Под потолком и параллельно полу пролегали широкие линии цветного орнамента повторяющихся геометрических фигур. По углам здания от потолка до пола опускались ленты искусно нарисованных виноградных лоз, увешенных сочными гроздями. И лишь на одной стене, находившейся напротив арон-акодеш, находилась фреска с изображением большой группы израильских воинов в греческих военных доспехах: они защищали Иерусалим.
И когда в бейт-кнессет входил Эльазар, все смотрели на него и невольно переводили взгляд на воинов, изображенных не фреске. Иудеи Дура-Европоса знали, что рекрутская служба тяжела, но безмерно гордились, видя своего в военных доспехах.
Арон-акодеш размещался в полукруглой нише, обращенной в сторону Иерусалима. Над арон-акодеш тускло высвечивала небольшая надпись на арамейском, которую и заметил Силонос.
Люди сидели на каменных скамьях вдоль стен. Неширокие сидения были покрыты коврами, местами лежали подушки, расшитые цветными нитями. Здесь можно было узнать последние новости, велись деловые разговоры, заключали сделки, неистово молились.
Эльазар молился. Его всегда первым вызывали к Торе. Внимательно прислушивались к новым ударениям и акцентам, ныне
принятым в Иудее, пытались подражать, либо горячо спорили о правомочности вносить хотя бы малейших изменений в установленный порядок чтения.
Как и другие, Эльазар вел деловые разговоры: получал заказы, заключал сделки, отчаянно торговался. Почёт – почётом, а дело – делом.
Особым успехом у иудеев Дура-Европоса пользовались субботние кубки. Они были легки и ни в какое сравнение не шли с тяжелыми солдатскими кружками. Эльазару удалось подобрать смесь, которая позволяла ему делать кубки тонкостенными. Их привлекательность усиливал и их золотистый цвет.
На золотистом фоне отчетливо выделялся тончайший зеленый орнамент. Он охватывал чашу кубка и сгущался на его основании, отчего кубки выглядели нарядными, праздничными, достойными царицы Субботы.
Этот орнамент был делом рук рабыни Эсты.
Эльазар наблюдал, как эти руки растирали глины, превращали в пыль цветной песок, как из тончайших былинок связывали кисти, видел, как тщательно она составляла цветовую смесь, а затем медленно, с невероятным терпением, наносила эту смесь, на кубки, подносы, на кувшины для вина.
За четыре года работы в гончарной мастерской Эста окрепла, посвежела лицом, на щеках появился широкий смуглый румянец. И хотя она была одета как все рабыни, в тунику из грубой серой ткани, она ухитрялась делать её нарядной: подгибала рукава, подвязывалась ремешком, прижимала свисавшие подолы, словом делала все, что было необходимо для удобства работы. Работала же она с раннего утра до ярких вечерних звезд.
Видя, как Эста носится вдоль обжиговых печей, мечется по мастерской от одного изделия к другому, Эльазар велел поставить еще один шатер и перенести в него все изделия, подлежавшие росписи и окраске.
Наблюдая за работой Эсты, он с интересом обнаружил приверженность рабыни к рисованию растительных орнаментов. Она почти не изображала людей, редко животных. Её занимали остроконечные горы, ручьи, пустынные пейзажи, пальмовые листья, плоды гранатового дерева, бесконечные нити виноградных лоз. Эти лозы вились по крутым бокам винных кувшинов, огибали их, сплетались и переплетались, подобно дорогам и человеческим судьбам.
И, когда однажды Эльазар сказал Эсте об этих своих наблюдениях, она смутилась, вспыхнула и, с глазами полными слез, выбежала из шатра.
Изредка к ним заходил Филон. Он явно засматривался на похорошевшую рабыню. Грубо шутил. Но когда однажды попытался взять её в свой шатер, как это делал с другими рабынями, его остановил Эльазар.
– Она моя собственность!
– Вот как! – грозно насупился офицер. – Это за какие же деньги, иудей, ты её выкупил?! – Но, посмотрев на улыбающегося Эльазара, разочарованного протянул, – неужели отдал в казну "приданое"?
Эльазар кивнул. К знаку солдатского отличия "За храбрость", который он получил, придавался талант серебром.
– Вот и пойми вас, иудеев, – примирительно подытожил Филон, – отдать такие огромные деньги за рабыню, которая и так в твоём полном распоряжении.
– Теперь в полном, – кивнул Эльазар. И Филон, махнув рукой, вышел. Частную собственность он уважал.
Силонос был также немало удивлен, когда узнал, что иудей, в качестве выкупа за рабыню, внес в казну крепости все, причитающиеся ему деньги, до последнего халкуса, но ничего не сказав, подписал право Эльазара на его собственность.
Когда же Эльазар сообщил об этом рабыне, она ответила грустной улыбкой. На её лице отразились сомнение, недоверие, печаль. Тогда Эльазар показал ей документ, подписанный Силоносом. Она развернула папирус, бегло прочитала, чем немало удивила Эльазара, передала обратно и, ничего не сказав, склонила голову. Так обычно поступали рабыни перед новым владельцем.
Всё это Эльазар поведал раву Нафтали, и тот велел привести рабыню в бейт-кнессет.
Они беседовали втроём
– Рассказал ли ты принадлежащей тебе рабыне, о наших законах на этот счёт?
– Да, я предупредил её, что после семи лет рабства, она будет свободным человеком.
– Мне это было известно и раньше, – неожиданно вмешалась в разговор рабыня, – и, умоляю вас, да проститься мне дерзость, на которую я осмелилась, заговорив с вами.
– Продолжай, дочь неволи, – с теплотой и заинтересованностью сказал рав Нафтали.
– Но я не знала, – продолжала рабыня, – что греческий воин, дружащий с эллинами, сам не превратился в эллина, и будет придерживаться иудейских законов.
– А знаешь ли ты, несчастная, кто твои родители и где пребывают они сейчас? – не обратив внимания на её реплику, все так же участливо продолжал раввин.
Эста молчала. А затем, как бы просыпаясь после тяжелого сна, посмотрела на Эльазара. В её взгляде была мольба, покорность, затаённая надежда.
– Позволит ли мой хозяин ответить?
Эльазар кивнул, но рав Нафтали задал еще один, явно занимавший его, вопрос.
– В твоем арамейском я слышу не только отзвуки языка Вавилонского пленения, но и неизвестные мне ритмы и особый мягкий напев. Расскажи всё, что помнишь, о себе. Ты среди друзей, дочь моя.
– Моим учителем был дедушка Ахав, – начала Эста, – он учил меня родному языку, много рассказывал о далеком прошлом нашего народа. Он говорил, что наши предки прибыли из Вавилона, куда их привез сам Навуходоносор.
– Как это привез? – удивлялась я. – Они ведь люди, а не вещи!
– Они, действительно, люди, – соглашался дедушка Ахав, – но они были его пленниками, его рабами. А рабы – это все равно, что вещи: их можно купить и продать.
Эста замолкла, проглатывая навернувшиеся слёзы.
– Значит, дочь моя, ты из иудейской семьи, – утвердительно сказал раввин. – Я это понял уже из рассказов Эльазара, однако хотел в этом убедиться лично. Теперь расскажи, как ты попала в рабство? Я понимаю, что больно копаться в открытой ране, но извини старого человека, это надо сделать. Без этого трудно наметить правильное лечение.
– Мне тогда было пятнадцать лет, – явно волнуясь, начала рассказ Эста, – к нам в селение съехалось в тот день много гостей, даже из самых далёких уголков Эфирики. Не смолкали радостные голоса, играли флейты, кифары и арфы, ритмично звенели бубны.
Отец и мама встречали прибывавших гостей, братья соревновались в ловкости езды на лошадях. У нас было много хороших лошадей! – Эста на мгновение оживилась, в её больших зеленых глазах мелькнули затаённые искры и тут же погасли, она надолго замолкла.
Никто её не подгонял. И Эста, переведя дух, продолжала:
– Мы с подругами затеяли какую-то игру, уже не помню, какую. Я спряталась за большим кустом барбариса. А потом увидела, что нас ищут мальчишки, и мы решили убежать к морю.
– Лучше бы я тогда погибла! – с отчаянием в голосе воскликнула она. И, немного успокоившись, продолжала:
– Море было спокойным и голубым, как небо. По морю плыли большие белые облака. Мы стояли около ручья, сбегавшего с гор. Этот ручей, – объяснила Эста, – протекал через наше селение, и мы часто бросали в его стремительные воды венки из ромашек, а потом сбегали вниз, чтобы их поймать еще до того как венки уплывут в море.
Мы не обратили внимания на большую лодку, спрятанную недалеко от устья нашего ручья. Когда же увидели чужих людей, выскочивших из густых прибрежных зарослей, было поздно. Мы начали изо всех сил кричать, пытались убежать, но они накинули на нас мешки и унесли на лодки.
– Мы стали рабынями греческих разбойников, живущих в каком-то полисе на берегах Понта Эвксинского. Вначале мы работали на виноградниках, – вспоминала Эста, – потом собирали колосья ячменя, вязали снопы, ухаживали за козами и овцами, доили, делали сыр.
Но однажды нас разделили. Меня продали владельцу лавки по имени Деметрий. Он торговал всем необходимым для ловли рыбы. Мы вязали сети, вили канаты, шили паруса. Деметрий был добрым человеком, не бил нас, давал еду. Но его сын – Меланос был настоящим разбойником! Он все время хвастал, что это он и его друзья привезли добычу с берегов Эфирики. Другие разбойники боялись даже нос показать в наших краях!
Страшно стало, когда умер Деметрий. Меланос начал приставать, – и в широко раскрытых глазах Эсты застыл ужас, руки её мелко дрожали, – Меланос бил нас плетью, не давал есть. Потом продал меня купцу из Александрии, а этот повез нас в Парфию.