Зайдя в каюту, Эльазар зажег, прихваченный в дорогу, пятирожковый масляный светильник. Развязал сверток и в нём обнаружил небольшой папирус. Приблизил к светильнику, прочитал:
,Господину посланнику!
От Манитея, начальника сыскной службы Александрии Месопотамской.
Донесение.
Мною обнаружена кража денег из вашей комнаты, во время вашего пребывания на постоялом дворе порта.
Возвращаю ваше имущество и святые деньги, принадлежащие воину, награжденному, За храбрость,
Воры понесли заслуженное наказание.
Преданный службе его императорского величества,
Манитей,
Лишь теперь Эльазар увидел. что в свертке, были не только деньги, но и пергамент, удостоверявший, что деньги в размере одного таланта серебром, принадлежат Эльазару бен Рехаваму, награжденному знаком, За храбрость,
, Адонай воздал тебе, хозяин, за твою доброту, за чистоту твоей души! – вырвалось из уст Эсты. – Пусть его рука всегда простирается над тобой! – и глаза её, полные слёз, светились лихорадочным огнем.
Понт Эвксинский встретил корабль густым туманом. Туман появился неожиданно. Он был подобен огромному белому облаку, опустившемуся на зеркальную морскую гладь.
– Порази меня Посейдон, если что-нибудь видно в этом молоке! – услышал Эльазар голос Аристоса и вышел на палубу. – Я проходил Босфорус не один десяток раз, – обратился он Эльазару, – но такое встречаю впервые!
За долгое, более чем месяц, плавание они сблизились и, даже появилась взаимная симпатия, хотя Эльазар так ни разу и не приложился к заветной амфоре.
Посланник был не похож не множество других важных чиновников, с которыми судьба не раз сталкивала Аристоса. Он не был чванлив, был на редкость внимательным слушателем. А капитану Аристосу, было что рассказать, особенно после глотка-другого ячменного бальзама.
Вот и сейчас, стоя у штурвала, он с увлечением рассказывал Эльазару подробности легенды об украденной девочке и о баснословном выкупе, который готовы выложить её родители.
В устах Аристоса, уже не первый раз приложившегося в амфоре, эта сумма достигала пяти талантов з-о-л-о-т-ом!.. – и он многозначительно поднимал к небу указательный палец.
Потом, с искренним сочувствием и увлажнившимися глазами, сообщил, что у одной из похищенных была бабушка, которая от горя спятила и решила дождаться своей внучки, сидя в порту.
– С тех пор несчастная старуха так и сидит под старым дубом у причала Гераклии Понтийской.
– Не веришь? – повернулся он к Эльазару – Скоро сам убедишься, что капитан Аристос никогда не врёт!
Эльазар с уважением посмотрел на капитана. Тот был сосредоточен и уверенно вел корабль между встречавшимися рифами. Он передал штурвал Амфотеру лишь тогда, когда туман рассеялся и корабль вышел в открытые воды Понта.
– Держись берега по правому борту! – сказал он, передавая руль и бегло взглянул на клепсиду. Часы показывали точное время прибытия. А затем привычно приложился к амфоре – снимал напряжение.
Неожиданно раздался сильный треск, и корабль тряхнуло с такой силой, что Эльазар чуть не вылетел за борт.
– Порази меня Посейдон! – услышал Эльазар ругающегося Аристоса. – Ты куда смотришь, проклятый Амфотер!
И Аристос, сделав невероятный прыжок, оказался на нижней палубе. Он тут же приказал перепуганным гребцам "сушить весла". Подбежал к носу корабля и начал внимательно вглядываться в воду.
– Я так и думал! Вблизи Гераклии имеется один единственный подводный риф, и именно на него надо было напороться!
– Амфотер! – закричал он насмешливым голосом. Ты великий мореход! Хорошо, что таких мореходов немало, и они обтесали острые углы рифа. Так что рыбам на этот раз ничем не достанется.
– Полный вперёд! – скомандовал гребцам Аристос. И уже дружелюбно добавил: – Тот, кому богами предназначено собирать проездной налог, никогда не будет хорошим капитаном, – и показал Амфотеру кулак.
Вдали показались портовые сооружения Гераклии. Отсюда до Иберики, как еще в Дура-Европосе сообщил ему Силонос, не более дня пути на лошадях. Эльазар зашел в каюту и начал складывать дорожные вещи.
Он не смотрел в сторону Эсты. Боялся, что не выдержит приближающегося расставания. Весь этот месяц они были рядом. Он слышал её сонное дыхание, иногда она говорила во сне, и ему казалось, что она звала его. И лишь теперь, в последние часы перед расставанием, он понял, что безмерно любит эту женщину. Она стала его неотделимой частью. Но как только он хотел приблизиться к ней, между ними возникал образ Ривки. Однако теперь Ривка не сердилась на него. Она беспомощно улыбалась, и её улыбка была улыбкой Эсты.
– Мы у берегов Гераклии, – как сквозь густой туман, услышал он голос Эсты. Эльазар очнулся. Позвал носильщиков, и те разом перенесли их поклажу на берег.
Оставив Эсту у вещей, он поднялся к Аристосу. Попрощался. И Аристос, уже успевший сделать немало глотков ячменного бальзама, ткнул Эльазара в плечо, как старого знакомого, сказал:
– Смотри, дружище, на тот огромный старый дуб. Видишь?
– Вижу, – кивнул Эльазар.
А под деревом сидит безумная старуха, о которой я тебе рассказывал! Так, что не все, что наговорил тебе капитан Аристос – вранье! Есть и немного правды, – и он, безмерно гордясь, обнял Эльазара и протянул ему амфору.
Эльазар взял, и к радости Аристоса, сделал несколько больших глотков.
Когда он вновь подошел к Эсте, то не узнал её. Эста была бледна, как пена морской волны. Её обезумевший взор был устремлен к густой зелени прибрежного дуба.
– Бабушка!.. – услышал Эльазар срывающийся голос Эсты. – Бабушка-а-а-а!.. – И, рыдая во весь голос, она бросилась к сидевшей в тени старой женщине.
Та поднялась, её густые седые брови сошлись над прищуренными глазами, она протянула беспомощные руки и по-детски заплакала.
– Я знала, внучка, что дождусь тебя… Знала, что ты не дашь мне умереть в горе и в неведении…
Она обнимала Эсту. Вглядывалась полуслепыми глазами в её лицо, что-то шептала, ни на секунду не хотела отпустить. Потом принялась ощупывать.
Не сон ли это? Но даже если это сон, всё равно она её не выпустит из своих рук. И если Эста исчезнет вновь, то только вместе с ней.
Вокруг собралась любопытствующая толпа. Такое еще не случалось даже у этих, овеянных легендами, берегов.
Откуда-то примчались конники – один, другой, третий. Они на ходу слетали с лошадей и устремлялись к Эсте. Её усадили на бабушкино кресло и подняли высоко над толпой. Эста что-то говорила, что-то требовала, но в этом огненном всплеске необузданной радости её никто не слушал.
Эльазар стоял в стороне, не в состоянии осознать случившегося. Он не понимал язык окруживших ее людей, но в их говоре было много знакомых арамейских слов. И он понял, что Эста приехала домой.
Оказавшись один, он возвратился в порт. Теперь он мог выбирать кратчайший путь в Иудею.
Из Гераклии Понтийской корабли, груженные пшеницей, пряностями и рабами направлялись в Македонию, Фракию, либо плыли по Средиземному морю к Сидону, Акко или Ашдоду.
На душе у Эльазара было неспокойно. Он чувствовал, что его захлестывает волна светлой пронзительной грусти.
Уже издали он увидел: неподалёку от корабля Аристоса пришвартовалось судно, значительно меньших размеров. Это судно направлялось из Тавриды к Аскалону. На этом корабле Эльазар отправился к берегам Иудеи.
Спустя две недели скучного плавания, он переступил порог родного дома.
4. Дома
Дом Эльазара находился на самой окраине селения. Стоило ему закончить лепку кухонных горшков, кувшинов для воды, виноградного сока или ячменного зерна, как тотчас же над его двором зависало облако седого дыма.
Односельчане, находившиеся в это время на своих полях, или сторожа, дежурившие на шумрах , определяли по месту дымного столба, что это, упаси Гогсподь, не пожар, что это горшечник Эльазар разжег костер, чтобы обжечь ими же заказанные горшки, а значит, и не о чем тревожиться.
Рядом с гончарной мастерской Эльазара находился дом, где жили он и его сестра Шифра. Это был обычный, по тем временам дом, ничем не отличавшийся от сотен домов односельчан, разве что хорошим качеством постройки, характерным для всего, что делал горшечник.
Дом состоял из одной большой комнаты, которая стараниями Шифры, была разделена на три части – место для приготовления пищи, со столом, сооруженным из камня и всегда уставленным множеством глиняных горшков. Далеко не каждая хозяйка могла похвастаться таким количеством разнообразной кухонной посуды.
Не то, чтобы горшки были слишком дороги, но налоги, взимаемые греческими властями, были настолько велики, что у людей на жизнь едва оставались считанные лепты.
Шифра знала это и, приглашая на субботнюю трапезу нуждающихся односельчан, нередко давала им с собой оставшуюся еду вместе с посудой.
Кроме кухни, Шифра выделила часть комнаты, где брат мог принимать тех, кто заказывал посуду, угощала их чаем и сушеными финиками. Это было помещение, напоминающее современный салон.
Третья часть комнаты служила в качестве спальни. Шифра перегородила её плотной шторой из верблюжьей кожи, привезенной Эльазаром из Авдата, столицы набатеев.
Стены дома были сложены из камней, собранных тут же и надежно скрепленных раствором, изобретенным Эльазаром. Двухрядная каменная кладка обеспечивала прочность стен и их долговечность. Такие стены в знойные летние дни хорошо сохраняли остатки ночной прохлады. Зимой в доме было тепло и уютно.
Особое внимание Эльазар уделил крыше. Ей предстояло устоять перед ураганными ветрами, нередко налетавшими в зимний период, защищать от грозовых зимних дождей, спасать от палящего летнего солнца.