- Ежели государство поможет, тогда совсем другое. Тогда записывай в коммунию. Мы согласные.
- А трактор - это что такое?
- Давай открывай такую коммунию. Мы туда гурьбой. А ежели еще и кормить там будут, тогда совсем хорошо. Пиши.
- Не жизнь будет - малина.
Кульгузкин стоял над всеми и с высоты крыльца улыбался - вот она, новая жизнь! Все с нею согласные. Он первым в волости, а может, и в уезде Каменском создаст коммуну. А это что-то уже значит! Глядишь, куда-то избирут, повышение какое-нибудь будет… Сколько разговору об этих коммунах и в волисполкоме и в укоме партии - пойдет мужик, не пойдет. Вот он и пошел. У кого пошел, спросят. У Кульгузкина. Теперь только записывай.
- Секретарь! - крикнул Кульгузкин. - Где секретарь сельского Совета?
- Тута я, - вывернулся из-за его спины паренек, недавно поставленный на эту должность вместо писаря Василия Дементьева. Хоть и помогал он подпольщикам, хоть и выдавал документы всяким беглым и дезертирам из колчаковской армии, а все едино не место ему здесь - писарь, старой власти служил… - Чего изволите?
- Записывай. В коммуну записывай. - Поднял голову Кульгузкин. - Подходите к столу, сюда, сюда подходите, по одному, называйте своё фамилие, количество ребятишек и какое хозяйство имеешь. Все это запишем в тетрадку… Подходи.
- Ну, ладно, - оторвался от "насеста" тот кудлатый мужичок. - Пиши меня первым. Акимушкин моё фамилие. Ребятишек имею восемь штук…
- Ты что, ополоумел, что ли! - удивился Кульгузкин. - Вроде молодой ишо, а настрогал сэстоль. Когда успел-то?
Мужик подмигнул толпе, подсмыкнул холщовые портки.
- Это дело нехитрое. Ты - женатый? Привози жену. Глядя на тебя, она должна быть ишо молодой. Так вот, я покажу тебе, как это делается…
Толпа грохнула и раскатилась хохотом. Уполномоченному волисполкома Кульгузкину не понравилась такая шутка.
- Но-но, ты не заговаривайся. А то ведь это быстро можно подвести под статью.
- При чем тут статья? Ты спросил, я - ответил. Не хошь - не вези…
- Ладно, разговорчивый больно. Хозяйство-то у тебя какое? Пай-то вносить какой будешь в коммуну-то?
- А никакой. Нету у меня хозяйства.
- А как живешь? Чем кормишь ребятишек-то?
- Ничем. Они сами у меня кормятся. Добывают.
- Они у него на подножном корму.
- Как у цыгана…
Кульгузкин вклинился в гомон и смех.
- Посев какой? Ну, вот в прошлом годе сколько ты сеял?
Акимушкин удивленно пожал драным, холщовым плечом.
- А на чем я буду сеять? И кого я буду сеять - семян-то нету? В прошлом годе обчество посеяло мне загончик. Так я давно уже съел все. Зима-то длинная. А их, только ребятишек полное застолье. По куску - восемь кусков. А по два - это уже шашнадцать…
- Гля, мужики, он еще и считать умеет.
Кульгузкин почесал затылок.
- Ну, и как ты маракуешь жить дальше-то?
- Как? Обчество не даст пропасть.
- Ммда-а…
Кульгузкин не знал, что делать дальше - разговаривать с ним или продолжать запись. По всему видать, что среди остальных большинство тоже такие же. И он решил:
- Ладно. Давай, кто следующий?.. Ну, кто еще в коммуну.
От другого угла ограды, от другого прясла начал проталкиваться к столу мужик постарше Акимушкина. Пробрался. Хлопнул шапкой об стол.
- Пиши меня. Переверзев я, Иван.
- А по батюшке?
- По батюшке - Тимофеев.
- Ребятишек сколь?
На лице Ивана Переверзева решительность. Все смотрят на него с улыбкой, как на азартного игрока.
- Ребятишек у него трое, - крикнул кто-то с задних рядов.
Словно от натуги того, кто крикнул, прясло, облепленное мужичьими задницами, хряснуло. Как куры с насеста посыпались мужики на землю. Хохот вспорхнул над селом. Неунывающий народ собрался на собрание бедноты.
- Что в хозяйстве?
- В хозяйстве имею лошадь одну… сейчас.
По рядам бедноты прокатился смех. Кульгузкин насторожился - смех этот явно не зря.
- А что такое? Чего смешного?
- Ты посмотри на эту лошадь.
- Ну, какая есть, такую и приведет в коммуну.
- Так она не дойдет до коммунии…
Кульгузкин, уже немного наборзевший руководить собраниями, понял, что нельзя идти на поводу - все мероприятие на хохоте прокатят. А мероприятие серьезное.
- Товарищи, давайте без смеха. Давайте сурьезно решать вопросы… Еще что в хозяйстве имеешь?
- Корову имею.
Опять смех покатился по рядам. И погас под дальним забором.
- Из курей имеется один только петух…
Хохот вспыхнул в сельсоветской ограде. Общий хохот.
- Баран имеется один…
Опять хохот.
Кульгузкин строго насупил брови.
- В чем дело? Что тут смешного?
Поднялся Петр Леонтьевич Юдин. Он тоже был приглашен на собрание, но не столько как бедняк (он себя бедняком не считает и в коммунию не собирается), сколько для поднятия престижа собрания - как красный партизан, добровольно сдавший хлеб в продразверстку.
- Тут вот какое дело, гражданин начальник, почему смеются-то люди. - Леонтьич, похудевший, осунувшийся, со слабым писклявым голосом мало походил на себя, привычного, каким знало его все село. - Ванька-цыган. Это у него такая кличка, прозвища такая. Он ведь какой хозяин? Он ведь некудышный хозяин. Помню, Тимофей - он правда, тоже хозяин-то не ахти, Тимка-то, отец его. Но все одно, когда сына выделял, отрубил пополам - две лошади дал. Хорошие, помню, лошади, ну, может, чуток похуже моих, корову отделил, ну там, разных всяких овечков, курей-гусей на развод тоже дал. Ничего не скажешь, хорошо поделился, по-отцовски. Мне и то сэстоль отец не дал, когда отделял. А тут, вишь, как хорошо. Ему бы жить припеваючи Ваньке-то - все в хозяйстве есть. Плоди больше. Разводи… Как ведь все остальные-то люди начинали жить - тоже с отцовского наследствия. Мне вон отец…
- Погоди, товарищ, - перебил Леонтьича Кульгузкин. - А чо тут смешного? Почему люди-то смеются?
А люди опять смеются - по всей сельсоветской ограде волнами катается туда-сюда смех. Словом, веселая собралась аудитория. Если все запишутся в коммуну со смеху, работать некогда будет…
- Тут видишь, мил-человек, гражданин начальник, какое дело - промотал он все.
- Пропил что ль?
- Ежели б пропил… Не пропил. Цыган он! Прозвища у него такая. А прозвища зря народ не дает. Променял все. Доменялся до того, что из двух добрых лошадей осталась одна никудышная. Разве можно так жить? С ярмарков не вылазит. Чо там Камень, в Славгород ездит завсегда. В Нижний Новгород даже ездил - только чтоб менаву устроить. Да хоть бы выменивал! А то ведь променивает - обязательно хуже приведет. Или еще петушиные бои устраивает. Людей собирается - тьма. Говорят ему: ты, мол, хоть билетики продавай - чо ж задарма-то… Всех курей проиграл. Один петух остался в хозяйстве. Вот и смеются люди. Или взять хотя бы того же барана. Накрасил он этому барану причинное место краской красной-красной. Тот и ходит в стаде сверкает этим делом. Говорит: для овечков лучше это. Приманка, говорит. Вот так вот и куралесит он всю жизнь. Кровь у него цыганская, должно быть. А брат у него ничего вроде был. Брата у него запороли колчаковцы насмерть - он жил тут недалече, в деревне. Так вот насмерть. Сын у брата Пашка шибко деловой. У него сейчас живет, у Ивана. Испортит ведь парня. Как пить дать, испортит…
Стоявший в дверях, прислонившись к косяку сегодняшний судья, председатель ревтрибунала Обухов, внимательно все слушавший, подошел сзади к Кульгузкину, что-то зашептал ему на ухо. Тот закивал согласно.
- Вот тут председатель ревтрибунала товарищ Обухов докладывает мне, что ему очень даже хорошо известен этот племянник Ивана Переверзева Пашка. Деловой, говорит, у этого "цыгана" племяш. В коммуние он очень пригодится. Он, говорит, хорошо помогает советской власти. Поэтому предлагаю принять в коммуну Переверзева Ивана с его племянником вместе. И я лично предлагаю избрать его, то есть Ивана Переверзева председателем этой коммуны. И пусть он сам ведет дальше запись членов этой коммуны.
- Пусть смешат людей, - пробурчал кто-то, вылезая из толпы в наступившей минутной тишине. И направился домой.
- Ну и ну…
- Это надо ж - собрали работничков…
- Плохи, видать, дела у власти.
- Да-а… Эти накормят ее…
Много записалось в тот вечер в коммуну добровольцев. Десятка два с лишком. На всех оказалось десяток ходячих (которые сами передвигают свои ноги) лошадей, три плуга, полдюжины борон.
- Ничего, - успокоил один из вновь испеченных коммунаров. - Я видел у деда Юдина под навесом двухлемешный плуг…
- Он не для тебя там припасен! - взвизгнул Леонтьич.
- Не жадничай, дед, на старости лет. Грех ведь большой - для общего дела стараемся, а ты…
- Вы настараетесь для общего-то… Себе бы побольше.
- Ну чего ты ерепенишься? Все одно ведь заберем.
- Я те заберу, я те заберу…
- А чего ты его плохо кладешь - выставил под навесом! Прибрать не мог?
Тут же, на этом собрании, решили забрать у Никулина усадьбу (его семью выпроводить к отцу Евгению на подселение), а никулинскую усадьбу забрать под хозяйственный двор коммуны. Это было решено в тот первый вечер, на первом, организационном собрании. А наутро новоиспеченный председатель коммуны (у которой еще названия не было)
Иван Переверзев пришел к уполномоченному волисполкома с протянутой рукой.
- А жрать-то товарищам коммунарам нечего. Давай хлеба, - с порога заявил он.
- Как то есть "давай"? - удивился Кульгузкин. - А если б я не приехал да не создал коммуну, как бы вы жили?
Переверзев нагловатыми цыганскими глазами в упор смотрел на Кульгузкина.