7.6
Сельджуки остановились у стен заброшенного города. Хасан выслал разведчиков. Те доложили о царящем запустении. Тогда Хасан расставил гвардейцев вокруг стен снаружи, дабы они не позволили никому сбежать из города, а сам с бойцами вступил на пустынные улицы.
Находит грубая душа объект почтения, и пример его помогает ей осветить темные свои уголки. Сказочное очарование места возымело несомненное действие на пришельцев. Не узнать было кавалерию сельджуков. Необузданные всадники и резвые их кони под уздой на сей раз были тихи и почтительны к древностям вокруг. Ни барабанного боя, ни проклятий, ни шуток не слыхать. Ни мелькающих в воздухе сабель, ни пируэтов верховой езды не видать. Лишь приглушенный пылью веков топот копыт тревожил тишину.
Закат. Небо темнеет. Звезды восходят над крышами.
"Нам сюда, мой господин!" - сказал купец-проводник, обращаясь к Хасану. Тот стоял в окружении своих командиров, во главе войска, заполнившего улицы. В уходящем закатном свете чернели прекрасные кони, на головах всадников белели тюрбаны, украшенные красными перьями, сверкали боевые доспехи. Нарядное сельджукское воинство добавило новые черты к красе древного города. Свойство красоты - веками впитывать себе подобное, и, обновляясь, изумлять новых почитателей.
"Нам сюда, мой господин!" - повторил торговец и указал в сторону улицы, ведущей к амфитеатру.
"Стой!" - раздался вдруг громкий пронзительный окрик. Всадники остановили лошадей.
"Кто это?" - крикнул в ответ Хасан.
"Я!" - ответил голос. Женская фигура возвышалась на крыше здания, руки воздеты кверху.
"Кто ты?" - испуганно спросил Хасан.
"Я твой злой гений, сельджук!"
Хасан побледнел. Щеки приобрели цвет слоновой кости - точь в точь рукоять его секиры. Он застыл на месте. И женский образ оставался недвижим. В глазах сельджуков родился страх.
"Женщина, колдунья или богиня!" - вымолвил наконец Хасан, - "что тебе надобно здесь?"
"Трепещи, сельджук, Писание Бога презревший! Или забыл, как Канаанский воевода Сисра вздумал Иудею покорить, а доблестный Барак разбил его орду? Безумец! Ты покусился на народ, что под защитой звезд небесных!"
"Колдунья иудейская!" - воскликнул Хасан.
"Пусть так. Коль я колдунья иудейская, то заклинание мое падет на головы сельджуков, и горе вам!"
"Проснись, пророчица Дебора! Запевай песнь свою, окрыляй Барака-полководца, сына Авиноама! И возликует народ Израиля!"
Вконец почернело небо. Не ночь, но тучи стрел, копий и камней виной тому. Летят отовсюду, поражают сельджуков правоверных и верных их коней. Ужас в сердцах. Мертвые падают на землю, живые топчут упавших. Смятение, хаос, бегство. Воинственные крики и призывы к спасению.
"Измена! Нас предали!" - вскричал Хасан и метнул копье в сторону проводника, но тот ускользнул в темноту.
"Оглы, назад в пустыню!" - прозвучала команда.
Гвардия за стенами города встревожилась долгим отсутствием вестей. Когда же донеслись обрывки боевых вскриков, сомнения ушли - в городе бой, спешить на подмогу! Стремясь соединиться, силы внутри и вне городских стен рвались к одному и тому же месту - к воротам. Пробившись к ним, тающая на глазах армия Хасана обнаружила, что они заперты, забаррикадированы, охраняемы противником, и путь гвардейцам прегражден. Момент для водворения порядка упущен. Сельджуки рассеялись средь улиц, дворов и переулков. Гонимый волей к жизни, Хасан с тремя десятками бойцов ринулся к пустырю. Отступая, правитель Хамадана крушил на пути, что мог. Два разных чувства совместились в душе сего солдата - готовность приговор судьбы принять и надежда, что мелькнет счастье и спасет его.
В этот тяжкий для сельджуков час, словно по волшебству, вместе и разом, со всех сторон обрушились на бегущего врага доблестные бойцы Алроя. Из-за колонн и обелисков, из щелей и укрытий, из развалин и склепов вырастали вооруженные кое-как, но непобедимой яростью геройства одержимые люди. Мстить за тысячу лет неотмщенных, вернуть величие народу вечному, царствовать средь народов вечно! Мечи красны селджукской кровью, и нет спасения никому. К стене прислонятся - копье пронзит, за стеной схоронятся - каменный дождь настигнет. Барабаны, трубы, тарелки медные. Все звенит, гремит и грохочет, все - подспорье мятежникам. Жестокость воинства превосходит жестокость воинов, ибо в стае забывается страх.
"Взобраться бы на стену и бежать в пустыню - единственное спасение наше, Ибрагим!" - крикнул Хасан одному из оставшихся в живых товарищей, - "хоть бы с Алроем повстречаться!"
В направлении пустыря несколько еврейских всадников гнали впереди себя трех сельджуков. "Никому никакой пощады, Авнер! Они все подобны Амалеку, врагу иудеев извечному!" - кричал Алрой, размахивая окровавленной саблей.
"Один готов, другой за ним, а вот и третий! Сабля моя потрудилась на славу!" - возликовал Авнер.
"Твоя лошадь истекает кровью, Авнер. Где Джабастер?"
"У городских ворот. Рука рубить устала. Господь дал их нам на растерзание. Добраться бы до главаря!"
"Обернись, злодей кровавый! Я пред тобой!" - прокричал Хасан.
"В сторону, Авнер! Он мой!"
"Предводитель, ты и так довольно положил врагов!"
"Ты не меньше преуспел. А этот - только для меня! Подойди, турок!"
"Ты Алрой?"
"Он самый".
"Ты пролил кровь Алчирока?"
"Имел честь!"
"Бунтовщик и убийца!"
"Как тебе угодно. Беспокойся о себе!"
Иудей метнул копье в сельджука. Острие скользнуло о нагрудную броню, вонзилось в землю. Всадник пошатнулся в седле, кинулся на врага со всею быстротой и силой. Их сабли скрестились, и оружие мусульманина сломалось пополам.
"Негодяй, кто продал мне клинок! Лгал, что лишь халифа сабля крепче!"
"Ты прав. А сейчас - прав я!" - вскрикнул Алрой и зарубил сельджука. Вскочил в седло вороного коня, что недавнему врагу принадлежал, и поскакал туда, где не окончен бой.
Ночь торжествовала. Крики, шум - все стихло. Мятежники не оставляли мусульман в живых. Спрятавшихся отыскивали и убивали. Последовательна и неумолима одержимость веры. Не знает пощады жестокий восток.
Горели факелы. Пока приготовлялась трапеза, победители распевали гимны и благодарили Бога.
Вот выступила вперед пророчица Эстер. Бьет в медные тарелки, танцует пред мессией Израиля. А тот стоит усталый, сабля опущена, с ним Джабастер, Авнер, Шерира. Сейчас кто усомнится в божественности миссии Алроя и в величии содеянного им? Казалось, немая пустыня подхватила песнь торжества, вторя победителям.
7.7
Чем гуще тревога, тем неповоротливее время. Туман неизвестности окутал еврейский квартал Хамадана. Уж в который раз почтенный Бостинай вопрошает седобородых старейшин - победа или гибель, падение или величие? Мирьям погружена в молитвы - лишь спасения брату просит, не думает о высоком. И простая мысль может наполнить сердце до краев.
Две недели, как властитель Хамадана ушел побеждать и карать. Две недели нет вестей. И вот часовой на вышке возгласил, что видит вдалеке военный строй. Жители облепили городские стены. Ликование и предвкушение среди мусульман, холод и трепет в сердцах иудеев.
"Бог един!" - торжественно провозгласил командир охраны.
"И Мухаммед - Пророк Его!" - подхватил часовой.
"Завтра обрежем носы еврейским псам!"
"Утрачен скипетр!" - в отчаянии воскликнул Бостинай.
Удрученная, бессильная, приниженная Мирьям кинулась вон из дома, нашла в саду кучу пепла, обсыпала себя. "Господи, не оставь Давида!" - шептала.
Медленно и торжественно шествовали муллы к городской стене - излить потоки благословений на голову Хасана-победителя. Муэдзины проворно взобрались на минареты, чтобы тягучими голосами напомнить жителям Хамадана и всему свету, как велик Аллах.
"Хотел бы я знать, жив ли Алрой?" - спросил командир охраны.
"Если жив, его посадят на кол!" - заявил стражник.
"А если мертв, труп его отдадут на съедение собакам!" - добавил командир.
"Бостиная ждет петля."
"И его племянницу - тоже."
"Увидим. Говорят, Хасану нравятся черные глаза."
"Надеюсь, истинный мусульманин не коснется иудейки!" - взволнованно произнес черный евнух.
"Они приближаются. Какую пыль подняли, однако!" - воскликнул командир.
"Я вижу Хасана!" - крикнул стражник.
"Я узнаю его черного коня!" - подхватил черный евнух.
"Любопытно, сколько драхм стоит Бостинай?" - задался вопросом командир стражи.
"Несчетно!" - ответил стражник.
"Надеюсь, добро свое он честно приобрел", - вновь выразил надежду евнух.
"Проверим", - сказал командир, - "Как бы там ни было, тысячу, которую я должен старому Моисею, я не верну. Теперь мы свободны от долгов евреям."
"Разумеется", - подтвердил евнух.
Всадники совсем близко. Авангард достиг городской стены.
"О, Боже, кто это гарцует впереди?" - спросил командир охраны, несколько смущенный.
"Никогда прежде не видел его", - ответил стражник, - "Одежда наша, сельджукская, не иначе, кто-то из Багдада."
Зазвучали трубы.
"Кто командир охраны?" - крикнул воин внизу.
"Я!"
"Открыть ворота царю Израиля!" - прозвучал приказ.
"Кому?" - спросил изумленный командир.
"Царю Давиду. Богу было угодно отдать нам на истребление армию Хасана. Мы не оставили в живых ни самого Хасана, ни командиров, ни солдат сельджукских. Я - Джабастер, посланец владыки нашего. Этот меч - мандат мой! Немедленно прикажи открыть ворота, и мы преподнесем вам, мусульманам, подлинного милосердия урок. А заупрямитесь, то, как говорит наш царь, ворвемся силой, всех поубиваем без разбора, включая стариков и сосунков."