Гей, не знал казак, не знал Софрон,
Как славы добиться,
Гей, собрал войско, войско запорожцев,
Да пошел с турком биться.
- Хотя мимо Очакова и тихо проплыли, но турки заметили-таки. А уж как покажутся казаки в море, - Верига даже головой покачал, - по всей турецкой земле тревога пойдет. Посылает турецкий султан гонцов и в Анатолию, и в Болгарию, и в Румелию: "Стерегитесь, бережане, в море казаки". А казаки поднимают паруса и плывут на юг, чтобы на третий день к ужину в Синоп поспеть.
- При добром ветре и на обед поспевали, - вставил кобзарь.
- Ага. Так в тот раз повстречался нам в море турецкий корабль, а с ним еще и две галеры. Да ты, человече, и сам небось в походах бывал? - спохватился Верига. - Что же я тебя рассказами угощаю? Ярина, гости, может, голодные.
Ярина стояла все на том же месте, словно зачарованная.
- Рассказывайте, тату, - промолвила она смущенно, - вот и люди послушают.
В землянку вошло сразу несколько человек. Поклонившись хозяину, те, что постарше, сели на лавку, а молодые остались у порога и молча разглядывали кобзаря. Он, словно кого-то поджидая, беспокойно прислушивался к каждому шороху. Верига, извиняясь, кивнул соседям.
- Это я о том, как мы турка в море воевали. Корабли на Царьгород путь держали. Должно, из Кафы [Кафа – город на юге Крыма – огромный невольничий рынок, современная Феодосия] … Фу ты, я же о побратиме еще не сказал. Сейчас скажу. Мы еще издалека заметили огоньки на мачтах, а на море буря поднялась - все челны поразбросало к чертям. Они-то не потонут, кто бывал на море, знает, а вам я скажу: по борту каждого челна были привязаны валки из камыша. А вот команды атамана из-за ветра не слышно. Но на каждом челне был свой атаман, и он уже должен был знать, что делать. Слышим, пальнул один фальконет, ударил другой, загремело и на галере, и первое же ядро шлепнулось рядом с нами. У атамана аж шапка с головы слетела. "Придется, панове товарищи, - говорит атаман. - Турку глаза отвести. Есть охочие?" Мой побратим, слышишь, человек божий... - Кобзарь закивал головой. - Мой побратим, говорю, первым вызвался. Надо было и мне откликнуться - таков уж казацкий обычай. Глянул я на море, а оно ревет пуще, чем здесь вьюга в степи, челн швыряет, как щепку, и, признаюсь, помедлил я какую-то минутку. А парубок один из Ольшаны, забыл уже, как его звать, меня опередил. Хоть я бы и захотел - так третьему некуда примоститься. Спустили они на воду липовую колоду с фонариком спереди, сели оба на нее верхом и поплыли в сторону от челна, а мы на челне огни погасили. Турки думают, что это челн на волнах кидает, направили туда пушки и стреляют по огоньку. А мы тем временем подобрались к кораблю. А уж когда казаки доберутся до корабля - ему не уйти. Вмиг обшивку просверлили буравами, потом натыкали просмоленной пакли и подожгли. А на корабле полным-полно добра. Там и золото и дорогие материи, а всего больше полонянок для султанского гарема.
Вскарабкались мы на палубу, а с другой стороны лезут еще наши братчики, ну и начисто вырубили басурманов. Едва успели полонянок на челны перевести, как корабль стал тонуть. Принялся я после того разыскивать своего побратима. Его среди казаков нет и на воде не видно. Зажгли огни на челнах, звать начали - не отзываются. Атаман говорит: "Они к другому челну прибились, двигать пора". А я чуть не плачу - прошу еще поискать. Да атаман был строгий. Прошли мы саженей полтораста, может и больше, и вот видим - огонек между волн. Колоду нашли, а людей на ней не было. Видать, попал-таки проклятый турок.
- Не попал, - сказал охрипшим голосом кобзарь.
В комнате стало тихо. За стенами землянки выла вьюга, огонь в мечете притух, и лицо кобзаря потемнело, стало зеленоватым от лампадки. Он было приподнялся, протянул руки, но снова сел и повторил:
- Не попал, пане товарищ, это уж я верно знаю.
Прибило их колоду волнами к турецкой галере. Видят они - и челн с казаками приближается. Надо бы подождать, да молодость раньше делает, чем думает. Вскарабкались они на галеру, а галера как раз начала удирать, и челн не успел перекинуть абордаж, а может, и не осмелился. Оказались они только вдвоем среди турок, а тех до полусотни было. Бились, бились, трупами галеру завалили, уже и братчики стали цепи разбивать, а турок было все-таки больше, осилили они нас и привезли в Кафу продавать.
- Матерь божья! - отшатнулся, как от привидения, Верига. - Неужто это ты, Самойло? Люди, да это же его голос! - И он в полной растерянности шагнул к кобзарю, перекрестился и подошел к нему, как к святой иконе.
Кобзарь смутился и тоже встал.
- Хоть и не узнал ты меня, Гнате, но все-таки давай поцелуемся. Встречал я твоего побратима, и он о тебе спрашивал. А меня Кирилом люди зовут, я и есть тот парубок из Ольшаны, что вызвался на колоду вместе с твоим побратимом.
- Кирило Кладинога? Братику мой! Как же я тебя не узнал? Ну, а побратим мой как же?
- Тоже был на Кафе, камень ломал, а мне довелось-таки волю добыть.
- Сам или еще как? - спросили с лавки.
- Есть у меня побратим Покута, до скончания живота благодарить буду, он и выкупил меня.
Верига покраснел: вот и люди слышат - забыл о побратиме, а Покута, может, потому и в поход ходил, чтоб своего побратима разыскать. Он виновато посмотрел на соседей, на свою саблю - сколько лет висит без дела, а хозяин уже вовсе гнездюком стал, гречкосеем. От горькой обиды даже головой покрутил Верига и тяжело вздохнул, словно говоря: была бы у дочери мать - давно бы возвратился на Сечь.
Ярина сидела, все еще завороженная рассказом отца. Верига посмотрел на нее и залюбовался. Случись казак - девка уже в самой поре, а за гречкосея негоже такую казачку выдавать. Тогда бы вместе с зятем - на Сечь. Гей, море, играй, море, играй! На душе у Вериги стало сладко и привольно.
Слушай, Кирило, чую на себе вину, будь теперь и ты мне побратимом: вот тебе пристанище, и хата, и хлеба кусок. Я при людях говорю тебе, Кирило!
Кобзарь закивал головой.
- Благодарю на слове, пане добродию. Божьему человеку где горбок, там и домок, а вот люду православному негде голову приклонить. Как у Маслова Става отобрали у казацкой старшины пушки и клейноды, так еще хуже, чем при турецкой неволе, стало: выписчиков сделали посполитыми, а посполитым по четыре, по шесть дней на неделе барщину отбывать; людей от веры православной в унию загоняют, а церкви в аренду сдают.
- Правду кобзарь говорит, - зашумели на лавке. - Истинное слово: уже в Немирове церковь под унию забрали.
- Да чтоб я ходил кланяться рендарю, - сказал Мусий Шпичка, - да еще и дудек [Дудек – польская монета] платил за то, что разрешит ребенка окрестить?..
- А будете сидеть да молчать, так и придется платить, - продолжал кобзарь. - Поляки хотят искоренить Украину, земли забрать, церкви отдать под унию...
- Отрыгнет им земля народную кровь.
- Отрыгнет. Слышу, как гудит уже землица...
Воцарилась тишина. Казалось, все прислушивались...
Наконец Ярина сказала просительно:
- Сыграйте, дедушка!
Кобзарь взял со скамейки кобзу, тронул руками струны и под их говорок, словно про себя, промолвил в раздумье:
- Ой, загудит земля от тысячи и еще тысячи ног! - Потом резко вскинул голову, так что чуб рассыпался по лбу, лицо его заострилось.
Струны уже рокотали, но густой бас покрыл их рокот:
- Будет еще братцы...
...Будет вечно слава,
Будет с казаками,
Будет с друзьями,
Будет с рыцарями,
Будет с добрыми молодцами.
От слов этих защекотало в горле Вериги. Увлажненными глазами он обвел хату. Хлопцы у порога зашевелились, потихоньку заговорили между собой.
- Чего загоготали, ровно гуси! - прикрикнул на них Гаврило. - Человек беду вещает, а вы радуетесь. Лихо б ее задавило, ту войну! Перехватишь или недохватишь - все волкам пожива.
- А сами, вишь, и волков не побоялись, когда пробирались на край крещеного света, - сказал Гордий Недорезанный, с искалеченной рукой и кривым глазом. - Да что там волк! Зверь с голоду нападает - его головешкой можно отогнать, а вот с татарином повстречаешься - на аркане будет гнать до самого до Перекопа. И все равно народ в степь подается.
- Земли тут не мерены, не паханы, - отозвался Гаврило.
- Были и там земли тучные, хлеба богатые. Нет, все-таки воля зовет человека.
Гаврило и сам потому оказался на хуторе Пятигоры, но не любил, чтобы младшие учили его уму-разуму. Не зная, что ответить Гордию, он только махнул рукой.
- Сегодня воля - завтра неволя. Нет, вижу-таки, не знали покоя деды, и дети наши не будут его знать!
- На том наша сила и слава держится, - сказал Верига, - а то бы давно уже либо турком, либо поляком назывался.
Христя пригласила гостей к столу. На нем уже дымилась гречневая каша со шкварками, стояла колбаса с чесноком, кендюх [Кендюх – коровий или бараний желудок] и коржи с маком.
Верига, налив из круглого кумана [Куман, куманец – кувшин для вина] добрую кружку калгановки [Калгановка – водка настоенная на корне калгана], сказал:
- Мы еще своей пользуемся, а уже где паны-ляхи стали, там и водку гнать запрещено. Пью за то, чтобы нога пана никогда сюда не ступала, чтобы дети их здесь солнца не видели, чтобы скот у них не плодился и трава чтоб не росла, где ступит нога постылого. - Поднял кружку и поклонился кобзарю.
- Не только здесь, но и по всей Украине, - добавил Кладинога. - Да будет так!
IV