Кошмар пережитого, потеря веры в идеалы, наблюдения над происходившим привели к тому, что уже спустя год перед читателем возник другой писатель. Куда делась добродушная улыбка и "тепло" описаний, где прежний смешливый задушевный тон при взгляде на сонную, нелепую провинциальную жизнь, куда делись его герои - безмятежные и ограниченные обыватели, умеющие радоваться мелочам и мечтать о великом? Теперь уже невозможно было даже подумать о том, чтобы "поиграть" с его фамилией, образовывая от нее разные производные вроде "чириканья" и "чириковщины". Теперь в его творчестве на первый план вышла трагедия тысяч и тысяч его соотечественников, так называемая "трагедия беженства". Отныне уделом самых обычных людей, чей крестный путь пролег из Крыма в Константинополь и далее, сделались небывалые страдания. На их лицах отпечатались кровавые отсветы пожарищ, неизбывные муки, непреходящая скорбь.
Эпопея беженства была развернута в романе с оригинальным названием - "Мой роман" (1926). Судьбы героев этого произведения определяются великой трагедией, разметавшей семьи, разрушившей устои, заставившей людей мыкаться в поисках дома, угла, тепла, добра и любви. Иван Петрович, Вероника, ее муж, маленькая дочь несчастны, их психика изломана, они навсегда потеряли покой. И, насильственно ввергнутые в пучину раздоров, непонимания, ревности и взаимного недоверия, они гибнут, кончают с собой, остаются опустошенными и одинокими.
Когда-то по поводу одной из дореволюционных пьес Чирикова "Шакалы" (1911) критикой было высказано мнение, что она слишком мрачна, в ней "смертным духом пахнет". Но то была всего лишь камерная история неразделенной любви, приводящая героев к роковому финалу. Гораздо более подошло бы это определение к роману Чирикова "Зверь из бездны" (1926). В предисловии к нему автор писал: "Занося в свою художественную летопись правдивую историю о том, как люди жили, ненавидели и любили в наши страшные годы, я не выхожу из рамок свидетеля. <…> Роман мой - сама жизнь. <…> жизнь сама стала величайшим автором. <…> и роман мой носит отпечаток того хаоса обломков, вещественных и невещественных, среди которых мы живем и действуем. <…> Читатель, знай и помни, что роман мой - сама жизнь, а я автор настоящего произведения - не судия, а свидетель, и не историк, а только живой человек, испивший из чаши мук и страданий русского народа". Когда-то, желая упрекнуть Чирикова, писали, что он не может называться реалистом, так как, отказываясь от психологического анализа, проникающего вглубь, довольствуется лишь внешним сходством с изображаемым. Не соглашаясь в принципе с такой оценкой, скажем только, что именно "сходство" с реально происходившим придало роману необычайную остроту. И именно поэтому он был встречен эмиграцией с явным неудовольствием.
"Национально-настроенная молодежь" адресовала писателю "Открытое письмо", опубликовав его в парижской газете "Возрождение". Она обвинила художника в "клевете" на белое движение. Этого взгляда придерживался и П. Б. Струве (он явился идейным вдохновителем всей затеи), назвавший роман "объективно неправдивым произведением".
Что же инкриминировалось писателю? Он "осмелился" вскрыть ужас той всеобщей человеческой распри, в которую вылилась защита Отечества белой гвардией. Эмигрантская публика не смогла ему простить, что он не принял целиком сторону "спасителей Отечества", а показал сонмище израненных, исковерканных человеческих судеб, по которым безжалостно прошлось колесо истории. Чириков был убежден, что ожесточение войны извлекает из глубин человеческой психики звериные инстинкты у самых благородных людей, сеет жажду убийства, мести, разрушения и насилия.
Апокалиптический образ "Зверя из бездны" определил структуру всего произведения. Ощущение безнаказанности и вседозволенности пьянит настолько, что забываются те идеи, во имя которых люди брались за оружие. Эти наблюдения Чириков вынес еще с фронтов первой мировой войны, где побывал в качестве военного корреспондента и по следам которых написал книги "Поездка на Балканы" (1913) и "Эхо войны" (1915). Вот одно из них: "Посмотрел поближе на войну, на озверевших людей, на героев, побежденных и победителей. <…> Воюет весь народ, опоэтизировал ее, украсил цветами, опьянил патриотизмом <…>. Но <…> война всегда зверство и будит в человеке зверя… А эта особенно жестокая: сошлись посчитаться вековечные враги, и быстро пропала всякая показная гуманность. Насмотрелся. Испытал сильные ощущения. <…> Ад!". Но окончательно подтвердила его пессимистические прогнозы относительно потери людьми человеческого облика именно гражданская война, когда сошлись "посчитаться" не две нации, а братья, отцы и дети, разведенные по обе стороны баррикад классовой ненавистью.
Чириков, создавая социальную эпопею "Зверь из бездны", избрал позицию Высшего Судии. Он ищет не правых и виноватых, а страдает, видя, как все перемешалось и перепуталось в этой бойне, где "белые" и "красные", попадая в плен друг к другу, меняются местами, сражаясь уже на стороне недавнего противника. Тем же, кто не хочет принимать участия в резне, приходится скрываться в лесах. Но даже примкнув к "зеленым", они все равно рано или поздно вступают на путь грабежа, насилия над мирными жителями, так как вынуждены добывать себе пищу и кров.
Таким образом, писатель, может быть, впервые столь обнаженно продемонстрировал неоднородность белого движения, в рядах которого оказались и бывшие черносотенцы, и разная "тыловая сволочь", и подлинные патриоты России, снял с его участников венец страстотерпства и мученичества. Он вскрыл причины "охлаждения" населения к своим "защитникам", поскольку при всей ненависти к бесчинствам "красных" люди все чаще начинали рассуждать так: "Избави нас Бог от друзей, а с врагами справимся сами".
Вряд ли Чирикову было известно стихотворение Максимилиана Волошина "Гражданская война", написанное в 1919 г., где есть такие строки:
И там, и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
"Кто не за нас - тот против нас!
Нет безразличных: правда с нами!"А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
Но очевидно, что писателю оказалась близка именно эта позиция, и именно ее он воплотил в этом произведении. Особенность романа "Зверь из бездны" состоит в том, что Чириков рисовал не каких-то абстрактных злодеев, монстров-извращенцев, моральных уродов, а изображал большею частью хороших русских людей, чья психика не выдержала нагрузки, чья нравственность оказалась зависима от обстоятельств, которые не позволяют сделать правильный выбор, сохранить свою душу.
Всеобщий нравственный упадок, моральное разложение определяют логику поступков и "белых", и "красных", рождают в их сердцах злобу и отвращение. И вот этого-то жесткого диагноза не могло простить Чирикову эмигрантское окружение, в итоге все же согласившееся заменить слово "клевета" в приговоре роману на слово "неправдивость".
Этот роман на короткое время смягчил отношение к писателю в стране Советов, которая стала радостно заверять, что наконец-то писатель воссоздал картину зверств и разбоя белого движения. Однако общий вывод все же оставался для Чирикова неутешительным: художественная правда возникла в романе помимо воли автора, а его пером водила злоба человека, не забывшего, что в революцию у него похитили письменный стол и разорили уютный кабинет. И среди определений, даваемых художнику и его творчеству - "черносотенный бред", "апологет кнута и нагайки", распространяющий нелепости о "славянском единстве", - были едва ли не самыми нейтральными. На родине, конечно, кроме всего прочего, не могли забыть его выступлений в деникинской печати и брошюр о М. Горьком "Фиговый листок" (1919) и "Смердяков русской революции" (1921).