Когда он поступил в Казанский университет на юридический факультет, ему удалось перевезти все семейство к себе в город. "Бедность была ужасная, - вспоминал он, - случалось, что на двоих братьев были одни только сапоги. Мать и сестра вязали на продажу шапки, я бегал по урокам или сидел над перепиской литографическими чернилами лекций, один брат служил хористом в оперетке, другой готовился на вольноопределяющегося, третий <…> благодаря неустанным хлопотам матери попал на дворянскую стипендию в Ярославскую военную школу для исправляющихся, хотя ни в каком исправлении не нуждался". Можно даже сказать, что к писательству Чирикова толкнул не только, как он сам выражался, "писательский зуд", но и - не в меньшей степени - крайняя нужда: он даже зимою ходил в летнем пальто и в одеяле вместо пледа. Издатель "Волжского вестника", профессор М. П. Загоскин, давший Чирикову наконец постоянный заработок, запомнил начинающего писателя закутанным во что-то невообразимое, продрогшим, озябшим. Величайшим счастьем стал первый гонорар - 13 рублей 50 копеек, заработанных литературным трудом. Тогда же поселилась в нем писательская гордость. Чириков с долей юмора описывает радость от вида впервые напечатанных типографским способом собственных строк: "<…> укрылся от людей, не мог начитаться. Раз десять подряд прочитал свое произведение <…>. Всматривался в заглавие, в подпись "Е.Ч."!.. Неужели это именно я - "Е.Ч."? Странно. <…> Думал даже, что все номера раскуплены из-за моего рассказа. "Хороший рассказ, черт меня побери. Молодчина, Евгений Чириков"".
Естественно, что эти обстоятельства не могли не сформировать из Чирикова типичного радикально мыслящего юношу 1880-х гг., рано осознавшего свой долг перед народом и чувствующего свою близость к нему. Еще в гимназии организовывал он "кружки саморазвития", зачитывался прогрессивными романами И. В. Омулевского, Ф. Шпильгагена, Д. Л. Мордовдева. "Саморазвитие" продолжалось и в университете, где он оказался близок к народовольческой группе. Это же определило и то, что он перешел с юридического, где было "много франтов и мало единомышленников", на математический факультет. Там он увлекся химией, мечтая в будущем стать вторым Кибальчичем. Теперь Чириков уже вполне сознательный революционер: выпускает с помощью гектографа нелегальщину, на студенческих вечеринках поет запрещенные песни, произносит "возмутительные речи", презирает танцы, таскает под мышкой книги "социального" содержания. И конечно, все это закончилось так, как и должно было закончиться, - организацией какой-то сходки, протестом, исключением из университета, высылкой из города. И потом в жизни Чирикова будут аресты: в Нижнем Новгороде он в 1887 г. отсидит два с половиной месяца, еще полгода проведет в 1889 г. за решеткой Казанской тюрьмы по делу молодых народовольцев. Последний раз, уже известным писателем, в 1905 г. пробудет три недели в Таганской тюрьме, попав туда за принадлежность к Крестьянскому Союзу, массовой революционно-демократической политической организации, возникшей на волне общественного подъема, с членами которой готовили расправу "Союз русского народа" и "Союз Михаила Архангела". В это время черносотенцы даже приговорят его к смерти и попытаются привести приговор в исполнение, что вынудит его навсегда покинуть Москву и поселиться в Петербурге.
Все эти годы скитаний по городам (а он жил в Самаре, Минске, затерянном в Сибири Алатыре, многих других городах Российской империи) у Чирикова будут заполнены службой - он побывает и смотрителем керосиновой станции в Царицыне, и сверхштатным чиновником особых поручений при управляющем калмыцким народом, и секретарем в контроле Либаво-Роменской железной дороги, и счетоводом на какой-то стройке (как видим, по количеству профессий он вполне мог бы соперничать с М. Горьким). Но, главное, - эти годы будут заполнены писательством.
Начав как сотрудник провинциальной прессы в "Волжском" и "Астраханском вестниках", в "Астраханском листке" и др. (поначалу всего по копейке за строчку!), он довольно быстро завоевал столицы. Его охотно начали печатать ведущие толстые журналы того времени - "Мир Божий", "Жизнь", "Русское богатство", "Новое слово". Некоторые произведения - "Инвалиды" (1897) и "Чужестранцы" (1899) - стали предметом споров на долгие годы. Еще бы! В них затрагивались такие острые вопросы, как непримиримые баталии народников с марксистами в середине 1890-х гг. На рассказ "Свинья" (1888) обратит внимание сам Н. Г. Чернышевский. Он же преподнесет Чирикову очень важный урок подлинной любви к народу.
Поскольку сам писатель неоднократно возвращался к этому эпизоду, по-видимому, весьма показательному для его литературного формирования, позволим себе и мы изложить его подробно. Когда Чириков при встрече обратился к вернувшемуся из ссылки Чернышевскому с сакраментальным вопросом "Что делать?", в ответ он услышал назидательный рассказ. "Однажды, когда я жил в Петербурге и тоже очень желал помочь народу, - вспомнил Николай Гаврилович, - поднимаюсь как-то к себе на квартиру, вижу: дворник с вязанкой дров за спиной. Вижу я, что дрова, того и гляди, развалятся. Как же не помочь? Вот я на ходу и давай поправлять вязанку. Рассыпались дрова-то, а дворник меня стал ругать!.." И добавил: "Говорить и писать мы все умеем, а никакого дела мы не умеем, да еще и часто беремся совсем не за свое дело. Учиться, учиться надо… Тогда и самому ясно будет, что делать. Другой этому научить не может. Как делать - может научить. А что делать - решай всякий сам! Да сперва хорошенько научись делать…". Сам Чириков, вспоминая эту историю на закате дней, в эмиграции, добавлял от себя, что притча эта для русских эмигрантов звучала особенно зловеще, так как "желая помочь народу", они "помогли его насильникам".
Однако в начале века искреннее желание облегчить участь народа привело Чирикова в ряды демократически настроенных писателей, группировавшихся вокруг М. Горького и печатавших свои произведения в издательстве "Знание". С 1903 г. стали выходить одноименные литературно-художественные сборники. И с того времени книжки с зеленовато-серой невыразительной обложкой можно было встретить в каждой интеллигентной гостиной. Под этой обложкой рядом с именем Чирикова можно было найти имена А. И. Куприна, И. А. Бунина, А. С. Серафимовича, С. С. Юшкевича, Д. Я. Айзмана и многих других, составлявших цвет реалистической литературы тех лет.
Особую известность Чирикову принесли пьесы - так называемые "общественные драмы" - "Мужики" (1905) и "Евреи" (1903). Запрещенные в России, они ставились заграницей. Эти пьесы М. Горькому все же удалось опубликовать: в VIII сборнике "Знание" - "Мужики", в 4-м томе собрания сочинений Чирикова, изданном товариществом "Знание" в 1904 г., - "Евреи". "Ивану Миронычу" (1904) и "Марье Ивановне" (1908) восторженно рукоплескал зритель. Не остались незамеченными и драмы-сказки "Колдунья", "Лесные тайны", "Красные огни", "Легенда старого замка", хотя мнения о них в критике разделились: некоторые (М. Горький, В. Боровский) посчитали, что Чириков, изменив социальной направленности своего творчества, многое потерял как художник, зато А. В. Луначарский, отметив, что поставлена задача "сатирическая, грозный смех - ее душа", подчеркнул, что "полная жизни и широкого обобщения социальная драматическая фантазия г. Чирикова займет почетное место в русской драматургической литературе".
Эти "драмы-сказки" необычайно показательны для писателя, всегда устремлявшегося к тайне, мечте, вымыслу, буквально разрывавшемуся "между небом и землею". Именно в этих произведениях впервые с такой отчетливостью выявилось стремление писателя преодолеть земное притяжение, вырваться из узких рамок быта, отдаться порыву ничем не сковываемой фантазии. Их герои сбрасывают привычные одежды - и вот уже перед нами совершаются удивительные превращения: сторож в сказочной комедии "Лесные тайны" (1910) становится Лешим, его жена - Бабой Ягой, внучка оборачивается прекрасной Аленушкой, а сам уснувший в лесу художник воплощается в Фавна, веселого родственника козлоногого и дерзкого властелина леса - Пана. И все это происходит на просторах России! А в драматической фантазии "Легенда старого замка" (1907) участвуют уже принцы, карлики, шуты. И все действие разворачивается то ли в средневековой Италии, то ли в романтической Испании.
Но совсем отрешиться от мелочей быта, паутины жизни человек не может, и суровая действительность рано или поздно напомнит о себе. Таким нерадостным "пробуждением" становится в художественном мире писателя взросление. У Чирикова мир взрослых и детей часто разделен непроходимой пропастью. В одной из его пьес сказочный персонаж произносит: "Люди в очках и с книгами <…>. Они прогнали нас с родины… Это чародеи, перед которыми пропадают все тайны гор, лесов и морей…".