Чтобы собирать плавник, нужно терпения не меньше, чем для рыбной ловли, и еще нужен острый, наметанный глаз. Отец медленно гребет вдоль берега, а Вася, прищурившись, вглядывается в плоские, искрящиеся под солнцем волны и в желтые песчаные отмели. Короткий багор лежит на носу.
- Глянь, вон там, папаня! - кричит он, увидев темную спину бревна, выныривающего из воды. Сейчас кричать можно, бревно ведь не рыба, его не испугаешь.
Отец быстро поворачивает в ту сторону, куда показывает Вася.
- Молодец, сынок, - только и говорит он.
Но другой раз можно часами плыть по заливу, а бревна и доски не попадаются совсем. От ветра это зависит, что ли? Или очень уж много развелось ловцов?
Наполнив лодку, они гонят ее к трактиру Богомолова. Нагруженная лодка идет медленно. За ней тянется привязанное веревкой большое бревно. День выдался удачный.
Богомоловский трактир стоит в начале Емельяновки. По утрам туда бегают мальчишки с большими жестяными чайниками - покупать кипяток. В самом трактире на столах тоже чайники - медные, пузатые, как самовары, с кипятком и поменьше, фаянсовые, с заваркой. Мастеровые и извозчики сидят за чаем часами. Особенно извозчики. Они пьют "для сугреву" и вытирают полотенцами лбы.
Всё же не на кипятке разбогател Семен Установим Богомолов. Начинал он с небольшого, а теперь его трактиры то всей заставе - и "Финский залив", и "Китай", и "Россия", и "Марьина роща". В домах Богомолова в тесных и грязных каморках живут сотни, а то и тысячи людей. В трактире у Богомолова можно заложить колечко, продать и пропить всё с себя, кончая нательной рубахой.
Здесь купят и дрова.
Сам Семен Устинавич к Алексеевым, конечно, не выходит. Его тут и нет. Старику Богомолову, говорят, скоро сто лет стукнет, он уже давно не стоит за стойкой. Дела ведут сыновья и приказчики. И дела у Богомоловых теперь большие. Трактиры они постепенно передают в другие руки - сами выходят в "благородные", не хотят даже называться трактирщиками.
Вася смотрит, как богомоловский приказчик отсчитывает медяки. Дрова уже сложены на берегу. Их переносил туда отец.
- Это всё? - опрашивает Петр Алексеевич, держа медь на ладони.
- Цена хорошая, - говорит приказчик, - пятак за лодку. А ну поищи где-нибудь больше, в нонешние-то времена!
Первые поручения
Потом, когда детская пора останется позади, когда отец отведет его на завод и конторщик вручит новому рабочему металлический номерок, Вася станет ее вспоминать как самое светлое и радостное время. И попрощается с ней стихами:
Так и рабочая жизнь началась,
Кончилась детская доля,
Глянула в очи неволя…
Но годы, когда он рос, были трудными для Нарвской заставы. Легко там никогда не бывало, а об этих годах и старики говорили: "Такого видывать еще не приходилось".
Это были глухие годы после революционной бури. Городовые снова стояли на углах, как идолы, - сытые и уверенные в себе. По ночам полиция врывалась в рабочие дома. Нетерпеливо и повелительно стучали в двери, грохотали сапожищами в коридорах, вспарывали слежавшиеся сенники и отдирали топорами визжащие половицы. Многих уводили, и мало кто возвращался обратно.
Не только полиция опустошала заставу. Людей гнали безработица, голод. Останавливались цехи и целые заводы. Путиловский дымил, но тысячи мастеровых получили расчет, почти половина всех рабочих.
- Обойдемся без забастовщиков, - говорил Белоножкин, подписывая приказы об увольнении. - Остальные пусть теперь поработают - каждый за двоих.
Мастера-черносотенцы, которых, как Тетявкин а, в пятом году выгоняли из мастерских, появились снова - высокомерные, полные злорадства.
- На тачках нас катали, теперь повозят на своей спине, - говорили они о рабочих.
И люди уходили. Те, у кого осталась родня в деревне, подавались туда. Тихо стало в переулках вокруг Петергофского шоссе. Жизнь была как мертвая зыбь на море. Но мертвая зыбь бывает не только после прошедшей бури. Она и предшествует новой.
Бури эти - минувшая и будущая - давали знать о себе в обманчивой тишине тех дней.
За Нарвской частыми стали пожары. Они и раньше случались нередко. Тесно приткнувшиеся один к другому, деревянные дома были набиты людьми. Жизнь не утихала Даже в глухие ночные часы, - одни возвращались со смены, другие спешили на завод. Эти домишки легко занимались от малейшей искры, от небрежно брошенной цигарки, от сажи, загоревшейся в трубе. Но теперь, когда население заставы уходило и многие дома совсем пустовали, пожары стали еще более частыми, чем прежде.
И днем и ночью проносились по Петергофскому шоссе упряжки. На красных дрогах спиной к спине сидели пожарные в высоких касках, сверкавших, как самовары. Тревожный перезвон медных колоколов гнал людей с дороги.
В думе удивлялись: что это так неблагополучно стало за Нарвской? Но застава лежала вне городской черты, и дела ее не очень волновали гласных. А за Нарвской недоумения не испытывал никто. Там знали, в чем дело. Хозяева хотели вернуть капиталы, вложенные в дома, переставшие теперь приносить доход. Покупателей не находилось, но ведь можно было получить страховку…
Пожарные спешили, колокола на дрогах звонили громко, но путь был не близкий, а сухое дерево разгорается скоро. К приезду пожарных огонь иной раз охватывал уже целый квартал.
Заставские мальчишки поспевали на пожары быстрей. Неистовый огонь завораживал и неудержимо привлекал их.
Было совсем раннее утро - ветреное и по-осеннему холодное, когда Вася с дружками прибежал в переулок недалеко от шоссе. Мальчишеский телеграф - еще не изученная наукой, удивительно быстро действующая система оповещения - не обманул. Пожар оказался большой на редкость. Пламя жадно перекидывалось с дома на дом, слизывало длинными языками заборы, прыгало по тесовым крышам. А возле домов метались перепуганные, растерявшиеся бабы.
В суматохе пожара Вася столкнулся с Митькой, давнишним товарищем по играм. Митька, всегда озорной, тихо сидел на груде вещей посередине переулка.
- Горите? - опросил Вася. Как всегда, в минуту волнения он заикался сильнее. - Г-горите тож-же?
- Подбирается к нам, - сказал Митька и кивнул на дом, стоявший невдалеке.
- Еще не занялся ваш? А почему рам нет в окнах?
- Хозяин вчера вынул рамы и двери снял. Ремонт, говорит, будет, а нам чтобы выезжать скорее. Платить-то нечем.
- Так без окон, без дверей и опали?
- Так… Теперь и вовсе спать будет негде. Сгорит дом.
И тут вдруг они услышали громкую и частую неровную стрельбу. Раздались крики, люди шарахнулись от ближнего дома, объятого огнем.
- Казаки! - закричали в толпе. - Стреляют казаки!..
Но выстрелы доносились из глубины горящего дома, там никаких казаков быть не могло.
- Патроны рвутся, - догадался человек, тащивший ведра с водой, - патроны это. Под полом были спрятаны, наверно, или в стене. С революции, с пятого года.
- На будущее приберегали их, - сказал другой. - Нужда-то будет в патронах…
Пожарные еще не приехали, но городовые были уже тут. Всполошенные выстрелами, они кинулись на толпу, отгоняя людей подальше.
- Я здешний, - сказал Вася, садясь рядом с Митькой на узлы. - Вещи сторожить надо!
- Без вас тут обойдутся! - прикрикнул, не слушая его, городовой и ткнул кулаком в спину. - Живо убирайтесь отсюда.
Митька громко заплакал, цепляясь за узлы.
- Фараон чертов, селедка, - огрызнулся Вася, исчезая в толпе.
Это было невинное еще столкновение с представителями власти. Но до более серьезных оставалось уже недолго.