4.2
Пальмовая роща два дня служила Алрою прибежищем для отдохновения от изнурительной дороги. Вдоволь вкушал фиников, чистой водой утолял жажду. Если б сознавал вполне, как много сил потрачено, должно быть пожелал продлить идиллию, но вечное счастье губительно. Думы о предстоящем звали к новым испытаниям, и безмятежности нет места в сердце.
Предводитель продолжал путь и вскоре к изумлению своему увидел далеко-далеко впереди очертания городских стен и башен. Перед ним предстал один из полуразрушенных городов, канувшей в небытие древней империи Силусид. Ободренный, Алрой добавил шагу. Утомился, сделал привал под куполом гробницы некоего мусульманского святого. К заходу солнца подошел к городским воротам. Стражников места пусты, кавалькады не въезжают и не выезжают, не видно жителей, верблюды не пасутся. Безлюдье и запустение.
Приближалась ночь, но магнит новизны сильнее осторожности, и Алрой пересек линию ворот.
Взгляду Давида открылся огромный город, и облик строений необычен и нов для него. Если столь величественны и пышны развалины, как великолепен город был в век расцвета! Перспектива уменьшает летящие вдаль стройные ряды колонн. Не все они целы, но это не нарушает красоты, лишь добавляет таинственности. Площади вокруг храмов щедро украшены мозаикой, не угас блеск позолоты. Гранитные обелиски покрыты знаками и надписями. Триумфальные арки надменны, хоть фризы их полустерты. Бани, купальни, фонтаны замерли без воды. Вот изящный акведук, вот порфиный столб. Разбитая статуя забытого героя лежит на постаменте. Восхищенный, Алрой созерцает великолепие древности. Люди умирают, города пустеют, а красота живет и творит себе все новых почитателей. Великое и поколениям не разрушить.
С изумлением взирал Алрой на окружавшую его картину разрушения, вечности и красоты. Глаз не насыщался, и удивление росло. Пыл любопытства охлаждался опаской неизвестности, но зрелище затягивало. Куда ни глянь - кругом чудеса, и нет им конца. Эхо собственных шагов в предночной тишине наполняло сердце тревогой и трепетом. Алрой размышлял: "Вот я, юный иудей, Предводитель изгнания, любуюсь красою мертвых творений чужих древних монархов. Империи и династии, метрополии и провинции, народы и воинства - возникают и расцветают, гибнут и исчезают. Лишь народа Израиля сторонится время. Я, потомок древнего царя, жив, дышу, замышляю великое. И блестит золотом мой Иерусалим. Слово, дело, герой. Вечный народ вернется к величию!"
Но над пафосом и фантазией смеются простота и реальность. Раздался крик. Алрой обернулся. Разбойники-курды схватили и связали его.
4.3
Подгоняя пленника, разбойники поспешили вдоль главной городской улицы. Дойдя до ее конца, они свернули к ионическому храму. Пейзаж становился все менее привлекательным. Сохранившиеся постройки попадались реже, преобладали развалины. Картины великолепия сменялись видом разорения.
Ярок и короток закат на востоке. Слабеет, розовеет багровый цвет. Почернели дальние башни, но различимы на небосводе, не слились с ним. Бледная пока луна похожа на маленькое облако, колеблется его призрачный свет.
Лиходеи со своей живой добычей обогнули храм и направились к большому овальному зданию, изрядно побитому веками. От крыши до фундамента стену его украшала широкая трещина.
За стеной находился большой амфитеатр, лунный свет увеличивал его размеры. Внизу в центре расположилась группа людей. В стороне стояли лошади и верблюды. Люди были заняты пиршеством. Они сидели на циновках и коврах, пили и ели. Лица жестоки, веселы и красны от света и жара горящего костра. Головы повязаны платками, просторная одежда, много оружия.
"Лазутчик!" - провозгласил один из пленителей Алроя, вытолкнув последнего на середину большого ковра, где сидел атаман банды.
"Повесить его!" - небрежно бросил владыка, не глядя в сторону жертвы.
"Это вино великолепно, или я не истинный мусульманин, о могущественный Шерира!" - вполне юмористически заметил один из авторитетов в разбойничей иерархии, обращаясь к атаману - "Однако, мы были бы несправедливо жестоки, столь поспешно применяя крайнюю меру. Подвергнем его пыткам, глядишь, и узнаем что-нибудь полезное."
"На твое усмотрение, Кислох," - ответил Шерира. "Эй, ты откуда взялся? Молчит. Ясно: лазутчик. Петли ему не избежать!" - добавил атаман.
Разбойники развязали пленника, намереваясь сделать веревке иное употребление. Тут вмешался один из проницательных соратников Шериры.
"Лазутчики не молчат, отвечают. Этот больше походит на переряженного торговца."
"В таком случае при нем должны быть драгоценности. Спрятаны в одежде, скажем. Надо обыскать его," - выступил с новым планом Кислох.
"Так обыщите его!" - нетерпеливо выкрикнул Шерира, - "Делайте что хотите, только подайте-ка мне еще бутылку! Это греческое вино - лучший из трофеев. Эй, там, не спите! Разожгите посильнее огонь! А ты, Кислох, противник жестокости, не вешай его, а зажарь!" - расхохотавшись, закончил Шерира.
Разбойники приготовились обыскивать Алроя. Тот заголосил: "О, друзья мои! Да, да, друзья! Отчего нам не быть друзьями? Пощадите меня! Я молод, беден и ни в чем не повинен! Я не лазутчик и не торговец. Я пилигрим!"
"Пилигрим, пилигрим," - передразнил Шерира, - "все лазутчики - пилигримы!"
"Он говорит слишком складно, чтоб говорить правду," - подал очередную мысль Кислох.
"Говоруны, как правило, - лжецы!" - провозгласил Шерира.
"Потому-то Кислох самый красноречивый среди нас!" - заметил один из разбойников.
"Рискованная шутка. Веселье доведет от вина до кинжала!" - парировал Кислох.
"Кончайте свару! Обыщите вы его наконец?" - вмешался Шерира.
Разбойники схватили Алроя, стали обыскивать.
"Атаман! У него на груди спрятана драгоценная вещица!"
"Ты был прав, Кислох!" - примирительно похвалил шутник.
"Давайте-ка это сюда!" - крикнул Шерира.
Мгновенно вспомнил Алрой напутствие Джабастера: "Лучше смерть, чем жизнь без талисмана." Мысль эта придала пленнику силу и решимость обреченного. Он вырвался из цепких рук, выхватил из костра горящую головню и, угрожающе размахивая ей, встал в оборонительную позицию.
"Он храбрый малый. За это заплатит жизнью." - спокойно заметил Шерира.
"Командир!" - с дерзостью отчаяния закричал Алрой, - "Слушай меня внимательно! Я пилигрим, я беден, как нищий. Вещь эта - не украшение, а мой священный талисман, для тебя пустая безделица, для меня она - дороже жизни. Но о моей жизни не заботься, бойся за свою. Кто приблизится ко мне - умрет. Добром прошу - отпусти!"
"Убить его," - сказал Шерира.
"Кинжалом заколоть!" - уточнил Кислох.
"Давай сюда украшение!" - гаркнул один из шайки, не решаясь подойти к Алрою.
"Бог Давида защитит меня!" - в исступлении закричал Алрой.
"О, да он иудей!" - воскликнул Шерира, взволновавшись настолько, что даже встал с ковра, - "пощадим его, ведь и моя мать была еврейкой!"
Бандиты, приготовившиеся исполнить предыдущий вердикт атамана, опустили оружие, попятились назад. Алрой по-прежнему пребывал в боевой готовности.
"Доблестный пилигрим," - непривычно мягким голосом заговорил Шерира, подвигась к своему пленнику, - "ты держишь путь в святой город?"
"В город предков!"
"Смелое предприятие. Откуда следуешь?"
"Из Хамадана."
"Изнурительный путь. Тебе нужен отдых. Как тебя зовут?"
"Давид."
"Ты среди друзей, Давид. Ты в безопасности. Располагайся, отдыхай. Я вижу, ты колеблешься. Тебе нечего бояться. Вечно живая в моем сердце память о матери - порука тому." Тут Шерира достал кинжал из ножен, наколол им руку и, окровавленную, протянул ее Алрою. Тот, зная, как поступить, коснулся губами свежей раны.
"Я дал клятву, и она принята," - сказал атаман разбойников, удовлетворенный жестом Алроя, - "Я никогда не изменю тому, в чьих жилах течет моя кровь." Сказавши это, Шерира взял Алроя за руку, усадил на свой ковер.
4.4
"Ешь, Давид," - сказал Шерира.
"Я буду есть хлеб," - ответил Алрой.
"Неужто за три недели в пустыне ты так пресытился свежим мясом, что откажешься от молодой газели? Сегодня утром я убил ее своим копьем. Нежный вкус, халиф позавидует."
"Не сомневаюсь, но прошу хлеба."
"Бери то, что тебе по нраву, хоть и странно это - предпочесть простой хлеб великолепнейшему мясу."
"Благодарю, добрый Шерира. Касательно мяса у евреев особые законы."
"Я что-то слышал об этом от матери - она еврейка. Отец курд. Я в выигрыше всегда, кто бы ни был у всевышнего в фаворе."
"Бог один, а Магомет - его пророк," - провозгласил Кислох, - "пью за твое здоровье, иудей!"
"Присоединяюсь," - заявил другой разбойник, - "Мой отец был гебром, из Эфиопии. Все свое состояние он пожертвовал для дела веры. Результат - его сын гол, как сокол."
"А я - индиец, и верю в золотую фигуру божества, что пребывает в храме в Дели," - сказал темнокожий разбойник, обладатель быстрых и блестящих глаз.
"У меня нет веры," - признался черный негр, сверкая белозубой улыбкой, - "но если б я поверил, то непременно в твоего бога," - добавил он, обращаясь к индийцу.
"Я всегда хотел быть иудеем, моя мать была хорошей женщиной," - глубокомысленно произнес Шерира.
"Евреи богаты," - заметил кто-то.
"Прибудешь в Иерусалим и там увидишь христиан," - сказал Шерира Алрою.
"Христиане - неверные, проклятые гяуры. Мы все против них," - заявил Кислох.
"С их белыми лицами!" - сказал негр.
"С их голубыми глазами!" - добавил индиец.
"Чего хорошего можно ждать от людей, живущих в странах, где не светит солнце!" - заключил сын выходца из Эфиопии.