Голосовали за это почти все. Только некоторые из особо приближенных к Облакому засомневались: а ежели он не захочет, ежели мужик не захочет привезти и продать? А тем более так пожертвовать? Ведь такое может быть? Что прикажете тогда? Как прикажете с ним, с мужиком с этим поступать? В ножки ему кланяться?
- Да, конечно, кланяться, - ответил Плотников. - И не простым поклоном. Что толку от твоего поклона? Товары давай. Товарами кланяйся. Тогда он тебе и хлеб привезет и мясо, и шерсть, и кожу - все привезет.
- А где его взять, товар-то?
- Это уж пусть у тебя голова об этом болит, коль ты объявил себя властью.
- Да хоть какая власть, - вмешался внимательно слушавший Голиков. - Если нет товаров - где ты их возьмешь?
Плотников отвечал неторопливо, чувствовалось, что все это у него много раз думано и передумано.
- Значит, товаров нет, взять негде, а наган под рукой? Пришел, наставил и - добыл хлеб. Так проще, да?
Голиков молчит. Молчат и те немногие, кто его поддерживал.
- Тогда получается, что ты не власть, а грабитель?
Собравшиеся молчат. Все молчат, и с интересом следят за поединком спокойного, уверенного в себе комиссара Первого полка и председателя Облакома, все время оглядывающегося на собравшихся, ища у них поддержки.
- Но это же все делается законным образом, - высказался Голиков.
- А что это такое, в твоем понимании, законным образом?
- Ну, как… Ну, решили…
- Решили? Вот мы… вот эти, сидящие тут, взяли и решили? Да? Написали бумажку. Ты берешь в левую руку, эту нашу полуграмотную бумажку, а в правую берешь наган и идешь к Иванову, Петрову, Сидорову и объявляешь, что вот мы тут решили и на основании этого выгребаешь хлеб и считаешь, что делаешь это на законном основании? Так?.. Сегодня здесь сидим мы. Завтра на нашем месте будут другие. Решать будут по-другому. Что же это за закон такой, а?
Все молчат. Уж больно резонно все. Уж больно все на свои полочки разложил. Именно так оно и делалось. А порой вообще никаких бумажек не пишут. Идут и - забирают. С одним наганом. Без бумажки. Именем революции…
- Так ведь страна голодает! - подал голос из дальнего угла работник Главного штаба Толоконников.
- Да мужику-то какое дело! - нагнетал психологическое давление Плотников. - Какое ему-то дело! Я вот сейчас подойду к тебе, Толоконников, я еще утром заметил, какие у тебя хорошие яловые сапоги. Подойду и скажу: снимай сапоги! А ты скажешь: с чего бы это ради? А с того ради, скажу, что ты штабной работник просидишь и в дырявых, а я комиссар полка, мне людей вести в бой, как я в дырявых их поведу, а? Что ты на это скажешь?
- А я скажу: чего же ты, как та стрекоза, не позаботился о своих ногах, когда еще осени не было, затепло? Вот я что скажу.
- Вот то-то и оно. Значит, я должен загодя заботиться о себе, да?
- Конечно, - согласился Толоконников. Он поднялся во весь свой рост, под потолок.
- Значит, снимать с тебя твои сапоги силком - это плохо. А хлеб забрать у мужика - это хорошо? Это - законно?..
- Конечно. Потому что о том, что будет осень, ты знал, поэтому должен был позаботиться.
- Ты хочешь сказать, что революцию, мол, никто не ожидал, да?
- Вот именно. Поэтому запасов товара не сделали, - Толоконников торжествующе посмотрел на Плотникова.
- Как это никто не ожидал? - спокойно возразил Плотников. - Большевики давно рвались к власти. Еще в апреле семнадцатого, в Таврическом дворце, Ленин заявил, что он готов взять власть в свои руки. Заявить-то заявил, а посчитать не посчитал, что из этого получится - чем он собирался людей кормить после трех лет такой войны. Делал все на авось - куда кривая выведет…
- Ну уж прям… Ты наговоришь… - пробормотал Голиков.
- А что скажешь, большевики не рвались к власти?
- Ну, стремились, конечно, к этому.
- А что же они тогда не позаботились о том, на какие шиши будут кормить такую огромную страну? Или вы сразу же рассчитывали на грабежи?
- Они же сразу заявили, что экспроприацией будут заниматься, - выкрикнул кто-то из-за двери.
Кто-то другой хохотнул в ответ тоже из-за двери. Плотников вздохнул, постоял в раздумье, потом взял с подоконника папаху, хлопнул ею о свою ладонь - брызги полетели на сидящих рядом.
- Ну, ладно, мужики, вы тут решайте, а я пойду коня напою… - И он как-то сразу поскучнел лицом. Глаза потухли.
Данилов, сидевший неподалеку и все время смотревший с интересом на Плотникова, удивился такой метаморфозе. Как быстро Плотников загорелся в начале речи, так же быстро и потерял интерес ко всему этому совещанию. Пробираясь между сидящими, он не поднимал глаз, думал о чем-то своем. Вышел за дверь из комнаты. Совещание будто обезглавилось. Люди не знали, о чем говорить дальше. Начали закуривать. Голиков, который должен был вести совещание, молчал, о чем-то думал. Может, о том, что есть же вот люди, которые влияют на всех, словно магнитом поворачивают их к себе - не хочешь, а повернешься к нему. А ведь на самом деле - за мужика воюем, мужика и обираем. Как же это?
2
Собрание никто не закрывал - само начало расползаться, разбредаться. Когда Аркадий Николаевич вышел из помещения, Плотников стоял на крыльце и устало смотрел куда-то, за поскотину. Повернул голову.
- Данилов, ты сейчас собираешься ехать или ночевать будешь?
- Буду ночевать.
- А есть где?
- Да вот тут, в Облакоме на столе, где-нибудь прикорну.
- Если не возражаешь, пойдем со мной. У меня тут знакомые есть. Правда - кержаки.
Данилов засмеялся:
- Говорят, кержаки мирских не принимают.
- Со мной примут. Я ж - кержак. Дадут только тебе отдельную кружку, отдельную чашку - это уж точно. А так примут хорошо.
- По речи не скажешь, что вы из кержаков.
- Когда-то и я говорил: "Ты щё этак-то, паря?" Потом пообтерся среди нововерцев. Да и учеба наложила отпечаток. Я ведь тоже из учителей, как и ты. - Они шли по улице, ведя лошадей в поводу. - А сколько тебе лет?
Данилов ответил неохотно - его всегда смущал этот вопрос, смущала его молодость:
- Двадцать один…
- О-о, как раз в два раза моложе. В сыновья мне годишься. А мне в моем возрасте, говорят, пора уж о душе думать, а я все еще иллюзиями напичкан, все еще в революцию играю. Успокоиться не могу. Семьища у меня. Одних ребятишек семь душ - удивляюсь, когда успел - ведь все время то в тюрьмах, то в ссылке, то в бегах… Мне бы вот такого сына, как ты… Ух, я бы из тебя сделал борца за народное дело!..
- А я сейчас разве не борец? - улыбнулся Данилов.
- Борец, - охотно согласился Плотников. - Борец. Но борец какой-то осторожный, с оглядкой. Со своими мыслями вперед других не лезешь. Да у тебя и нету их, своих-то мыслей. У тебя голова наполнена… директивными указаниями сверху, всякими постановлениями. Так или не так? Насколько я тебя понял, ты - исполнитель. Ты уже приучен жить и действовать… по школьной программе, по инструкции… Я бы тебя научил решительности. Ты извини, что я так…
Данилов шагал и шагал - ни да ни нет… Недоумевал только: чего это ради Плотников позвал ночевать, а сам ни с того ни с сего начал выдавать "комплименты"? Поругаться хочет, что ли? Из-за чего? Нигде вроде я ему дорогу не перешел. Чего это он напал?..
Долго шли без слов. Потом Плотников хмыкнул явно своим мыслям. Еще немного погодя спросил:
- Поди думаешь: чего это ради он напал на меня, да?
Данилов опять засмеялся.
- Признаться, действительно удивлен, с чего бы это? Не такой, как мне кажется, я уж и плохой. - Данилов держал полушутливый тон, надеясь весь разговор перевести в полушутку. Может, он мало знает Плотникова? Собственно, он его почти не знает. Может, он из тех, которые свое мнение считают вершиной истины? Сказал и - чтобы только, как он! И ни на грамм иначе…
- Если бы ты был плохим, я бы не мечтал о таком сыне.
- А вам не кажется, Филипп Долматович, что не о том говорим, о чем собирались? Вы же не меня "выводить на чистую воду" собирались, приглашая на ночлег, правда?
- Да, да, конечно. Это уж так получилось, попутно.
Они ввели лошадей в ограду. Их встретил хозяин. Молча принял поводья и повел лошадей под навес, к кормушкам.
Плотников с Даниловым постояли, глядя в сумеречное поднавесье.
- Мою бы лошадь попоить надо бы, - проговорил Данилов, спохватившись.
- Ничего, он попоит. Всю жизнь с лошадьми.
Хозяин вышел из-под навеса.
- Рыжую надо попоить, - сказал он.
- Ну вот, что я тебе говорил! - с торжеством проговорил Плотников. - Попой, попой, Никандрыч.
Колодец был тут же, в ограде, у прясла - одна сторона сруба была на улицу, другая, противоположная - в ограду. Тут же, вдоль прясла долбленое корыто, наполненное водой, наверное, для того, чтоб не рассохлось. Конь припал к воде.
- Все-таки ты не крестьянин, - сказал Плотников, нутром не чувствуешь, когда и что надо твоей лошади. - И громче спросил у хозяина: - Никандрыч, ну, как жизнь-то?
- А чо, паря, радоваться-то? Намедни опять приехали ваши, овса забрали воз.
- Забрали?
- Ага. Как свой, в своем амбаре.
- Надеюсь, заплатили?
Данилов по каким-то еле уловимым ноткам в голосе у Плотникова понял, что вопрос этот рассчитан на него.
- А чо, толку-то, от той платы! Половину заплатили керенками, половину колчаковками. А царских-то не дали…
- Пора уж, Никандрыч, забывать про царские-то. Скоро уж три года как царя нету, а ты все о нем.
- Вот и о нем, паря: при ем ситец был, всяки скобяны железа были, карасин был. Хоть вскладчину, но можно было купить молотягу, крупорушку или тама еще чо. А счас ни чо не купишь.