,Значит, гекатонтарх узнал об этих его преступлениях от Никаса… Вот уж не ожидал", – с горечью подумал Эльазар.
Он знал из рассказов старых воинов, да и сам видел, как провинившегося солдата наказывали чашей с ядом. Эта чаша теперь стояла перед ним. И той чашей была каменная кружка, им же созданная.
,Значит такова судьба. Пути Всевышнего неисповедимы".
Он мысленно попрощался с младшей сестрой Шифрой, остающейся одинокой в далёком Модиине. И в этот последний миг, не обращая внимания на следивших за ним офицеров, твердой рукой взял заполненную доверху кружку, и вполголоса произнес:,Шма Исраэль, Адонай Элокейну – Адонай Эхад!" и одним махом выпил содержимое.
Офицеры с явным удивлением посмотрели на Силоноса. Что сказал иудей?
– Ты ошибся, – гордый человек, – неожиданно мягко сказал Силонос, – в кружке была родниковая вода из ущелья Ару. – Затем, резко сменив тему, спросил:
– Ты когда-нибудь ездил верхом на лошади?
– На рослом муле, – придя в себя, коротко ответил Эльазар.
Офицеры расхохотались: от мула до скакуна не такая уж большая дистанция!
Хорошо! – подытожил Силонос. – Со второго дня следующей недели я зачисляю тебя в мой конный отряд. Сейчас ты свободен.
Эльазар вышел. Он не мог осознать происшедшее. Весь день был как в лихорадке. И лишь вечером, когда к солдатскому костру подсел Силонос, а он это делал довольно часто, в отличие от других офицеров, Эльазар многое понял.
Согласовав с другими офицерами, Силонос перевел Эльазара в свой отряд и теперь объяснил почему. От Эльазара требовалось быстрое освоение новой военной специальностью – строевого конника. Кавалерия была привилегированной частью армии.
В распоряжение Эльазара поступал раб – опытный коневод. В свободное же время, а оно всегда бывает у конников, – подчеркнул Силонос, – Эльазар обязан будет заниматься гончарным делом.
Потрясенный услышанным, Эльазар не выдержал, и из его груди вырвалось сдавленное рыдание.
Но гекатонтарх, не заметив этого, продолжал:
– Первое поручение, которое ты должен будешь выполнить, Эльазар, – он назвал его по имени, – изготовить для солдатской кухни двести пятьдесят кружек и полсотни подносов.
В твое распоряжение поступают шесть рабов и четыре рабыни, сведущие в гончарном и кухонном деле. Они у нас новые, из тех, что вчера отбили у парфян.
Так в далекой греческой крепости начался новый этап жизни горшечника из Модиина, во многом определивший его дальнейшую судьбу.
Гекатонтарх Силонос обладал почти неограниченной властью в Дура-Европосе, был решителен, любознателен и умён.
Часами он мог наблюдать за работой Эльазара, строившего по его, Силоноса решению, керамические мастерские. В этих работах, особенно в возведении больших обжиговых печей, были заняты, помимо рабов, солдаты, получившие увечья в схватках с врагом и непригодные для строевой службы.
Решающую роль в этом, невиданном для армии эксперименте, играл иудей, сознавал он это или нет. Зато хорошо сознавал гекатонтарх Силонос.
Его замысел объяснялся тяжелым финансовым положением крепости, казна которой была пуста. Окружающие Дура-Европос селения были бедны, а с усилением парфянских вылазок, и вовсе прекратили платить военный налог. Мало помогали карательные меры, применяемые войсками гарнизона. Керамические же мастерские, по разумению Силоноса, открывали какие-то перспективы.
Интуитивно он искренне поверил в способности иудея. Тот хорошо владел ремеслом. Знал многие виды глины, как и то, где их искать. Легко находил нужные ему цветные пески, знал их свойства и цвет изделий после обжига.
Силонос видел, как иудей, варьируя количеством и влажностью топлива, направленностью огня, получал богатую гамму оттенков, обжигаемых изделий, от угольно – черного и серо-перламутрового до золотисто-розового.
Привычные изделия, рождавшиеся под руками иудея, отличались от греческих. На них не было знакомых Силоносу рисунков: ни батальных сцен, ни богов, ни героев с их бессмертными подвигами. Даже орнаментика и расцветка были иными.
Удивляло и то, с какой быстротой освоилась в мастерских Эста – одна из рабынь, которую Силонос передал в распоряжение Эльазара. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь только тем и занималась, что разрисовывала поверхности кувшинов для вина вьющейся лозой, либо гроздьями винограда… И рисунки эти были столь правдоподобны, что казалось листья или виноградные ягоды только что срезаны в винограднике и непонятным образом прикреплены к выпуклым бокам кувшинов.
За годы службы на Востоке, Силонос привык ко многому. Ему даже стали нравиться покрытия желто-песочного цвета, характерные для большинства керамических изделий иудея. Незатейливые рисунки подчеркивали особый волнующий свет, излучаемый золотистым фоном. Этот проникающий в душу фон навечно запомнился эллину со времени изнурительных переходов по бескрайней Вавилонской пустыне.
Да и остальные гончарные изделия, множество которых иудей отправлял на рынок, были весьма необычны. Внешне грубоватые, они, однако, привлекали внимание покупателей. Так, например, хорошим спросом у жителей Дура-Европоса и у купцов из проходивших мимо караванов пользовались подносы для фруктов, разрисованные тарелки с плавно поднятыми краями, кувшины для питьевой воды.
Особый спрос был на кувшины. Высокие, однотонные, с узким горлом и вдавленным внутрь дном, они были удобны для переноски и хранения воды и казались удивительно легкими.
Быстро раскупались и небольшие конусообразные сосуды для хранения оливкового масла. Они, как правило, были с острым и изящным носиком, что позволяло сохранить каждую каплю масла, заливаемого в настольные глиняные светильники.
Силонос видел в гончарных изделиях иудея не просто предметы обихода.
Он вспоминал свою студенческую юность, когда перед ним были открыты дороги в любую сферу искусств, в любую область знаний. Его радостно принимали даже в кругах философов – этой высшей касте властителей дум Эллады.
Он мысленно сравнивал амфоры, килики, кувшины иудея с подобными же изделиями, изготовлявшимися лучшими афинскими керамистами, и, неожиданно для самого себя, обнаруживал бесспорную самобытность работ Эльазара.
На эти изделия был хороший спрос, что подтверждало объективность его оценки. К тому же деньги, вырученные от их продажи, как и предполагал Силонос, хотя и в небольшой степени, но пополняли крайне скудную казну крепости. И, если бы не этот источник, то даже офицеры не получили бы за последние полгода ни одной лепты. Так что Силонос, поверивший в способности иудея, был доволен собой.
Парадоксальным было и то, что богатые знания, когда-то приобретенные им и далекие от военного искусства, оказались востребованными неожиданно для него самого.
Однако участившиеся нападения парфян, пользующихся ослаблением трона Антиоха, вызывали тревогу и отвлекали внимание гекатонтарха.
Об этих нападениях Силонос постоянно оповещал высшее командование, но там, видимо, больше были заняты внутренними распрями и депеши из какого-то Дура-Европоса мало кого интересовали.
Тем не менее, гекатонтарх, со свойственной ему последовательностью, решил укрепить стены города. Он начал тщательный осмотр крепости. Среди конников, сопровождавших Силоноса, был и Эльазар. Силонос с удовольствием отмечал, что иудей превзошел все его ожидания – он оказался превосходным наездником.
Однажды, объезжая стены города с внутренней стороны, Силонос обнаружил необычное строение, непосредственно примыкающее к крепостной стене. Хотел тут же приказать разрушить его, так как это строение могло послужить врагу для облегченного проникновения в город, но, увидев, что Эльазар остановил коня у этого строения и с кем-то дружески беседует, подъехал к ним и в собеседнике Эльазара узнал местного иудея, которого не раз видел в гончарных мастерских.
– Рав Нафтали, – четко, как того требовал устав, представил своего собеседника Эльазар, и продолжил: – Рав Нафтали вышел из бейт-кнессета, чтобы в твоем лице, гекатонтарх, приветствовать храбрых защитников города! – затем сделал небольшую паузу, вновь выслушал раввина и с удивлением посмотрел на Силоноса.
– Раввин говорит, что ночью к ним пришли парфянские лазутчики и потребовали открыть ворота города в нужный для них момент. За эту услугу они обещали сохранить жизнь всем иудеям после захвата города.
Это сообщение еще больше насторожило Силоноса. Война явно приближалась.
– И еще, – продолжил Эльазар, – рав Нафтали сказал, что еврейская община Дура-Европоса – маленькая и слабая и она не занимается ни политикой, ни войной. Мы молимся, – и он указал на бейт-кнессет, который всего несколько минут тому Силонос намерен был разрушить.
Иудеи Дура-Европоса, – произнес рав Нафтали, – зарабатывают на жизнь обработкой шкур, делают ремни для конских упряжек, шьют мехи для воды, торгуют, но какая теперь торговля?… Все только и говорят о войне.
Силонос, хоть и был занят своими мыслями, тем не менее, внимательно слушал раввина, потом спросил: "Когда у вас были лазутчики?"
Рав Нафтали немного замялся, потом вместо ответа задал вопрос:
– Почему уважаемый гекатонтарх говорит: были ? Они у нас есть .
И раввин пригласил Силоноса войти вместе с ним в помещение, находившееся под одной крышей с бейт-кнессетом.
– Здесь мы храним всякие изношенные вещи, – объяснил рав Нафтали, – старые истершиеся ковры, одежду, собранную для нуждающихся. А вот и интересующие тебя люди, – скромно закончил раввин.
На потертых коврах лежали три человека, связанные одной веревкой. Двое – лицом вниз, на их окровавленных ниже пояса спинах белели повязки. Третий примостился на боку и был в полуобморочном состоянии.