- Прошу я вас, дорогие гости, - сказал хозяин, - выпьем за здоровье пана атамана, а он нам расскажет, как там можется татарам. Видно, смирны стали, давненько не слышно их, а нам спокойно, только что платим коляды [Коляда – здесь: подать] пятнадцать гривен да справляем службу и постой пану подстаросте, а больших повинностей не несем.
- Да и сами ничего не получаем, - бросил гость, сидевший у порога.
- Потому у вас и валы в замке осыпаются? - спросил Кривонос.
- Это правда, пан воевода о том не думает: в частоколе свиньи дыры прорыли, а он и не беспокоится.
Теперь заговорили все сразу:
- Ему бы только унию плодить.
- На Братский монастырь насел.
- А ты, пане Трохим, говоришь - живем спокойно, - снова подал голос гость у порога.
- Что ты там знаешь, Микита? - пренебрежительно отвечал хозяин. - Твое дело - челн хорошо засмолить.
- А то знаю, что когда пан воевода приезжает в Киев, а с ним дармоедов без числа, то не кому-нибудь там, а нам, горожанам, приходится целых три дня довольствовать весь этот поезд. И то я хорошо знаю, что померное со всякого зерна и муки идет не на ратушу, а на монастырь доминиканский. А десятину рыбы с рыбного торга взимают ксендзы. И то еще хорошо знаю, что наши горожане, не имеют доступа никакого ни к одному из богатств - ни к лесным, ни к полевым, ни к сенным, ни к водным, а те богатства все у костелов. А не у костелов - так монастырские либо шляхетские, а жолнерам давай довольствие из года в год, да и немалое...
Хозяин не стал дальше слушать.
- Татары, отведи господи, как наедут, так не десятину рыбы - всю рыбу заберут и тебя самого с нею... Скажи, пане Максим: так уж спокойно на Диком поле или такой у нас воевода беспечный? Не раз и не два цеховые братчики сами замок подновляли, и еще подновим, чтоб только уберечься от татар, а он и пальцем не шевельнет.
Кривонос взглянул на гостей. На их лицах, раскрасневшихся от жары и оковитой [Оковитая - водка], отражалось одно желание: только бы их не трогали, а до остального дела нет. Он сжал челюсти так, что выступили желваки.
- Был я сегодня на рынке. Сидит торговка, а товара не видно. "Тетка, говорю, где же твой товар?" - "Подо мной, в мешке". "А что же у тебя в мешке?" - спрашиваю. - "Чертяки. Чертей продаю". - "А почем продаешь?" - "По три шистки", - говорит. - "Так выбери и мне, да получше", - "Э, пане, не беспокойся, говорит, какого черта ни возьмешь, все равно чертяка, друг друга стоят!"
Кривонос одним духом выпил чарку оковитой, а остатки плеснул под потолок.
Гости таращили осоловелые глаза, только Братыця, уставившись в стол, пожевал губами и сказал:
- Против правды не пойдешь!.. А я думаю: лежат мои сабли, и спроса на них нет, - может, и запорожцы уже обленились?
Гости все еще тужились уразуметь, к чему это им казак напустил чертей. Наконец старый бондарь толкнул локтем коваля.
- Он говорит на глум, а ты бери на ум. От казака всего ждать можно!
- А я знал одного, - сказал портной. - Так ему абы хлеб да одежа - и ел бы он лежа.
Цеховые браты переглянулись и насмешливо заулыбались, а жены их захихикали. Кривонос обвел их взглядом и едко заметил:
- Казак пьет не за то, что есть, а за то, что будет.
- А что же будет? Раз кармазины начинают уже заглядывать в Киев, добра не жди. Должно, обносились там, на Сечи, а турка трогать не смеют.
- Слепой сказал - увидим, а глухой - услышим!
Такой ответ не понравился гостям. Они уже раскумекали, что запорожец над ними смеется, и громко заговорили, но хозяин быстро налил чарку и снова поднял ее за здоровье Кривоноса.
- Пью за то, чтобы казаки с горожанами во веки веков в согласии жили. Вспомните, как гетман Конашевич-Сагайдачный, царствие ему небесное, отстоял веру православную и нам помог бороться с униатами. Заботами его и всего товариства Низового наш Братский монастырь и доселе держится. Это на пользу, что запорожцы про Киев не забывают, наведываются, а то снова сели бы нам на голову римокатолики.
После обеда, когда гости вышли в садик, под вишни, Максим Кривонос внес в хату мешок с деньгами и сказал:
- Тут тебе, пане Трохим, и арабские цехины, и гишпанские реалы, и чеканные талеры, и червонцы. Товариство Низовое держало в мыслях на поминание грешных душ отдать, да, вижу, кто народ забывает, тот бога не знает. Крестом сабли не перебьешь и стрел не отгонишь, делай пистоли, делай ятаганы и сабли.
- Иль надумали что? Хвала богу, жили спокойно!
- Я уже исповедовался сегодня в лавре, а твое дело - замкнуть и деньги и язык на ключ!
- У пана Вишневецкого от пистолей коморы ломятся. Говорят, у посполитых отобрал уже шестьдесят тысяч. Тоже, должно, что-то задумал.
- Ты это верно слышал или бабьим языком торгуешь?
- Поспрошай у купцов с Вишневетчины. Говорят, виселицами все шляхи обставил.
Кривонос растер между пальцами кончик уса, в глазах его загорелись мстительные огоньки.
- Мастери сабли, да чтоб дамасской стали! Буду на своей пробовать. И не откладывай. А про пистоли ты это кстати сказал. Ох как кстати!
Мастер заглянул в мешок, и глаза у него заискрились. Он взял деньги и унес их в другую комнату, а вернувшись, сказал:
- Я когда-нибудь такую выкую саблю, которой и мне голову снесут.
- Только бы с честыо умереть, пане Братыця, вот о чем тужить надо, а не о жизни.
- Ну так дай боже, чтоб казаки пили, гуляли да врагов воевали!
Они со звоном чокнулись серебряными чарками и выпили до дна.
VII
Солнце село за горою. Максим Кривонос, красный от выпитого вина и от духоты в хате, вышел на крыльцо. С Днепра тянуло прохладой. Над Подолом лежала сиреневая дымка, а на горе, в старом Киеве, строения как бы плавились в лучах заката. Кривонос внимательно вглядывался в темные фигуры, извилистой тропкой спускавшиеся в яр. Он не знал, шутил ли оружейник, когда говорил о бабе, или в самом деле ее следует поджидать. Хозяин напился, уснул за столом, а спрашивать у хозяйки не пристало казаку.
Максим Кривонос думал про воеводу, который, сидя на горе, не спускал глаз с города и душил малейшую мысль о казацкой воле, а между тем из головы не шла Ярина. На тропке показалась баба с клюкой. Кривонос даже поднялся, но баба направилась на гору, а не на Подол. Он выругался, его уже начинала злить тревога, которая вдруг охватила сердце.
- Мартын! - крикнул он сердито.
Мартын сидел под навесом с одноглазым парубком.
- Расспрашивал про стражника коронного?
- Говорят, еще неделю назад лащевцы шатались по рынку. Сейчас уже, должно, уехали!
- Узнал ли хоть, куда?
- Говорят разное: один - будто пан уехал в Макаров, другие - будто в Варшаву, на сейм. А про Веригину дочку ничего не слышно.
- А ты чего такой лютый? Вот за это и люблю тебя, Мартын. Грустно ли, весело, а глянешь на тебя - самому захочется зубы ощерить. Что случилось?
- Говорят, сотник Чигиринский, Богдан Хмельницкий, в поход ходил с коронным хорунжим на татарские улусы, у Кучугур.
- Я так и думал, чго гетманича Конецпольского манит булава региментаря. Но ведь с Ингульца татары еще весной ушли!
- Только чабанов разогнали, да и все, а пан сотник чуть головой не поплатился.
- Чабан герлыгою [Герлыга – посох, палица] хватил, что ли?
- Было побоище с ордынцами, но пана Хмеля вытянул саблей пахолок Чаплинского. Говорят, не разобрал сгоряча, где татарин, где казак. Кабы не шлем, расколол бы голову, а так только будто шмели загудели.
- Себе на беду паны затеяли вправлять разум казаку. Так ты оттого и запечалился?
- Паны батьку убили. Вот брата родного встретил... - Мартын поднес рукав к глазам.
- Кто убил?
- Пан Городовский! Изверг проклятый!
- Тот, что за конюшего был при воеводе Тышкевиче?
- А дома паном себя держит. Как раз под рождество приказал батьке поставлять каждый месяц для своих псов по три ведра творогу, а четвертое - масла. А где же его столько набрать? Пан и разозлился. И на самое рождество велел своим слугам взять нашего старика и просунуть голову в плетень около церкви. На дворе стоял мороз и такая метель, что и света не видно. А батьке уже семьдесят было. Не отпускает. Ему, вишь, занятно, чтоб люди, как выйдут из церкви, так увидали и посмеялись. Но и это еще не все.
Пан снова заезжает к нам в хату и требует, чтобы батько угостил его вином угорским, а его в Остре и не видывали. Тогда пан в наказание велит батьке целую кварту горилки выпить за здоровье короля и Речи Посполитой! А куда моему батьку столько выпить - отказался. Так пан ему всю бороду под корень отхватил, да еще и по спине тяжелым своим обушком отдубасил. Старик похворал с неделю и помер.
- Анафемы! - заскрипел зубами Кривонос. - Этого, Мартын, спускать нельзя, а то и курица лапой начнет нас лягать.
В это время из-за плетня вынырнула чья-то голова и снова скрылась. Максим Кривонос вспомнил мстительный взгляд войта, а Мартын - предупреждение чернеца Харлампия, оба удивленно уставились друг на друга. Мартын выглянул за ворота, повертел во все стороны головой и пожал плечами.
- Привиделось, что ли? Одна цыганка ковыляет.
Старая цыганка в пестрых лохмотьях вошла во двор и остановилась перед Кривоносом.
- Две думки пан думает, а третья, лукавая, ходит следом.
От пронизывающего взгляда ее карих глаз Кривоносу стало не по себе. Цыганка подошла eщe ближе и зачастила:
- Натура твоя гневливая, доля твоя печальная. И богат будешь, да несчастлив. Позолоти, пане, руку.