8
В селе было объявлено военное положение. С наступлением темноты хождение по улицам запрещено под страхом смерти. Третий день свирепствует в Усть-Мосихе Зырянов. Третий день солдаты прочесывают бор, заимки не только мосихинских пашен, но и всех соседних сел: Куликово, Макарово, Ильинки, вплоть до Юдихи и Плотниково. Но никаких следов Данилова нигде не обнаружено. Да и трудно было их обнаружить - второй день Данилов с друзьями жил… в самой Усть-Мосихе в доме Андрея Полушина, на краю села у кромки бора. Второй день в пригоне, в котором для запасного выхода был разобран проем в задней стене, стояли заседланные кони, а друзья по очереди дежурили на чердаке. Данилов интуитивно чувствовал, что в такой обстановке лучше всего прятаться в селе, под боком у Зырянова - там, где никому и в голову не придет искать его.
В этот третий день хозяйничания Зырянова вечером к Полушиным огородами прибежал двоюродный братишка Ивана Ильина, отбывавший в порядке очередности обязанности сидельца при волостной управе.
- Наших арестовали! - прерывающимся голосом зашептал он встретившему его Петру Дочкину. - Где Данилов? Ведите, дядя Петро, к нему.
В горнице паренька обступили.
- Кого арестовали? - спросил Данилов.
- Нашего Ивана, Алексея Тищенко, Акима Волчкова, Боркова Андрея и всех троих Катуновых. Два часа уж, как взяли их. Раньше не мог прибежать.
- Где они сидят?
- В каталажке.
- Охрана какая у каталажки?
- Двое часовых. На крыльце управы тоже двое стоят, да в самой управе с Зыряновым человек шесть.
- М-да… Многовато. - Аркадий поднялся и зашагал по комнате.
Все смотрели на Данилова, ждали его решения. Субачев хотел что-то предложить, но Тищенко зыркнул на него, и он замолк, едва успев разинуть рот.
- Нападать все равно надо! - решительно сказал Данилов. - А ты, - подозвал он паренька, - беги обратно в управу. Тебя пустят сейчас туда? Ну вот, тогда постарайся из сеней подпереть дверь в управу, чтобы те шестеро не смогли сразу выскочить…
Через полчаса к управе на рыси подъехали шесть всадников. Часовой грозно окликнул:
- Стой! Кто такие?
Офицер в косматой бурке и фуражке с блестевшей кокардой направился к крыльцу, спокойно ответил:
- К начальнику контрразведки Зырянову из Барнаула с особым поручением. Он здесь?
Не дожидаясь ответа, двое спрыгнули с коней, третий не слезая с седла, принял поводья. Те двое одновременно поднялись на крыльцо и почти одновременно оба часовые, оглушенные, молча сползли на ступеньки. Остальные трое всадников подъехали к коновязи, где были привязаны солдатские кони, спешились и направились к каталажке. Делалось это неторопливо, на виду у часовых каталажки.
- Смена прибыла, - крикнул часовым один из подходивших к коновязи.
- Какая смена? - удивленно спросил высокий часовой. - Где разводящий?
- Здесь разводящий, - крикнул офицер в бурке, быстрым шагом выходя из-за угла управы.
- Наш разводящий где? - допытывался солдат уже встревоженно.
А в это время незнакомцы уже подошли вплотную.
- Стой! Не подходи! - закричал один из часовых.
Но было уже поздно. Его напарник, стоявший ближе к подошедшим, охнул и выронил винтовку. Тот, высокий, пятясь, судорожно передернул затвор и, когда его уже схватили, успел нажать спусковой крючок. Грохнул выстрел. Это все, что успел он сделать. Тут же кем-то торопливо засунутая в пробой железная выдерга со скрежетом вырвала запор. Дверь каталажки распахнулась.
- Скорей, товарищи, скорей! - торопил арестантов Данилов. - Бегом к коновязи! Винтовки забрать! Патронташи не забудьте.
Из помещения управы уже доносился яростный стук в дверь (видать, парень выполнил поручение Данилова - дверь была подперта).
Потом с дребезгом вылетел оконный переплет. Раздался приглушенный выстрел.
- Быстро, товарищи! Быстро! - говорил спокойно Данилов. - Все готовы? За мной!
По селу рассыпался конский галоп и через минуту растаял в ночи. Кругом стало тихо, будто ничего и не случилось.
Часа через два за бором, около Макарово, скакавший впереди Данилов остановился. Он сбросил с плеч вывернутый наружу шерстью тулуп с отпоротым воротником, вытер пот на шее.
- Фу-у, запарился в этой овчине, - вздохнул он.
- Ну, все здесь? - спросил он, сдирая с фуражки кружок серебряной фольги.
- Нет, не все, - ответил Иван Ильин,
- Боркова нет.
- Как нет? - удивился Данилов.
- Там остался. Как раз его в это время опять увели на допрос. В управе он был.
Данилов с досадой плюнул.
- Надо же было - ни позже ни раньше…
К нему подъехал старший из Катуновых - Иван.
- Все одно, кого-то бы из нас, Аркадий Николаевич, вы бы не освободили. Все время по переменке допрашивали. Чего уж сокрушаться. Должно, судьба.
- Больной ведь. Не выживет он там, - проговорил Данилов.
Тищенко тронул Аркадия за плечо.
- Ну что поделаешь, Аркаша.
А рядом в темноте освобожденные здоровались со своими освободителями.
- Здорово, Петро!
- A-а, старина, привет!
- Матюха, и ты здесь?
- Постой, постой, а это кто?
- Что, дядя Иван, не узнал?
- Боже мой! Филька! Ты-то откуда здесь? Тебя же в армию брали…
- Тебя, дядя Иван, тоже вон арестовывали..
- То-то гляжу, почему вас шестеро, - удивлялся Иван Катуков. - Вроде бы, думаю, должно быть пятеро - в церкву-то тогда пятеро приезжали, - а тут вдруг шестеро…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Маленькая комнатенка на чердаке Малогину понравилась. Правда, кроме одного стола, стула и деревянного топчана здесь ничего не было и ничего бы больше не вошло. Но он был рад, что хотя такую квартиру удалось найти.
Павел разулся, поставил под стол хромовые сапоги, нажитые еще до мобилизации в армию, задумался. Вот и началась его новая жизнь под именем Василия Григорьевича Павлова, гражданина Самарской губернии Бузулукского уезда Бобровской волости, как значилось в удостоверении за № 1195, выданном Усть-Мосихинской сельской земской управой. Далее в удостоверении говорилось, что он 24 лет, женатый, грамотный, временно проживающий в селе Усть-Мосихе той же волости Каменского уезда Алтайской губернии, под судом и следствием не состоит и не состоял.
Две недели назад с облегчением покинули они с Василием Егоровым родное село Тюменцево и с котомками за плечами отправились на Макарово. Там, в Макарово, Василий остался - не захотел далеко уходить от родных мест, устроился сапожником у макаровского богатея Комаревцева за один харч без какой-либо доплаты. Как ни звал его Павел в Барнаул, не пошел. А зря не пошел. Нанялись бы сегодня вместе сапожниками в комитет увечных воинов. Город большой, попробуй разберись, кто здесь с настоящими документами, кто с "липой".
Павел был доволен новой работой, новой квартирой. Думал: "Поживу пока, а там, глядишь, что-нибудь изменится, какое-нибудь помилование выйдет".
С этой надеждой на лучшее будущее и уснул.
Приснился ему каменский надзиратель Жданов. Он ходил по улицам, проверял у всех документы. Документы он не читал, а просматривал на солнце. Если документ не поддельный, на листке вырисовывался царский двуглавый орел. Если же липовый, вместо орла появлялась… дуля. Тогда Жданов, зажмурив глаза, кричал "Караул!" таким же голосом, с надрывом, каким кричал весной в доме Лаптева. Жданов приближался к комнатке Павла. Тот замер от страха: надзиратель может и безо всякого документа опознать его. Хотел убежать, но никак не мог найти свои хромовые сапоги. А бросать их было жаль. Вот Жданов подходит все ближе, ближе. Павел боится взглянуть в окно, притаился в углу. Уже слышен скрип ступенек. Сердце у Павла колотится где-то около самого горла. От страха он хочет закричать, но голоса нет. Он разевает рот, как рыба, выброшенная на берег. Ждет. Но дверь не открывается, прекратился и скрип ступенек. И вдруг Павел в щелку увидел глаз, злорадный, торжествующий глаз. Казалось, он говорил: ага, вот ты где, оказывается, а я ведь тебя ищу. Павел от страха вскрикнул и проснулся.
- Фу-у, какая чертовщина приснилась, - вслух произнес он и рукавом вытер вспотевший лоб.
Ласковое июньское солнце заглядывало в единственное квадратное окно. И Павел с облегчением подумал: "Как хорошо, что это только сон".
Вечером после работы, он снова надел свои хромовые сапоги, начистил их до блеска и отправился смотреть город. Он прошел по Московскому проспекту, постоял на берегу Барнаулки, любуясь пышной зеленью нагорного кладбища. Но пойти туда не захотел, решил: "Схожу завтра". Вышел на Соборную площадь, не спеша повернул на Иркутскую улицу, два года назад переименованную в Пушкинскую. И тут почти носом к носу столкнулся с Василием Андреевичем Большаковым. Тот выходил из "Кафе-де-Пари" и оживленно разговаривал с усатым штабс-капитаном в милицейской форме. Штабс-капитан был на голову ниже Большакова, и Василий Андреевич сверху вниз гусаком поглядывал на него.
Спасло Павла то, что Большаков был заметно пьян. Поэтому он и не обратил внимания на своего земляка. Павел по-заячьи сделал скачок в сторону, метнулся назад, свернул за угол и быстрым шагом, поминутно оглядываясь, устремился вверх по Соборному проспекту.
С этого вечера он стал опасаться ходить по многолюдным улицам. И все-таки через неделю снова встретил Большакова все с тем же щуплым штабс-капитаном с пышными каштановыми усами. Они ехали на пролетках от пристани. Были пьяны. На коленях у Большакова сидела девица - одна из тех, которых всегда можно видеть в "Кафе-де-Пари" и на втором этаже этого здания, в номерах гостиницы "Европа".