- Быть у власти, - продолжал Белоножкин, - это прежде всего работать, очень много работать и еще больше учиться.
- А за что же мы тогда кровь проливали? - обиделся Филька.
Все, в том числе и Чайников, с интересом прислушивались к разговору.
- Вот за это и проливали: чтобы работать не на дядю, а на себя, чтобы строить новую, хорошую жизнь… А ты где же это успел кровь пролить - ты же только говорил, что не воевал еще?
По рядам опять прошел смешок. Белоножкин чутьем опытного организатора улавливал, что основная масса разведчиков заинтересовалась разговором.
- Я не о себе, - смутился Филька, - я вообще.
- Зачем же вообще?
- Ну хорошо! - вдруг запетушился Филька. - Давайте обо мне говорить. До восстания я батрачил у Хворостова? Батрачил. Кончится война, установим власть, что я буду дальше делать? Люди разъедутся по домам, хозяйством займутся, а я? У меня ни кола ни двора. В примаки идти к Юдину, в зятевья? Это то же самое, что к Хворостову в работники. Ну?
Несмотря на темень, чувствовалось: Филька елозит по седлу, а Белоножкин, судя по каким-то еле уловимым хмыканьям, улыбается.
- Сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- О, милый мой! - протянул весело Белоножкин. - Да я бы в твои годы не о кресле мечтал, а о тракторе.
- А что это такое? - спросил кто-то из рядов.
Белоножкин выдержал паузу. Ответил:
- Машина, на которой землю пашут.
- Что это, навроде плуга или чего?
- Навроде лошади, - ответил Белоножкин и намеренно смолк.
Тот же голос сзади усомнился:
- Ну да, навроде лошади…
- Как же это машина может заместо лошади? - спросил другой.
- Есть такая машина, - заговорил Белоножкин и почувствовал, что только сейчас по-настоящему разговором заинтересовались все. - Есть такая машина на четырех колесах с мотором. В этой машине двадцать пять лошадиных сил.
- Двадцать пять!
- Брехня, поди, все это?
- А опять-таки, смотря какие лошади: ежели лошади никудышные - это одно, а ежели настоящие, то это само собой. А?
- Какие лошади-то?
Впереди послышался конский топот - всадник шел на галопе.
- Отставить разговоры! - скомандовал вполголоса Чайников. - Оружие к бою.
Подскакал разведчик из головного дозора.
- В чем дело? - спросил Чайников.
- За бугром Ермачиха.
- Уже? Село к приему отряда готово?
- Все в порядке. Приказание сельский комиссар выполнил: фураж есть, продовольствие тоже, самогонку нагнали.
На заре в Ермачиху, стоящую вдали от бора, на голой круговине бугра, стянулся весь отряд. Партизан разместили по квартирам. А когда взошло солнце, по селу слышались песни, хохот подгулявших людей. Потом раздалось несколько выстрелов, по улице в бешеном карьере промчался перепуганный конь с оборванной уздой.
Белоножкин стоял в калитке двора, где разместился штаб отряда, и прислушивался к гудевшему, как растревоженный улей, селу. По проулку торопливо пробежал мужик в сплюснутой облезлой шапчонке и вильнул в ближнюю калитку. Белоножкин окликнул его:
- Эй, поди-ка сюда.
Мужик нерешительно переступил с ноги на ногу, вздохнул и нехотя побрел к Белоножкину. Подошел, снял шапку и уставился в бронзовую с тисненым орлом пуговицу на его офицерской шинели.
- Ты знаешь, какой отряд остановился в селе? - спросил Белоножкин.
- Кто его знает. Мы ить темные, нам все одно.
- А все-таки?
Мужик недружелюбно, прямо посмотрел в глаза Белоножкину, твердо сказал:
- Ты, господин хороший, хочешь под монастырь меня подвесть? Игрушки играешь? Лучше уж, ежели имеешь такую власть, то прикажи тогда, без всяких этих, выпороть. - Он сердито повернулся, нахлобучил шапку, зашагал к своему двору, не торопясь, с достоинством.
Первым желанием у Белоножкина было пойти к Милославскому и резко поговорить с ним о дисциплине в отряде, о пьянстве, о том, что из-за этого партизанский отряд крестьяне не могут отличить от кулацкой дружины. И он направился было к штабу, но раздумал, повернул вдоль улицы. Около одной из хат, из которой в открытое настежь окно доносились песни и гвалт, остановился. Из окна его заметили, узнали. На улицу выбежал Филька Кочетов. Он улыбался.
- Товарищ комиссар! Заходите к нам!
За Филькой выскочил еще один партизан. Потом в дверях появился улыбающийся, уже выпивший Чайников.
- Заходите, товарищ комиссар, - приглашал подошедший за Филькой партизан, - поговорите с нами… Насчет той машины поговорите. Больно уж любопытственно.
Белоножкин, молча сдвинув рыжеватые брови, пошел к раскрытой двери. Чайников, по-прежнему улыбающийся, красный, пропустил комиссара вперед себя, мигнул Фильке. Тот понимающе мотнул головой и кинулся в проулок, в соседнюю избу. Переступив порог, Белоножкин очутился в накуренной душной избе, сплошь кишащей потными, разгоряченными мужскими телами.
- Садитесь с нами, товарищ комиссар.
Белоножкин секунду колебался, но потом твердым шагом подошел к столу, ногой пододвинул табурет. Сел. За столом как-то сразу стало легче - дескать, не побрезговал, сел. Все задвигались, засмеялись, несколько рук одновременно пододвинули ему стаканы с самогоном.
- Выпейте с нами, товарищ комиссар.
Белоножкин в упор рассматривал пьяные лица. Ближним к нему сидел широкоплечий стриженый мужчина. Вспомнил, что ночью Чайников, посылая его впереди взвода разведки, называл Винокуровым. "Это, наверно, тот самый, о котором рассказывал Милославский. Из подпольщиков, а распустился". Сзади послышались быстрые шаги, тяжелое дыхание. Слегка повернув голову, Белоножкин краем глаза заметил вошедшего с четвертью самогона Фильку.
- Ну, что ж, давайте выпьем, - сказал наконец комиссар и поднял граненый стакан с самогоном. Посмотрел, прищурившись, сквозь него на свет. - А ведь это хлебец! Мужицкий хлебец, потом и мозолями выращенный, - сказал он, ни к кому не обращаясь, и увидел, как дрогнули руки у разведчиков - вчерашних хлеборобов, хорошо знавших цену хлебу.
Больше Белоножкин ничего не сказал. Он выпил самогон из своего стакана и, не закусывая, вышел. Проходя мимо окон, слышал:
- Тоже из себя вождя революции строит!
- Ничего, привыкнет. Видал, как пьет?
- А что, ребяты! Он прав, хлеб ить…
Дальше комиссар не расслышал. "О вожде, наверное, Винокуров сказал: голос-то его, а слова Милославского. Друзья, наверное". Развевая полами распахнутой шинели, Белоножкин быстро шагал к штабу. В нем все клокотало.
4
До самого боя Белоножкин был сумрачным. Направляясь из Новониколаевска в район восстания, он никак не думал застать здесь такой разгул. Поэтому вчера после встречи с пьяными разведчиками первым его желанием было разыскать Милославского. Но в тот вечер Милославского он не нашел. Нынче утром тот тоже, явно избегая встречи с комиссаром, чуть свет один, без него, уехал осматривать место предстоящего боя.
Так и не встретил он его вплоть до самого наступления на Ребриху. А когда развернулись и пошли, комиссар встал в общую цепь и зашагал вместе со всеми, чего никогда не делал Милославский. Шли долго. Вот миновали березовый колок, ложбинку, наконец вышли на сельский выгон. До села рукой подать. Но враг не стрелял. Кругом была зловещая тишина.
Цепь не выдержала этой тишины, остановилась. И в то же мгновенье - словно его только и ждали - ударили вражеские пулеметы, ухнул винтовочный залп. Партизаны как подкошенные попадали, заелозили на животах, выискивая маломальские укрытия.
Белоножкин огляделся. Цепь расползалась. Кое-кто, не поднимая головы, пятился назад. Чувствовалось полное замешательство. А враг неистовствовал, патронов не жалел. Еще минута - и начнется паника. На ураганный огонь белых со стороны наступающих не раздалось ни одного выстрела.
Белоножкин внутренне подобрался. Встал на одно колено и, потрясая маузером, зло закричал:
- Стой! Всем в цепь! Слушай мою команду! Залпом - огонь!
Раздалось несколько недружных выстрелов.
- Приготовиться! Пли!!
Белоножкин по-прежнему стоял на одном колене и стрелял из маузера вместе со всеми. Около самых его ног, взбивая пыль, веером прошла пулеметная очередь. Комиссар поднялся во весь рост.
- Вперед! За мной!
Но его тут же схватили за ноги, повалили на землю. Какой-то незнакомый бородач сердито сверкнул из нечесаной заросли лица по-молодому проворными глазами:
- Сдурел, на такой огонь людей поднимаешь! Не пойдут… У нас так не бывает.
- A y вас как бывает? - закричал ему в лицо Белоножкин. - Самогон жрать в три горла, да?
- Не пойдут люди, хоть убей. А себя сгубишь зря, - бубнил бородач.
Прямо против Белоножкина из-за угла бани без умолку грохотал станковый пулемет. Он-то и держал партизан прижатыми ничком к земле. "Заткнуть ему глотку, тогда можно поднять цепь".
- Добровольцы есть под станкач бомбу бросить?
Цепь молчала. Белоножкин ждал, обводя взглядом лежащих партизан. Те невольно прятали глаза, утыкались носом в землю.
- Есть добровольцы?.. Нету? - и он укоризненно тряхнул головой - Эх вы-ы!
Он рывком скинул шинель, растопыренной пятерней решительно нахлобучил по самые брови фуражку и, взяв в руки две "лимонки" пополз. Цепь ахнула, невольно приподнялась.