Данилов даже немножко оторопел перед столь продуманной четкой логикой. Наверняка мужик или с Плотниковым часто встречается, от него нахватался, или чье-то другое влияние на нем. Но сам он до такого додуматься не мог…
- Ваша школа, Филипп Долматович? - спросил Данилов прямо.
Плотников, не вступавший в разговор раньше, тут засмеялся.
- Я так и знал, что ты подумаешь на мое влияние. А тебе не пришла мысль, что не он от меня, а я от него заряжаюсь?.. Он всю жизнь газеты выписывает, читает. Журналов, посмотри, сколько у него. Ты поговори с ним по поводу Столыпина. Он тебе разъяснит, что это за деятель.
- Можно подумать, что вы газет не читаете и с планами Столыпина не знакомы?
- Я читаю - это одно. А он читает - это совсем другое, может быть, даже противоположное. Нам - тем более политработникам - надо научиться видеть мир глазами мужика. Тогда у нас будет полное взаимопонимание.
- А мы что, разве не понимаем мужика? - удивился Данилов. - Всю жизнь с мужиками прожили.
- Прожить с мужиком бок о бок - это еще не гарантия понять его.
Данилов не возразил. Конечно, это еще не гарантия.
Долго в этот вечер говорили о мужике, в основном о сибирском, кондовом, о судьбах Сибири эти трое разных и по взглядам на жизнь, и по жизненному опыту, и очень разных по возрасту - трое разных по характеру людей. Перед тем как отвести в горницу спать гостей, хозяин вдруг, обращаясь прямо к Данилову, сказал:
- Ты, мил человек, больно уж рьяно защищать Советску власть - она и така хороша и этака прекрасна. Я ничего не имею пока против этой Советской власти - может, придет она настояща-то с Красной армией-то и из наших сел турнут Троху-Летуна. Но я вот чо хочу сказать: ежели уж Советска власть така хороша, то неужли до Ленина никто не мог додуматься раньше до такой власти? Быть того не может. Читашь вот, сколько умных-то людей жило на земле до Ленина и чо, ни один из них не смог додуматься? Ждали Ленина. Не верю. Такого быть не может. На словах она вроде бы уж сильно хороша - даже не верится. А раз не верится, значит, где-то есть в ней червоточинка. И эта червоточинка сожрет ее всю. Слишком хорошей власти не быват, чтобы все были ею довольны… Всякая власть - есть насилие… Ну да ладно, у вас завтра дел, должно, полным- полно будет? Давайте ложиться спать. - Он провел гостей через переднюю половину избы в горницу, зажег лампу. - Вот на этой кровати будете спать. Ежели кто из вас ночью курит - на улицу не выходите, курите здесь, только печку откройте. Мои оболтусы тоже уже оскоромились, когда приезжают на побывку, тут ночуют, тоже курят вовсю. Мать уж их по-всякому, а они здоровые бугаи, чо она с ними сделат… Однако век такой пришел - конец нашей старой вере.
- А где они у вас, сыновья-то?
- Где и все - у Мамонтова…
Утром выехали рано, еще затемно. Поспать удалось часа два-три, не больше.
- Горожанин так не умеет жить, как мы, - поеживаясь от утренней сырости, сказал Плотников. И чувствовалась в его голосе гордость за деревню, за ее уклад. - Мужик привык спать по-звериному, урывками.
- Филипп Долматович, а все-таки, зачем вам надо было меня брать с собой? Чтоб показать этого мужика?
- А что, плохой мужик? Вот это и есть настоящий сибирский мужик. Не нравится он тебе?
- Я бы не сказал, что не нравится. Но он какой-то…
- Не послушный? Не подлаживается под нас, да? Слишком самостоятельный и даже, я бы сказал, гордый?
- Вы вот говорили на совещании, что не надо забирать у мужика хлеб, он сам, мол, его привезет. Нет, этот не привезет.
- Трохе-Летуну - нет, не привезет.
- Да, кстати, почему его так зовут - Троха-Летун?
- Трофим он, а так как тут вместо "ф" говорят "хв", Так и получился Троха. А летуном он по существу сам себя прозвал. С действительной пришел, рассказывал как он там, в авиации, где службу проходил, хвосты аэропланам заносил. А через год он уже рассказывал, как летал на разведку с летчиком. А потом - он уже и сам будто бы летчиком был. Там такие подвиги совершал! Если его послушать… Не серьезный, конечно, он человек. Ботало. Так что, если он останется еще надолго у власти в волости, хлеба здесь не взять.
- Это хорошо, если один Никандрыч не уважает этого Троху-Летуна, если он один не повезет зерно. А если их, много таких в селе? - сказал Данилов.
- А если их таких много, надо Троху-Летуна убирать. Не конфликтовать же из-за него с мужиками!
- А если они захотят вдруг избрать такого же прижимистого, как они?
- Это и хорошо, - согласился Плотников.
- Но хлеба-то у них тогда не взять!
- За бумажки - да не взять. А если на товары - с милой душой.
Данилов уже сам себе, не Плотникову проговорил:
- Где их взять-то, эти товары?.. - И вдруг спросил: - А почему вы решили показать его мне, а не Голикову, например? Этот мужик больше по его части.
- За тобой, Данилов, будущее, ты молодой, грамотный. А Голиков выдыхается. То, что мог, он свое в жизни сделал.
Так ли это, не так ли - Данилов не знал. Он не соприкасался с верхним эшелоном партизанской власти до вчерашнего дня. Вчера он это почувствовал - он был белой вороной среди приближенных и к Главному штабу, и к Облакому, и к полевому штабу главнокомандующего. Хотя многих из присутствовавших вчера на совещании он знал лично, уже встречался с ними раньше, но все равно он чувствовал себя не в своей тарелке. Он сразу же понял, что тут свои подспудные, подводные течения, скрытые рифы, тихие заводи и опасные омута. Разобраться в этом, тем более вот так с ходу, было не под силу. Да он и не стремился к этому. Знал одно: Облаком не пользуется авторитетом у боевой части армии. Не мог только понять, откуда идет это недоверие - или от самого Мамонтова или откуда-то со стороны.
- Ты знаешь, - вдруг заговорил Плотников. - Я не стал на собрании об этом говорить потому, что Облаком все равно скоро распустят, не стал портить им последние их дни. А панику-то Облаком тогда, когда Мамонтов их догнал, наделал сильную. Г оворят, когда Г оликов забирал подводы, то кричал на обозников: "Вам-то что-о! Вы мобилизованные. А если нас поймают, то всех расстреляют!" Мамонтов вынужден дать несколько длинных очередей из пулемета с тачанки над головами облакомовцев. Тогда только они остановились.
- Вы знаете, Филипп Долматович, что большевистская партийная организация у Мамонтова действует почти подпольно?
- Слышал. Их арестовали всех - всю ячейку.
- Мне Толоконников рассказывал, что они проводили партсобрание в бане за огородами. А их накрыли, и всех арестовали. Мамонтов приехал, ему докладывают: раскрыт, мол, заговор против тебя, в бане договаривались… А у них, кажется, в повестке дня обсуждался вопрос о руководстве большевиками повстанческим движением. Или что-то в этом роде. Мамонтов приказал привести всех, всю ячейку к нему. Выслушал. И говорит: вы уж, ребята, поосторожнее будьте в другой раз со своими собраниями, а то под горячую руку шлепнут как заговорщиков и разбираться не будут…
- Ты член партии большевиков?
- Нет еще.
На рассвете в центре села они попрощались. Надолго. Ни тот, ни другой из них не знал, что встретятся они в барнаульской тюрьме - один в роли заключенного, другой в роли тюремщика.
3
От обильной росы, выпавшей под утро, промокли зипуны, кацавейки, раскисли сшитые из самоделковой кожи обутки. Уже сильно чувствовалось приближение зимы. Партизаны лежали за огородами, вздрагивали, поеживались. Впереди, изогнувшись в сонном оцепенении, распласталось Тюменцево. К рассвету полк обложил село со всех сторон. Федор с Даниловым заканчивали объезд исходных позиций. На песках, за большаковской мельницей, они спешились, подошли к партизанам, присели.
- Заоктябрило, Федор Ефимович, - передергивая от сырости плечами, вполголоса заметил Аким Волчков и добавил, кивнув в сторону села: - Крепко спят, видно, их благородия. Сны рассматривают на пуховых перинах.
- Спать воны горазды, - густым басом ответил Коляда. - Пото в германскую нам и набили сопелку, шо наши благородия, окромя як спать да шампанские пить, ничему другому не навчились.
Он прилег в цепи партизан, ожидавших рассвета.
- Сбегайте кто-нибудь пошукайте комбата.
А Данилов пошел вдоль цепи, всматриваясь в партизан. Две недели он был под неослабевающим впечатлением от встречи с комиссаром Первого полка Плотниковым. Что бы ни делал - думы поворачивались к мужику. Не вообще к мужику, а к тому, о котором говорил Плотников, к тому, у которого много хлеба: за него или все-таки за бедняка поднялись большевики на войну?..
- Аркадий Николаевич, - окликнул его тихонько знакомый бас.
Данилов нагнулся. На бугорке лежал бывший мосихинский священник.
- Здравствуйте, Евгений Осипович. Как вы себя чувствуете… в новой обстановке?
- Слава Богу, Аркадий Николаевич. Роптать на всевышнего грех. На рыбалке, бывало, хуже продрогнешь, а тут ничего, Господь милостив. Только вот "греться" не разрешаете вы. А я не привык так. Сейчас бы бутылочку казенки на брата - ох и весело бы воевали! Ну, коль нельзя, значит нельзя, я понимаю… Я вас окликнул,
Аркадий Николаевич, - закурить случайно у вас не найдется?
- Это можно… отсыпьте полкисета. Только будьте осторожны, чтобы не обнаружить себя.
- Нет. Я уже начал разбираться в военном деле. - Он отсыпал полпригоршни табаку, кисет протянул обратно. - Спаси Бог вас, Аркадий Николаевич. Теперь хоть душу отведем.
- Вы не жалеете, что пошли в партизаны? Дома-то спокойнее.
- Нет, не жалею. Христос говорил: "Всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь". Я хочу, чтоб людям польза от меня была. Господь наш муки принимал за людей и нам велел…