- На утешение королевичам, на утешение Вишневецкому и Конецпольскому? - с укоризной сказал Хмельницкий. - Да имеют ли они право судить пана полковника, который, добра желая отчизне, выступил на защиту казаков? Почему же вашмость не хочет сделать еще один шаг, чтобы до конца быть верным себе? А вам, вашмость, я доверю любой полк.
- На что вы надеетесь?
- На народ, вашмость! Армия среди своего народа, как рыба в воде, а польскую шляхту и голуби клевать будут. Подумайте, пане Кречовский, и о своих владениях на Украине.
Стремянный подвел коня, и Богдан Хмельницкий легко вскочил в седло. За ним сели на коней и казаки, только Кречовский все еще стоял понурившись. Когда кони нетерпеливо застучали копытами, он медленно поднял голову. В его глазах, как тучи после бури, таяли последние мучительные колебания.
- Приказывай, пане гетман! - сказал он охрипшим от волнения голосом.
- Коня киевскому полковнику пану Кречовскому!
Значковой выехал вперед с белым флагом, на котором золотой вязью было написано: "Покой христианству", и гетман Хмельницкий двинулся к реестровым казакам, ожидавшим его на берегу Днепра.
IV
Место для встречи противника было подходящим во всех отношениях: слева тянулось болото, справа - река Желтые Воды, тоже заболоченная, а впереди - низина с леском, дававшим возможность незаметно зайти в тыл врагу. Именно здесь Хмельницкий и приказал своему войску остановиться и, пока не пришли еще поляки, укрепить лагерь. Больше половины лошадей он послал навстречу реестровым казакам, которые плыли уже по реке Суре. Их надо было во что бы то ни стало перебросить в лагерь к завтрашнему вечеру.
Богдану Хмельницкому было известно несколько форм лагеря - чаще всего лагерь строили в четыре ряда, с крыльями более длинными, чем поперечник: в случае необходимости концы сразу же можно сомкнуть. Иногда приходилось располагать лагерь в форме серпа, в форме рогатки или в форме буквы "ш", а когда нужно - и в два ряда. Так поступали, когда войско переходило к обороне; кони выпрягались, возы накатывались оглоблями один на другой, скреплялись цепями, а в промежутках между ними устанавливались щиты. Со стороны поля боя возы прикрывались досками, которые могли выдержать удары ядер. На каждом возу становилось тогда по четыре воина с цепами или крюками в руках, они отбивали наступление. Цепы были окованы железом, и воины наносили ими до тридцати ударов в минуту. Остальная пехота находилась внутри лагеря и служила резервом. Конница располагалась вне лагеря. Если противник наносил ей поражение, она укрывалась в лагерь, спешивалась и действовала как пехота.
Когда нужно было незаметно для врага перестроиться, вперед выползали воины со снопами влажной соломы и поджигали их: огромные клубы дыма скрывали лагерь от вражеских глаз.
При наступлении лагерь иногда окружал часть вражеских войск, замыкал их в прочное кольцо и затем рубил или расстреливал противника с возов.
Местность на речке Желтые Воды разрешала построить лагерь в четыре ряда, даже насыпать возы землей и сидеть, как в настоящем форту. А поскольку полякам придется стрелять снизу вверх, - вражеский огонь не будет причинять казакам никакого вреда. Если бы враг даже окружил лагерь, то и тогда - стоило лишь покатить возы с горы - они сами прорвали бы ряды противника. Так в свое время и сделал Жижка, когда гуситов окружили католики на горе Канька. Но сейчас на всю Европу гремела слава шведского полководца Баннера, победившего немецкую армию в битве под Виттштоком: Баннер обошел врага с правого фланга и навязал ему бои. Немцы стянули сюда все свои силы; Баннер, измотав противника, бросил с другого фланга свежую конницу и обратил врага в бегство. Богдану Хмельницкому известно также было, что московский князь Дмитрий Донской подобным же приемом разгромил татар и заставил их бежать с Куликова поля.
Богдан Хмельницкий осматривал место предстоящего сражения и прикидывал в уме, откуда лучше будет зайти во фланг противнику, чтобы применить такую тактику. Но осуществить это можно будет лишь в том случае, если татары согласятся бросить в бои не менее половины своей конницы. Однако Тугай-бей до сих пор почему-то не проявляет большого желания драться. Он даже расположил свою конницу за буераком, верстах в пяти от лагеря. Окончательное решение Хмельницкий намеревался принять перед самым боем, а сейчас он лишь думал о соотношении сил. Он знал, что у противника были опытные воины, такие, как Шемберг - умный, проницательный шляхтич - и начальник тяжелой кавалерии Раковский. А особенно выделялся молодой, горячий полковник королевского войска Чарнецкий. "Только не такой им нужен рейментарь, как Стефан Потоцкий", - думал Хмельницкий.
- Ваша ясновельможность! - послышался сзади голос.
Хмельницкий оглянулся. Перед ним навытяжку стоял казак.
- Перебежчик из польского войска, - доложил он.
- Приведи сюда.
- Да он здесь. Василь!
Из-за тернового куста вышел парубок огромного роста и с детским лицом. Одежда была ему явно мала - рукава рубашки коротки, порты узки. На огромных ногax были только голенища, и на голых пятках звякали шпоры. Он до того смутился, что на глазах у него даже выступили слезы. Богдан Хмельницкий невольно улыбнулся, тогда и казак улыбнулся, но гетман уже строго спросил:
- Почему разрешаешь одному здесь разгуливать?
- Так это же мой брат, пане гетман. Разве не похож?
Они и в самом деле были похожи, только казак выглядел лет на десять старше и был вдвое меньше ростом.
- Я что-то и тебя не припомню, - сказал Хмельницкий.
- А я только три дня назад пристал к войску - Макар Давило.
- Это тот, который углом хаты шапку придавил?
- Ага, ваша ясновельможность, тот самый. Только то был наш батько. Бывало, как только разгневается на кого, сразу у того с головы сорвет шапку, плечом приподымет угол рубленой хаты, да и придавит шапку. А чтобы вытащить ее, соседу потом приходилось всю улицу созывать.
- Ну, вас к пушкам надо приставить. Сегодня привезут двенадцать штук с Днепра.
- Я могу и к пушкам, ваша милость, а наш Василь в драгунах служил, только вот не успели ему сапоги сшить, а хлопец с детства лошадей любит.
- А что о гетманиче Потоцком скажешь, хлопче, где его войско?
- Я ночью убежал, ваша милость, наш полк стоял на ночевке за два дня отсюда, - ответил Василь неожиданно тоненьким голоском.
- А много ли немцев в том полку? Это же наемный?
- Одни командиры немецкие, а рядовые - все наши, только одеты по-ихнему.
- Что же думают себе драгуны?
- Вот так же, как и я, думают, ваша милость, да только немецкие офицеры следят за ними, чтобы и шагу от полка никто не ступил... Так вы, ваша милость, дозвольте в конницу?
- Будешь в моей свите состоять. Идите в обоз, может, там найдутся сапоги и на твою ногу.
- Ваша милость, не беспокойтесь. Сапоги на мою ногу я видел на одном немце, а еще день-два и босиком похожу.
Василь не соврал: польское войско прибыло на Желтые Воды в эту же ночь. Было темно, казацкий лагерь спал, поляки его не заметили и потому перешли реку и расположились в долине на привал. Все маневры противника происходили на виду у казаков, но казаки до самого утра не выдавали себя. Когда стало светать и кухари начали разводить огонь, польские жолнеры из охранения, заметив дым, обрадовались и полезли наверх, в надежде поживиться чем-либо в зимовнике. И только когда увидели свежие рвы и валы, поняли, что перед ними не зимовник.
Богдан Хмельницкий только что закончил раду старшин и вышел из своего шатра на вал с перекопским мурзой Тугай-беем. Они видели, как поляки поспешно начали тут же на месте окапываться, сооружать лагерь.
- Хороший простор будет для конницы, пане Тугай, - сказал Хмельницкий, осматривая широкую низину, заросшую мелким кустарником.
У приземистого мурзы были косо прорезанные глазки, высоко поднятые крылышки бровей, широкое лицо с черной бородой и приплюснутым носом. Быстро обведя щелками глаз луг, речку и лес вдали, он ответил скрипучим голосом:
- Тугай-бей будет воевать, где захочет.
- Пан Тугай-бей должен ударить по польскому лагерю из лесу, в тыл врагу!
- Тугай-бей будет воевать, где захочет, - скрипел, как немазаный воз, мурза.
Богдан Хмельницкий нахмурился и коротко добавил:
- И то не раньше, чем я прикажу!
Тугай-бей еще больше прищурился и ехидно сказал:
- Ай-ай, гетман казацкий гневается на Тугай-бея, а Тугай-бей хочет помирить пана Хмельницкого с Ляхистаном.
- Теперь помирит нас только сабля.
- Тугай-бей помирит. Ляхистан заплатит дань, татары будут помогать полякам, а пан Хмельницкий - просить мира.
Богдан Хмельницкий стиснул зубы, чтобы не крикнуть в глаза этому союзнику: "Собака!" Затем медленно и глухо произнес:
- Разве перекопский мурза перестал уже быть вассалом его светлости крымского царя?
Тугай-бей, как собака под палкой, съежился, но уже в следующую минуту снова хитро прищурился.
- Светлый хан Ислам-Гирей с Ляхистаном не воюет, пане Хмельницкий, хан не изменит его королевской милости польскому королю. Воюет перекопский мурза Тугай-бей. Об этом хан не знает.
- Чего мурза еще хочет? - уже резко спросил Богдан Хмельницкий, отбросив дипломатию.
- Пленных брать татарам, коней и животину - татарам, скарб и пожитки делить пополам. Тогда Тугай-бей хочет воевать.
Богдан Хмельницкий нахмурил чело: перекопский мурза, хищный, как коршун, что ни день предъявлял новые требования, и он, Хмельницкий, вынужден был соглашаться, потому что против польской тяжелой конницы не мог еще выставить равной. Но сегодня он сказал твердо: