Вместе с Шифрой и Бен-Цуром в её доме жили их дети – Ривка, Ора и Эфронит. Но не только они составляли население нового дома. Не проходило и дня, чтобы к ним не забегал Элька. Когда же после длительных торговых поездок возвращался Ицгар, Элька делил свое время между гончарными мастерскими и домом тети Шифры. Он знал, что она рада каждому его посещению. Ему было грустно видеть, как она по-старчески суетилась, старалась уделить ему внимание ничуть не меньшее, чем её собственным детям. Он не раз чувствовал на себе её молчаливый материнский взгляд.
" О чем она думала в такие минуты?" – спрашивал себя Элька, и не находил ответа. Она же, глядя на него, уже взрослого мужчину, с грустью сожалела, что слишком быстро уносится время. Слишком быстро летят годы…
После безвременной кончины Эсты, кузнец Шмуэль, так и не пришел в себя, был нелюдим, беспомощен. Всё, на что он был способен, так это с утра до поздней ночи грохотать молотом в своей кузне. И Шифра, приняла на себя все заботы, касавшиеся семьи подруги.
С робостью ребенка Шмуэль приносил Шифре заработанные деньги. С благодарностью смотрел, как она пеленала орущую Юдит, как усаживала рядом со своими детьми, его мальчиков Давида и Ноаха, умытых, причесанных, в чистых рубашках и кормила их досыта.
В особом положении оказался Элька. Ему едва минуло семнадцать, и он вел себя как взрослый мужчина.
Несмотря на все старания Шмуэля, ему так и не удалось заинтересовать Эльку тонкостями кузнечного мастерства. Наблюдавшая за этой схваткой Шифра, видела, что и здесь кузнец потерпел поражение.
Необъяснимая сила тянула Эльку к гончарным мастерским. Еще несколько лет тому назад Шифра обнаружила, что, подходя к погасшим печам, Элька внимательно осматривал давно остывшие камни. Он как бы обнюхивал их, что-то искал, Шифра видела, как изредка он вытаскивал из пепла осколки сосудов, не выдержавших огня, всматривался в эти осколки и Шифре казалось, что он ищет на этих осколках следы рук своего отца Эльазара, которого ему не суждено было увидеть.
В такие минуты Шифра не выдерживала и беззвучно плакала. Она оплакивала судьбу брата. Ей было бесконечно жаль Эльку и Шмуэля, но, заливаясь горькими слезами, она чувствовала, как в ней просыпается надежда, что Элька найдет свою дорогу. И это будет дорога его отца – гончара.
В то же время, ей было жаль кузнеца Шмуэля, мечтавшего еще при жизни Эсты, научить Эльку тонкостям своей профессии.
Новый дом Шифры не был похож на убогие жилища односельчан. Многие ютились в природных, либо выдолбленных в камне пещерах. О том, что в этих склепах жили односельчане, свидетельствовали невысокие каменные ограды вокруг зиявших в земле провалов.
Дом Шифры также был окружен невысокой каменной оградой, ничем не отличавшейся от оград большинства домов Модиина.
Были, однако, и различия: ограда вокруг дома Шифры прерывалась двумя небольшими простенками – один, с юго-восточной стороны, другой – с северо-западной.
Простенки были тщательно оштукатурены и имели необычное назначение. Во время их возведения Элька вмонтировал в каждую из стен сквозные керамические трубки разных диаметров.
Когда задувал юго-восточный ветер, эти трубки издавали мелодичные звуки, похожие на игру флейт, перезвон кимвалов, приглушенное пение хоров. Если же порывы ветра усиливались, появлялось мощное звучание шофаров и грохот тимпанов.
Даже мезузы , прикрепленные к косякам дверных проемов, были иными, чем у всех остальных жителей селения.
Пенал каждой мезузы Элька изваял из светло-золотистой глины, привезенной из иерусалимских копей.
Каждый такой пенал был украшен деталями, понятными и близкими любому иудею: виноградная гроздь, ветка инжирного дерева, увесистый колосок ячменя, листья мандрагоры.
Новый дом находился недалеко от гончарной мастерской Эльки и был возведен с противоположной стороны примыкавшего холма, что спасало его обитателей от постоянно дымивших печей.
С крыши дома, если смотреть на северо-запад, в сторону Яффо, сквозь сизую дымку отсвечивала узкая полоска Великого моря.
Не менее чарующая картина открывалась и на северо-востоке. Всё пространство вдоль дороги на Иерусалим, которое способен был охватить человеческий взгляд, было покрыто оливковыми рощами.
При малейшем дуновении ветра эти рощи превращали холмы и низины в неспокойное море набегавших серебристых волн.
Пока вокруг дома Шифры не поднялись саженцы смоковницы, деревья белого миндаля и кипарисы дом невольно выделялся непривычными формами.
Крыша была плоская, как у всех других домов, но по углам крыши возвышались большие шары, и эти шары по ночам тускло светились.
Некоторым этот дом нравился, и в меру своих сил и возможностей, они пытались сделать свои жилища похожими на дом Шифры. Других раздражало, вызывало недобрые чувства к хозяевам дома, особенно к этому греку Бен-Цуру.
В Синедрион было направлено несколько жалоб, резко осуждающих хозяев дома, построивших оскорбительный языческий храм.
В ответ на эти жалобы в Модиин прибыл всеми уважаемый старейшина Синедриона Нафтали.
Он внимательно осмотрел дом Шифры. Велел собрать жителей селения.
Когда обширный двор заполнился людьми, и наступила тишина, Нафтали, ничуть не повысив голоса, спросил:
– Так что же плохого в этом доме? – и указал пальцем в сторону жилища Шифры. – Дом прочен, удобен для иудеев, живущих в нем, красив и к этому надо привыкнуть.
На косяках дверей имеются полноценные мезузы. Я лично проверил.
Такие же мезузы прикреплены и на косяках входа во внутренние помещения дома. На пенале каждой из мезуз хорошо видна буква "ШИН".
– Я не думаю, – обратился Нафтали к собравшимся, – что мне надо напоминать вам: буква " шин " возглавляет слово Шаддай – одно из имен Всевышнего, и раскрывается как "Охраняющий двери дома Израилева".
Иными словами, мицва мезузы соблюдена в соответствии со строгими требованиями Торы. И да благословит Адонай исцелит и защитит, живущих в этом доме!
– Амен! – откликнулось несколько голосов из толпы.
Однако тут же раздался резкий протестующий возглас:
– Так– то оно так, только не совсем так! Мезузы действительно имеются, но хозяин дома нарушил важнейшую заповедь Торы! А это непростительно! – с угрозой продолжал говоривший.
– Мезузы, прикрепленные на косяках дверей дома Бен-Цура, нарушают священную скромность иудейского жилища, к чему призывает нас Тора! У Бен-Цура они кричащие! – рубил слова голос из толпы. – Потеряли всякую скромность! Они подобны греческим и римским языческим идолам!
– Помимо этого, – с нарастающей злобой изрекал говоривший, – когда начинаются ветры, стены этого языческого дома воют как бешеные волки или ревут, подобно адским чудовищам! Грек опозорил святость Земли Израиля! Такой дом – наш общий позор! Он не достоин стоять на Священной Земле! Дом должен быть разрушен!!
Раздались одобрительные выкрики. И тогда Нафтали поднял руку.
Наступила напряженная тишина, какая бывает только перед бурей.
Прежде чем ответить, старейшина Синедриона выждал несколько мгновений, прищурил близорукие глаза, внимательно всмотрелся в гущу толпы.
Рядом со свирепым участником собрания он увидел несколько крепких молодых людей, среди которых узнал юношу Ноаха, сына кузнеца Шмуэля, и Ривку, старшую дочь Шифры. Это явно его огорчило, однако, скрыв свои чувства, неожиданно спокойным, но громким голосом он произнес:
– Тарфон! Принять твою аскетическую точку зрения не представляется возможным! Ты призываешь к братоубийственной войне! – и строго добавил: – Сикарии сеют семена раздора, хотя считают, что защищают народ от римского языческого влияния!
Свет Торы неугасим и в этом наша величайшая радость! Вы же пытаетесь лишить людей радости повседневной жизни, даруемой Всевышним. Но, что еще страшнее, – Нафтали сделал многозначительную паузу, – ваши действия направлены на раскол нашего народа, раскол, особенно опасный сейчас, когда требуется единство всех наших сил.
– Повторяю, – строго сказал Нафтали, – я лично проверил каждую мезузу. И подтверждаю, что все они написаны на отрезках кожи кошерного козлёнка. И написаны рукой опытного писца-софера. Все требования Торы соблюдены!
– Более того, – продолжал Нафтали, – они написаны не пером из индейки, но пером, сделанным из тростника, – подчеркнул он, – и сделано это с единственной целью, – назидательно продолжал Нафтали, – чтобы еще раз напомнить, что Всевышний сохранил младенца Моше-рабейну в зарослях тростника.
– Эти отрезки кожи, господин Тарфон, с нанесенными на них словами молитвы и являются мезузами! А вовсе не пеналы , в которых они сохраняются и которые вызвали твой гнев.
К тому же, – добавил Нафтали, – красивые пеналы не чужды нашей вере и нашим традициям. Мы все живем и творим под сенью Всевышнего. Так творили Бецалель, Оголиав и другие искусные мастера, создавшие мишкан (Скинию Завета), менору и множество других угодных Адонаю священных предметов из драгоценного дерева, золота, серебра, меди и кожи.
И если на Эльку, сына прославленного гончара Эльазара бен Рехавама, снизошло вдохновение, и он изваял пеналы мезуз, украсившие дом Шифры и Бен-Цура, разве это преступление?
– Я был бы счастлив, – примирительно сказал Нафтали, – если бы и дома других жителей Модиина, – Нафтали сделал паузу и тут же добавил, – и во всей Иудее, служили бы не только укрытием от дождей, холода и ветров, но и несли бы в себе хоть крохотную искру вдохновляющей красоты Священного Храма.
Во дворе раздались голоса одобрения. Многие подходили к Бен-Цуру, пожимали руку, женщины с доброй улыбкой обнимали Шифру.