Уже перед самым рассветом, устав от тяжелых дум, Кирей задремал. Во сне перед ним встал солнечный сенокос над Гнилицей. Натыканные в траву вешки-прутики указывают межу. Дует легкий ветерок, гонит волны шелковой травы к ногам Кирея. А он только что начал косить. На нем белая, выстиранная невесткой, старомодная рубаха с вышивками на рукавах, соломенный бриль. Коса, как бритва, ровно-ровно кладет траву. Ш-ш-шу! Ш-ш-шу!.. И ложится трава ровным покосом. И тут же Григорий. Он в солдатских штанах, босой и без фуражки. Рубаха на груди расстегнута. Вот Григорий остановился и точит косу… Дзинь-дзинь! Ш-ш-шух… Кирей вытирает потный лоб. Ну, и греет же солнышко! Постояла б такая погодка. Солнце - золото!.. Полосы через две - еще косари. Кирей всматривается и узнает своего товарища, высокого и нескладного Тихона Надводнюка с Дмитром. А еще дальше - Малышенко Гордей. Он один. Кругом на лугу звенят косы. Так радостно-радостно у Кирея на сердце. Он понимает свою радость: ведь не у пана Соболевского они косят. Они всем обществом поделили помещичий сенокос. Вот их десятина, а вот Надводнюков, а дальше Малышенко. А кто там под березкой косит? Клесуны, кажется?…
- Деда, дед, да проснитесь же, наконец!..
Кирей вскакивает и протирает глаза. Перед ним на коленях стоит девушка. Кирей узнает прислугу пана Соболевского - Марьянку и испуганно оглядывается. Кобылка одиноко стоит на выгоне. Из ночного все, верно, давно ушли, потому что солнышко уже вон как высоко поднялось над березкой.
- Ваша лошадь, дед, в траве была. Хорошо, что пан не видел. Прибежала я, лошадь выгнала и вас разбудила. Вам что-то, верно, снилось? - торопливо говорила Марьянка, оглядываясь на помещичий сад.
- Черт его побери, что приснилось!.. Будто мы панский сенокос поделили и косим. Григория своего и Надводнюков во сне видел. Сам я был в вышитой рубашке… Это к добру, дочка!.. А ты все служишь?
- Некуда мне, дед, деваться. Ведь мать на поденной у Писарчука.
- Правда, правда, дочка. Вдовья доля известно какая! - покачал Кирей седой головой.
Он распутал лошадь, положил ей на спину чекмень, взял повод в руки и пошел к плотине. Марьяика забежала вперед.
- Дед, когда будете делить панскую землю, и нам с матерью хоть полоску дадите?
Кирей остановился. На него с мольбой смотрели черные глаза уже изнуренной работой семнадцатилетней Марьянки. Худенькая, стройная, в старой полотняной юбчонке, она напряженно ждала, что ответит дед. Ее руни, - Кирей видел, - работали б на этой земле так, как еще никогда ничьи не работали. Кирей вздохнул.
- Заберем землю, дочка, и вам с матерью первым дадим! - и дернул за повод. Марьянка опять забежала вперед.
- Дед, а когда?
- Когда? - Кирей задумчиво покачал головой. - Когда бы мне самому кто сказал… Прислушивайся к тому, что фронтовики говорят, Дмитро Надводнюк. Он знает.
- Не забудьте ж, дед! - сказала Марьянка и побежала через плотину к помещичьему саду.
Кирей смотрел ей вслед и вздыхал. Он заметил: возле калитки Соболевский остановил Марьянку, что-то спросил у нее и направился навстречу Кирею. Старик поправил чекмень на спине лошади, насторожился. Встреча с паном ничего приятного не сулила. Больной ревматизмом, Соболевский, опираясь на палку, с трудом передвигал ноги. Он был в желтом жилете, белых брюках, и на ногах - замшевые ботинки. Холеная, расчесанная надвое, уже седая борода спадала на плоскую, как доска, грудь. На голове у него была серая летняя шляпа.
На мостике Кирей посторонился.
Соболевский замахнулся палкой.
- Ты как коня пасешь?
- Это кобыла, пан.
- Кобыла?.. А кобыле можно пастись на моей траве?
- Черт его побери, она на выгоне паслась.
- Врешь!.. Веди ее ко мне в усадьбу и принеси пятерку! - Соболевский протянул руку, чтоб схватить повод. Кирей отступил, пряча повод за спину.
- Не дам… Сжальтесь над моей старостью, Платон Антонович! Весь век на вас работал!..
- Бунтуешь?.. Девятьсот пятый снится? В Сибирь загоню, в тюрьму! Веди!
- Теперь и мы умнее будем! - поднял голову Кирей. - Наедитесь и вы сырой земли когда-нибудь. - Он дернул за повод и хотел пройти мимо Соболевского.
Побагровев, Соболевский поднял над Киреем палку. Перед дедом промелькнула вся его жизнь. Он сразу вспомнил вчерашние разговоры в хате у Надводнюков. Его охватила злоба, к лицу прилила кровь. За что? До каких пор будет Соболевский измываться над народом?.. Кирей выпустил повод и, перехватив удар, вырвал из рук Соболевского палку, переломил ее надвое, бросил в Гнилицу.
- Семьдесят лет поедом ели меня с отцом… Черт его побери…
Не оглядываясь, Кирей повел кобылку на гору.
Глава вторая
Гневный и злой возвращался Григорий Бояр домой. Работы на станции не нашлось. Карьеры в лесу тоже закрывались. Дома его поджидала еще одна неприятность - пока он ходил на станцию, пришли сотские и арестовали Кирея. На завалинке голосила одинокая Наталка.
- Писарчук? - сквозь зубы процедил Григорий.
- А кто ж другой?.. В Сосницу угнали.
Бритое лицо Григория почернело. Он сразу выпрямился, сжал кулаки и опрометью кинулся со двора. Остановился он лишь возле хаты Маргелы, в которой заседал недавно избранный комитет. Григорий влетел в хату и осмотрелся. Здесь он никогда еще не был. В углу, под потемневшими иконами, сидел Писарчук, без шапки, в легкой, добротной, из синей шерсти чемерке и в начищенных сапогах "бутылками". У стола в военной гимнастерке сидел писарь - однолеток Григория - Прохор Варивода. Он делал вид, что не замечает Бояра. Такая встреча покоробила Григория. Он посмотрел на третьего. Опершись спиной об угол печки, стоял Маргела. Он курил трубку. Высокий, черный, с длинным, жирно намазанным чубом и небольшими масляными глазками, Маргела был похож на старую лису.
- Защитникам отечества наше почтение! - Маргела низко поклонился Григорию и повел бровью в сторону Писарчука. Тот поднял голову от стопки воззваний Временного правительства.
- Чего хочешь? - не спросил он, а выкрикнул.
- Правды! - рубанул Григорий, обдергивая гимнастерку, и без того аккуратно облегавшую его крепкие и широкие плечи.
- Правды?.. Хе-хе-хе!.. Ты ее когда-нибудь пробовал? Хе-хе-хе!.. - масляные глаза Маргелы быстро забегали в орбитах. Григорий побагровел. На висках вздулись жилы.
- Л плакать не придется?
- Но-но! - Писарчук ударил кулаком по столу. - Говори, чего явился?
- Не стучите! Фельдфебелей видели… Отца зачем потащили в Сосницу?
- По закону!.. Платона Антоновича побил. Палку его поломал. Бунтовал против власти.
- Это не отец хотел бить пана, а пан - моего отца.
- Ты знаешь, или мы знаем?
- Я!
- Ну и знай! - нагло выкрикнул Писарчук.
- Знаю… Это вам не Николкин режим, не забывайте!
Писарчук выпрямился под иконами, провел рукой по недавно подстриженному ежику и еще наглее крикнул:
- Наш режим!
- Чей это "наш"?
- Народный.
- На-родный?.. Платона Соболевского и ваш?
- Против власти агитируешь? За отцом в Сосницу хочешь?
- Поскользнетесь! - Григорий изо всех сил хлопнул дверью и вышел на улицу.
"Зачем я пришел сюда? - неожиданно спросил себя Григорий. - Правды искать? Разве я заранее не знал, кто сидит в этих комитетах? И фронтовик Варивода с ними заодно… Верховодят в селе… Подождите, подождите! - он сжал кулаки и посмотрел на них. - Не тут ли, не в них ли правды искать, в своих кулаках?".
Ему захотелось рассказать близкому товарищу о своей обиде и своих мыслях. Дмитро - фронтовик, он поймет его и посоветует. Третий день Григорий дома, а все еще не виделись. Друзьями ведь были они до войны. Григорий поспешно направился к Надводнюкам.
У калитки дымил самосадом старый Тихон.
- Дмитро дома?
- Да, дома, - недовольно буркнул старик, идя вслед за Григорием. Бояр, не бывший здесь года три, заметил, что хатка Надводнюков еще больше покосилась, прямо по окна осела в землю. Не успел Григорий повернуть щеколду, как дверь потащила его за собой и он очутился в сенях. Тихон и Бояр вошли в хату. Григорий понял, почему старик недоволен. Дмитро сидел на колоде возле скамьи и чинил сапоги, а сегодня ведь было воскресенье.
- Здорово, друг!
Дмитро поднялся, высокий, как отец, и протянул Григорию большую, перепачканную варом руку.
- Здорово, Григорий!.. Рад встретиться на этом свете.
Он снова уселся и потянул в обе стороны концы дратвы. Григорий заметил перемены в Дмитре. В его когда-то буйные, непослушные волосы начала закрадываться седина. Большой, с горбинкой нос заострился. В серых глазах уже не было прежнего юношеского задора, который так любили товарищи. Вместо него, где-то в глубине поблескивали огоньки неудовлетворенности. В углах губ залегла новая морщина, свидетельствовавшая об упорстве и внутренней силе.
- Изменился ты, Дмитро, - сказал Григорий, довольный своими наблюдениями, и подумал: "Этот себе в тарелку не даст наплевать!"
- Да-а… Изменился. Жизнь, брат, наша такая. Да и ты постарел, - сказал Надводнюк, посмотрев в открытое лицо Григория с маленькими клинушками лысины, которые с годами ползли на темя. - На западном был? Я тоже был там… Вот сапоги чиню соседу. Хлеба нет, денег нет! Зарабатываю. Не забыл за три года своего ремесла… Ты сам ушел?
- Дали на три дня отпуск, вот я и смылся.
- А у нас взвод отвели с позиций в тыл на отдых, мы и разбежались. Взводный пример подал!.. - засмеялся Дмитро, показав два ряда крепких, пожелтевших от табака зубов. - Георгия не привез? - снова Дмитро засмеялся. Григорий тоже усмехнулся.
- Георгия у меня нет, но лычку одну имею.
- A-а… За что?
- Пулемет немецкий притащил во время боя. А ты?