В городе не было единого командования. Командовали все. Приказы издавали тоже все - от начальника гарнизона до начальника станции, от председателя совдепа до секретаря губкома РСДРП (б).
* * *
В здании совдепа сутолока. Как в проходном дворе - одни заходят, другие выходят и куда-то исчезают. Ровный, словно в пчелином улье, висит в коридоре гуд, монотонный, иногда нарушаемый чьим-либо вскриком или руганью, надрывной, матерной. Под ногами сплошной слой бумаг. Исписанных, с печатями, с размашистыми закорючками подписей…
Плотников вторые сутки, не разгибаясь - сидел тогда в дальней комнате совдепа и перебирал бумаги - ценные и особо ценные складывал в одну кучу, малоценные и просто текущие, никому теперь уж не нужные бумаги - в другую сторону, в другую кучу. Ценность бумаг определял, конечно, "на глазок", хотя на всех - за исключением листовок и воззваний - значился гриф "секретно" или "весьма секретно".
Постановления… постановления… постановления… Сколько этих постановлений приняла новая власть за полгода своего существования! Кто-то же их писал (прежде, чем принять), кто-то их сочинял! Это сколько же надо иметь кадров, чтобы успевать к каждому заседанию (а заседали чуть ли ни каждый день, а то и по нескольку заседаний в день!)… Стоп! Где-то тут только что попадался протокол об организации отделов при совдепе. Плотников порылся в
куче бумаг. Нашел. Протокол от 30 марта 1918 года… председательствует Устинович, председатель губисполкома. Докладчик Казаков предлагает проект организации отделов совдепа по типу гор. Петрограда - 16 отделов!
Припоминает сейчас в камере Плотников, что как ни торопился тогда, в начале июня восемнадцатого, - по ночам уже слышна была канонада, фронт приближался к городу - не поленился тогда посчитать, сколько же должностей учредили новые власти вместо одной компактной земской управы. Только в агрономическом и сельскохозяйственном отделе (в его, как говорится, родном) насчитал больше тридцати подотделов и секций, кроме того, во врачебно-санитарном отделе значится 8 подотделов, в ветеринарном - 3 подотдела, в юридическом - 7 подотделов, в охране - 2 подотдела, 5 секций, в военном - 6 подотделов… Боже мой! Куда их столько?!
Дальше в протоколе значится: "Каждый отдел имеет свою печать, регистратуру. В каждом отделе есть отдельные заведующие, желательно члены совета"…
Не успел тогда он дочитать протокол, в комнату заглянул, не переступая порога, секретарь губкома партии товарищ Присягин - не очень привычно еще было Плотникову называть друг друга "товарищем"! Присягин в яловых сапогах, пахнущих дегтем, в пиджаке из грубого черного сукна с мятыми, завернутыми лацканами, в кожаном картузе с пуговочкой на макушке внимательно посмотрел на удивившегося Плотникова.
- Куда это ты, товарищ Присягин, собрался? Будто в извоз? - Плотников посмотрел на брезентовый дождевик в руках.
- Чтоб не каждый узнавал, - ответил Присягин.
- Боишься, что узнают?
Присягин вдруг настороженно смолк, почувствовав в вопросе какой-то подспудный смысл. Холодно, зловеще спросил:
- Что-то ты, товарищ Плотников, слишком внимательно роешься в наших бумагах? - сделал он ударение на слове "в наших".
- Я считаю, надо наиболее ценные документы оставить в городе.
- Это почему же? - резко спросил Присягин.
- А менее ценные, - продолжал, будто не слыша вопроса, Плотников, - можно взять с собой.
Присягин, не скрывая, подозрительно прищурился, глядя прямо в глаза Плотникову.
- Это как прикажете, сударь, вас понимать?
- А вот так: заколотить все это в ящики, сделать на этих ящиках какую-нибудь маркировку, поставить эти ящики в каком-нибудь захудалом складе скобяных или каких- то других, вроде шорных, изделий в самый дальний угол, завалить каким-то хламом, и пусть они там стоят до… второго пришествия… советской власти. Никто их там искать не будет. И вообще их никто искать не будет…
Присягин навалился плечом на дверной косяк, задумался. В коридорном гвалте послышался чей-то резкий, командный голос - что-то тяжелое выносили наружу. Донеслись потом торопливые шаги. Присягин оглянулся.
- Матвей! - обрадованно позвал он. - Подойди-ка сюда… - Цаплин вошел в комнату к Плотникову, молча протянул руку, поздоровался.
- Вот послушай, что предлагает небольшевистский элемент. Оказывается, их тоже иногда надо слушать - тех, которые не большевики. Весь архив спрятать здесь в городе. Не брать с собой… Оказывается, он тут копается в наших бумагах.
- Это я ему поручил… Не возражаю оставить все здесь…
- Тогда пусть разбирает дальше эти архивы, - сказал Присягин. Помолчав, добавил то, что он любил больше всего рассказывать - Когда я учился в школе у Владимира Ильича Ленина, в Лонжюмо во Франции, он нам постоянно говорил: конспирация - это для революционера достоинство номер один, с нее, с конспирации, начинается революционер, на ней, на конспирации, революционер и заканчивается… Мудро?
Ни Цаплин, ни Плотников ничего не ответили - они слышали все это много раз.
Председатель городского совдепа снял пенсне, низко наклонился над стопкой бумаг, удивленно спросил:
- Ты что, все их читаешь?
- Нет, конечно. Так заголовки пробегаю.
- Ты тут сильно-то не рассиживайся. Еще максимум два-три дня, и контрреволюция будет в городе. Надо успеть.
Плотников молча кивнул. Он и без этого понимал, что дни уже сочтены. В основном счет идет уже на часы. Большевики, руководители советской власти в городе, конечно, растеряны. Не знают, что делать. Понимал, что в городе нет сильной личности, которая бы встала во главе сопротивления. Нету. Не позаботился центр прислать кого-то посильнее. А эти жили, выносили постановления и… складывали их вот в такие бумажные кипы. Думали, что в этом и заключается их роль руководителей новой власти… Наверное так оно всегда бывает, когда некомпетентные люди садятся не в свое кресло. А при всякой революции к власти придут обязательно некомпетентные, придут недоучки, у кого горло шире, кто нахрапистей. А не тот, кто образованней… Взять хотя бы того же Присягина. Хотя постоянно кичится он той самой школой в Лонжюмо. А что она ему дала? Ничего. Как был заводской мастеровой, так им и остался. Не ему стоять во главе губернии… Взяли распустили гарнизон - готовую, сформированную, обученную воинскую часть! Распустить, когда еще не видно конца революции, - вот он, мастеровой-то, весь тут налицо…
Из коридора донесся торопливый топот ног, голоса резкие, по-уличному не сдерживаемые:
- Ты видел, какие шахтеры прибыли?
- Ага, как николаевские солдаты…
Остановились недалеко от дверей комнаты Плотникова, заговорили тише (явно работники губисполкома и губкома партии).
- Ну что, ребята, допрыгались? Поиграли властью? Куда теперь? - Совсем тихо - Говорят, Устинович сбежал.
- Да. Слышал. Сегодня об этом говорят уже открыто.
- Ну, что делать-то? - допытывался все тот же голос, который только что спрашивал, допрыгались ли. - Дальше-то что? Отступать со всей оравой? Мне - не очень чтобы очень… Окружат. А наверняка окружат! Всем ничего не будет, пожурят. А нас выловят. И тут же поставят к стенке. Без суда.
- Это точно… Присягин тоже вон навострился. Наверняка сегодня ночью сбежит. Нюхом чую. Завтра чехи будут здесь.
- Могут. Очень даже. Давай, ребята; пока не поздно, в разные стороны, а?
- В тайгу надо уходить. На Чумыш. Менять фамилии и - по селам… Работать кузнецами.
- Посуду лудить. Главное, документами запастись.
- Не-е. Документы это ерунда. Главное - инструмент.
- А руки? Куда руки денешь? Это самый главный документ. Пальцы…
Плотникову стало неудобно подслушивать дальше чужой разговор, тем более такой - о… предательстве. Скорее, о дезертирстве. Он громко кашлянул и с грохотом опрокинул стул…
3
Лежа в камере на топчане, Плотников в мыслях уносился, казалось, в такое далекое и в то же время совсем недавнее, в такое же смутное время, как и сейчас за стенами тюрьмы. Правда, сейчас нет сумятицы. Хотя бестолковщины не меньше…
На вокзале было тогда столпотворение. К утру 14 июня было отправлено пять железнодорожных эшелонов, битком набитых имуществом, всяческим скарбом и беженцами. На станционных путях спешно грузились еще два эшелона, последние.
Плотников, как и многие совдепчики его ранга - не технические, а ответственные работники - никуда не были зачислены, никто о нем, о его эвакуации не собирался заботиться, поэтому он сам отвечал за себя и только перед своей совестью. Никого из руководителей совдепа здесь, на перроне, не было тогда, в то утро. И вообще было бы полнейшее безвластие, если бы не Сухов, командир кольчугинского шахтерского отряда, прибывшего позавчера.
Петр Сухов молодой парень в форменной тужурке телеграфиста, несуетливый, с умными карими глазами. Он все утро стоял на перроне, не кричал, не махал руками, говорил почти тихо, но его все слышали и все слушались. Поминутно к нему подбегали люди, что-то докладывали, он кивал головой, отдавал какие-то распоряжения, люди поворачивались и убегали. Прибегали новые. Все вокруг него делалось бегом. Один он стоял недвижно. Иногда улыбался, подбадривал - от него шла такая уверенность! Плотников невольно подумал: именно такого парня все время и не хватало в Барнауле. Был бы такой в совдепе - и гарнизон бы не распустили, и мятеж бы не вспыхнул.
Плотников, вышедший тогда из дверей вокзала, невольно засмотрелся на кольчугинского командира. Потом подошел к нему. Козырнул, представился:
- Ответственный работник губземотдела Плотников.
Сухов неторопливо смерил взглядом его с головы до ног, будто проверяя и оценивая.