- Что ты, что ты, государь! - словно в испуге замахал руками Старков. - Этакое слово молвил: кровь проливать! Христос с тобой! Рази мы-то пойдём на такое дело?! По-хорошему всё устроим - никто в обиде не будет…
Шемяку давно уже разбирало нетерпение. Он видел, что старик умышленно растягивает свой рассказ, стараясь склонить на свою сторону Можайского. Дмитрий знал нерешительность и добродушие князя Ивана, знал, что его убеждать надо долго, - и всё-таки не выдержал:
- Так по-хорошему, говоришь, устроится всё, боярин? Ну, ну, сказывай, что вы там удумали…
Красивое лицо Дмитрия выражало волнение, руки нетерпеливо перебирали золотую бахрому скатерти…
Князь Иван тоже с усиленным вниманием смотрел на старика.
По-хорошему, государи-князья, удумали мы, по-хорошему!.. Ноне у нас Сырная неделя, а через шесть дней - Великий пост… А на первой неделе великий князь в Сергиеву обитель едет, говеть там будет… Москва-то без головы, значит, останется… Как уедет он в обитель, вы, государи-князья, в ту же ночь к нам… В воротах задержки не будет - всё уж улажено… Поутру народу объявим… Увидят, что ты, государь-князь Иван, заодно с братом стоишь - и перечить никто не будет.
- А с великим князем да со всей семьёй что будет? - недоумевая, произнёс Можайский. - На кровь не пойду, сказал уж!..
- Ох ты, Господи, государь-князь! - всплеснул снова руками лукавый старик. - Да кто ж говорит о крови? Княгиню с детками да старуху попридержим в Москве, а сами в обитель съездим: там всё тихо да полюбовно с князем Василием устроим… Не враг же он себе, поймёт, что не хотят ему худого братья! А как кончится дело - даст ему великий князь и государь Дмитрий Юрьевич в удел Вятку али ещё что… Будет он себе поживать там в мире да спокойствии с детками и княгиней, а земле-то нашей спасение всей… И всё-то таково тихо да мирно обойдётся!.. Князь Иван сидел и думал. Не любил он таких дел, всю жизнь сторонился смут… А с другой стороны, шутка ли: задумал Василий всё княжество татарам отдать! На убийство, на кровь не пошёл бы он… А как без этого обойтись можно - разве будет грех? Земля русская спасена будет, а Василия брат Дмитрий не обидит… не такой он!..
Старый боярин зорко смотрел на хозяина и, казалось, угадывал, какие мысли волнуют князя Ивана.
- Что ж, государь-князь, - прервал он молчание, - сам видишь, как всё выходит… Коли решать, так решать… Ты-то, государь-князь великий, - обратился боярин к Дмитрию, - как изволишь?…
- Коли нужда такая пришла, не буду отнекиваться! - отозвался Шемяка. - Авось, Бог даст, не хуже Василия дело справлю…
- С товарищами я приехал - не один… От детей боярских выборных трое просить тебя, государь, о том же посланы… Духовенство тоже за тебя, и от них выборный есть… Из Москвы-то мы в Звенигород поехали, а там сказали: "У князя Ивана Андреевича князь наш…"
Несколько минут все трое молчали. Князь Дмитрий и Старков нетерпеливо ждали, что наконец скажет князь Иван.
- Не пошёл бы я на смуту, - медленно заговорил Можайский, - коли б не сказался Василий врагом земли своей!.. А коли так - и я с тобой заодно, князь великий и государь Дмитрий Юрьевич!..
С этими словами князь Иван поднялся с лавки и в пояс поклонился своему двоюродному брату.
- Век твоей дружбы ко мне не забуду! - проговорил он. - А Василию, видит Бог, зла никакого не сделаем!..
- Ишь ты, добрый какой!.. - насмешливо поглядел на Шемяку боярин Старков.
II
Быть худу!
Шумливая и пьяная масленица подошла к концу. Всю неделю гуляла-веселилась Москва; на площадях и улицах, у кабаков и кружал день и ночь стоном стояли в воздухе гомон и крики расходившихся гуляк…
Наступил канун Великого поста.
Почти совсем затихло на московских улицах; изредка разве попадётся пьяный - кабацкий ярыга и завсегдатай, он и в Прощёное воскресенье опохмелиться не прочь, да не на что больше: последнюю копейку вчера ребром поставил…
Отошла обедня.
Разошлись по домам знатные и незнатные, богатые и убогие - и всюду справлялся один и тот же обычай. Вернётся из церкви хозяин, соберёт всех домочадцев и у всех со слезами прощения просит… Ходят и знакомые друг к другу: кланяются в землю обоюдно, каются во взаимных обидах…
В этот день после обедни государь и великий князь московский Василий Васильевич в сопровождении бояр и ближних людей ходил в Архангельский собор: перед каждой из гробниц своих предков государь останавливался, делал земные поклоны и "прощался"… Вернулся к себе государь далеко после полудня. Вернулся, навестил мать-княгиню и жену, обеим поклонился в ноги…
- Прости и нас, государь великий! - со слезами на глазах отвечали обе княгини, кланяясь земно великому князю…
С женской половины государь прошёл к себе в горницы.
Бояре ближние, стольники, постельники, кравчие, дети боярские и вся палатная челядь по двое, по трое появлялись на пороге государевой горницы и просили у великого князя прощения…
И гордый, надменный государь московский всё это время стоял на ногах и в ответ на земные поклоны кланялся в пояс и отвечал смиренно:
- Прости и меня, друг, коли в чём прегрешил перед тобой!..
После обряда государь скромно потрапезничал и удалился на покой…
Вечерело. Погода стояла с утра солнечная и ясная. Кудрявые облака, розоватые от заходящего солнца, казалось, застыли и остановились на бледно-голубом небе…
Золотые черепицы кровли великокняжеских хором, купола и маковки бесчисленных кремлёвских церквей то там, то здесь ярко вспыхивали в последних солнечных лучах…
На государевом дворе кипела работа под наблюдением боярина-дворецкого: конюхи выводили и чистили лошадей, вытаскивали из сараев тяжёлые великокняжеские каптаны…
Путный боярин озабоченно отбирал среди дворни наряд для завтрашнего государева поезда…
Завтра, в понедельник, ранним утром великий князь Василий Васильевич отправился на великопостное гове-ние в Троицкую обитель, наиболее чтимую государями московскими…
Дворецкий и путный боярин то и дело понукали челядь: надо было покончить засветло со всеми приготовлениями.
- В темноте-то, при огне, недоглядишь чего, - сердито говорил дворецкий, толстый боярин с красным, жирным лицом, - а завтра в дороге заметит государь, на нас гневаться изволит!.. Погодка-то, кажись, как и ноне, хороша будет, - добавил он, взглянув на розоватое небо, - гляди-ка, Семён Иваныч…
Товарищ его, молодой стольник, назначенный государем назавтра в путные, поднял голову и внимательно оглядел небо.
- Кажись, снегу не видно, - проговорил он, - коли только вороньё не накличет… Ишь, солнце застелило, проклятое!..
Слова стольника заставили всех поднять головы.
Со стороны Москвы-реки неслась действительно целая туча воронья. Чёрные птицы с оглушительным карканьем закружились над двором и над высокими царскими теремами; хлопая крыльями и перекликаясь, вороньё усаживалось рядами на церковных крестах, по конькам крыш и на остриях ограды великокняжеского двора…
Толстый боярин-дворецкий нахмурил брови и покачал головой.
- Не быть бы худу, Семён Иваныч! Смерть не люблю я этой птицы, - проговорил он. - Чтоб ей, проклятой, на свою голову!..
- Всё-то ты с приметами, Лука Петрович, - улыбнулся стольник. - Уж так и покричать-то ворону нельзя?!
Кругом засмеялись.
- Смейся, смейся, Семён Иваныч, авось на свою голову!.. - недовольно ответил боярин. - Ишь ведь орут как!..
Отдохнувшие птицы в эту минуту опять загоготали, поднялись разом со своих мест и через несколько мгновений уже исчезли в вечернем небе…
Приготовления к поездке были наконец закончены; оба боярина ещё раз внимательно всё оглядели и, отдав нужные приказания, пошли во дворец…
- Ты вот, не в обиду тебе будет сказано, по молодости на все зубы скалишь, - ворчал на ходу дворецкий, - а ум на что хуже приметы этой! Как в последний раз татарва Москву жгла- три дня кряду перед тем вороньё над городом кружилось… И откуда только набралось проклятого: словно туча, бывало, повиснет… Чуяли кровь православную!..
Смерклось совсем.
В небольшой царицыной светлице, убранной и устланной множеством ярких ковров, было тепло и уютно. От лампад, висевших на серебряных цепочках перед иконами в дорогих окладах, лился тихий и ровный свет…
В красном углу, под образами, сидела за столом великая княгиня Софья и вслух читала Евангелие. Жена Василия, княгиня Марья, полная, молодая ещё женщина, и три боярыни внимательно слушали чтение…
Княгиня Софья, высокая, худая старуха со строгим и надменным лицом, на минуту остановилась и стала объяснять прочитанное…
- Сорок дней и ночей молился и изнурял себя Христос в пустыне, - говорила она, - оттого-то и мы должны шесть недель поститься и молиться о своих грехах…
Старая княгиня опять было принялась за чтение, но её прервали. В горницу вбежала, запыхавшись, молодая боярыня.
- Государыня-матушка, вот беда-то, вот напасть- то! - прерывающимся голосом заговорила боярыня и всплеснула руками. - Пронеси мимо нас, Царица Небесная!..
Княгиня Марья и три боярыни испуганно повскакали со своих мест. Старуха Софья осталась спокойной.
- Какая там напасть, Авдотья, что ты несуразное мелешь? - строго взглянула она на молодую боярыню.