая мускулами спина, крутые плечи и крепкие узластые руки. Старик пошел в избу.
- Ну-ка, старая, дай мою рубаху прохожему человеку.
Старуха заворчала недовольно:
- Какая еще там язва, рубаху ему, где их нынче взять, рубахи-то.
Чернорай добродушно ухмыльнулся.
- Давай, давай, старая.
Пошел Чернорай с рубахой из избы, за ним и старуха увязалась, - любопытно посмотреть, что там за прохожий, отчего так раздобрился тугой на подарки старик. У корыта плескался незнакомый человек. Во все стороны летели от прохожего золотые брызги. Чернорай подошел к прохожему, любовно сказал:
- На-кась, парень, чистую рубаху. Твоя-то, видать, бабам на тряпки пойдет.
Прохожий стряхнул с себя капли воды, взял у Чернорая рубаху и стал надевать. Рубаха затрещала. Чернорай довольно рассмеялся.
- Трещит, парень?
Засмеялся и прохожий, блеснули белые зубы в черных усах.
- Трещит, дедка.
Хозяйская забота согнала старуху с крыльца, - изорвет незнакомый человек старикову рубаху.
- Дай, я тебе помогу.
Заботливо сморщила старушечий лоб, расправила ворот у стариковой рубахи, помогла прохожему надеть.
- Ишь ты, какого тебя господь уродил, старикова рубаха мала, пуговки не застегнешь, ужо переставит тебе Настасья.
Чернорай задумчиво поскреб подбородок, - заметил у прохожего на плече сморщенную пупком ранку. Тряхнул головой, ладно, мол, там разберется.
- Ну, пойдем, парень, закуси, чем бог послал.
Настасья еще не убрала со стола поздний праздничный завтрак. Прохожий жадно принялся за вкусные шаньги, за молочные блинцы.
"Эге-ге, - подумал Чернорай, - даже лба не перекрестил, не иначе дезентир".
Старик молча следил, как угощался прохожий, и думал о Михайле. Да, три года парень на фронте, не знай, какой стал, а был вот такой же молодчага, чуть разве поменьше. Не будут ли прохожему Михайлины рубахи впору.
- Так тебе работы, парень, надо? Какой же тебе работы, - тянул медленно Чернорай, больше следя за своими мыслями, чем за словами.
Прохожий отодвинул от себя жареху с блинцами.
- Спасибо, дед, спасибо, бабка, и тебе, молодица, спасибо.
- На здоровье, - сказал Чернорай. - Тебя как звать-то?
- Алексеем.
- А моего парня Михайлой.
Чернорай молча стал глядеть в окно. Старуха подперла рукой щеку, пригорюнилась. Едучей материнской слезой затуманились глаза. Далеко сыночек Михайла, жив ли, нет ли. Может, вот так же по чужим людям. Настасья коротко и шумно вздохнула.
- Работник мне нужен, - сказал Чернорай, - собирался Михайла к покосу быть, да вот и уборка скоро. Оставайся у меня, только смотри, - старик впился в гостя незнаемого глазами, - сам за себя отвечай, может, ты дезентир?
- Нет, дед, - твердо сказал Алексей, - беженец я, только документов никаких не имею, все свои пожитки растерял за это время.
- Ну, беженец, так беженец, гляди сам, - согласился Чернорай, - моя хата с краю.
После завтрака Чернорай пошел в амбарушку отдыхать. Позвал с собой Алексея.
- Отдохнул бы, парень, и ты, поди-ка, немало прошел.
- Я не хочу, - сказал Алексей, - посижу вот тут на крылечке.
Из избы вышла Настасья.
- Дай-кась я тебе Михайлину рубаху примерю.
Настасья под стать Чернораеву двору, - высокая, ядреная и крепконогая, как киргизская лошадь. Наливная вся, вот-вот брызнет, как переспелая вишня, только дотронься. Стоит перед Алексеем, примеряет Михайлину рубаху.
- Как раз, парень, по тебе рубаха, вот только пуговки переставить да в плечах чуть распустить.
У Алексея по широкой груди мелким кустарником кудрявится волос. Дотронулась до голого тела Алексеева, искоркой влетел огонь в пальцы, побежал по рукам к груди, к сердцу; сердце сладко заныло, вспыхнули зарницами щеки, искоркой заблистали глаза. Три года нет мужа Михайлы, три года холодная, словно девичья, постель не смята жаркими безумствующими телами в темные душные ночи, три года не обласкано крепкое наливное тело. Будто и люб был Михайла, будто и нет. Да и давно уж расстались, как в тумане расплылось Михайлино лицо; сказала б, да не помнит, какие глаза у Михайлы, какие губы.
Ласково хлопнула Петрухина по голому плечу.
- У-у, лешман, какой уродился, Михайлина рубаха не лезет!