ДУМА ПЯТАЯ
Как сошлися побережцы, думают да судят:
- Уходить на Луг мы, други, верно, нынче будем.
На Лугу засядем в шанцы, станем защищаться.
Чтобы вере христианской не погибнуть, братцы!
НА КИЕВСКИХ ГОРАХ
I
На краю неба показалась туча. С каждой минутой все выше выплывала она из сизой мглы и точно наливалась свинцом. Замолкли птицы, ветер притих, и, хотя еще светило солнце, на землю легла мертвая тень.
Максим Кривонос огляделся вокруг: по обе стороны дороги зеленели орешник, терн и дикая груша, за перелеском тянулись над речкой Стугной луга. К лесу бежала дикая кабаниха с поросятами. Несколько женщин устало ковыляли дорогой и тоже тревожно оглядывались на тучу - гребень ее клубился седыми барашками.
- Град будет, - сказал джура.
- Ну так не отставай.
Припав к гривам коней, всадники взлетели на пригорок. Стайка напуганных куропаток выпорхнула из-под копыт и опустилась в высокий бурьян. Перед ними, посреди зеленого ковра, как каравай на столе, лежал в сизой дымке замок. За валами тускло блестели на солнце купола трех церквей.
Во всех замках и городищах, бывших ранее опорою казаков и часто только им известных, теперь хозяйничали паны-ляхи, упорно прокладывая путь на Запорожье. Ляхи расставляли всевозможные заслоны, повсюду охотясь за теми, кто решался выбраться с Низа на волость.
Единственной опорой казаков был Славута-Днепр, но и за ним теперь следили из Кодацкой фортеции. Вздумает кто пробраться без паспорта водою на Низ, за пороги, или с Низа на волость, в него стреляют из пушек, а казаки не мыслили себя без батьки Днепра, без речки Самары, без Орели и Псла, воды которых придавали им силы, как детям материнское молоко.
Чтобы не вступать в беседы с замковой службой, Максим Кривонос избегал заезжать в городища или под стены сторожевых замков, поэтому-то он возле Триполья и завернул к знакомому казаку на пасеку. Седой пасечник раньше всегда с радостью принимал гостей с Зеленого луга, но сейчас он не мог скрыть смущения. Максим Кривонос даже не успел доведаться, что беспокоит деда, как на пасеку прискакало из замка трое надворных казаков.
- Дед, угощай медом! - сказал один.
- А это что за бродяги? - спросил другой.
- Мед для каждого сладок, - уклончиво ответил пасечник. - Покажи им, Максим, грамоту, пускай почитают, тогда они поедут себе прочь.
- Мою грамоту, дед, трем парам глаз не прочитать, - вымолвил Кривонос, равнодушно попыхивая люлькой.
- Ишь, пава! - сказал жолнер, надувшись. - Криштох таких Семенов по три левой рукой кладет... Покажи паспорт!
Кривонос насупил брови, по лицу пробежала тень, а глаза сразу покраснели.
- Пан, коли не сбрешет, ему и в голове тяжко, - и взялся за рукоятку сабли.
- Беги, пане, а то Кривонос до пупа расколет! - испуганно крикнул пасечник.
Жолнеры вытаращили глаза, потом попятились к воротам, а когда Кривонос шевельнул плечом, повернули лошадей и опрометью ускакали с пасеки. Он еще раз затянулся из люльки, которая не успела и погаснуть. Дед закашлялся.
- У тебя, Максим, и табак такой же, как характер: всех пчел мне передушишь.
- Пчелы жалко, она - божья тварь, а тебя помог бы удушить. Хотел переночевать на пасеке, да, вижу, и ты уж хвост на сторону. Не чихнул ли, часом, какой пан, когда у тебя в носу засвербило?
Пасечник, отгоняя руками дым, виновато сказал:
- Одна нас недоля одолела, Максим. Видишь сам - их сила, их право.
...Васильков принадлежал Киево-Печерскому монастырю, и казаки без опаски повернули коней к замку. Когда они переправились через речку Стугну, солнце уже скрылось за тучей, по небу стали хлестать золотые молнии, загремел гром, и крупные капли дождя, точно пули, посыпались в пыль, оставляя в ней темные ямки.
Крепость стояла на высокой горе. Ее окружали тремя кольцами валы со рвами, острым частоколом и рублеными башнями.
Максим Кривокос свернул на нижнюю улицу, к Карпу Закусиле, который женат был на Веригиной сестре Катерине. Карпо Закусило был когда-то реестровым казаком, после ординации 1638 года не попал в реестр, должен был стать послушным и, чтобы не превратиться в крепостного какого-нибудь пана, приписался к селянам Печерского монастыря. Летом он работал в поле, а зимой у печи в винокурне. Его жена Катерина, такая же плотная, как и брат ее Верига, спасаясь от дождя, только что прибежала с виноградников. Они зеленели на южных склонах не только в садах, но и за стенами города. Красное вино с монастырских виноградников поставлялось во все церкви Украины.
- Спасибо дождю, - говорила Катерина, приводя в порядок одновременно и себя, и хату, и малых своих детей, спрятавшихся под стол, - а то вы, может, и не заглянули бы. Мы ведь теперь в понижении, казак едет и "здравствуй" не скажет, а посполитый еще и насмехается.
Катерина сказала это с горькой обидой в голосе, но приветливая улыбка не сходила с ее лица. Сожженное солнцем, загрубевшее от ветра, оно все еще было красиво. Большие серые глаза и сейчас переливались, как свежая вода в ручье.
- Чего вы так на меня смотрите, дурна стала? А еще недавно маляр приходил списывать.
Максим Кривонос не сразу отвел взгляд, хотя и смутился от ее вопроса. Дорогой на Киев он, не переставая, думал о Ярине. Не могла она руки на себя наложить: не из такого рода, и нрава дивчина смелого. Может, надумала пойти мощам печерских святых поклониться? А Ярина коли надумала, так тому и быть. Но тогда б она зашла к родной тетке.
Кривонос спешил к Василькову с дрожью в сердце, страшась лишиться последней надежды. Только он переступил порог Закусиловой хаты, как уже увидел, что Ярины здесь не было, но каждая вещь чем-то неуловимо напоминала о ней. Теперь он понял почему: Катерина была похожа на Ярину. Может, поэтому хозяйка стала сразу как родная.
- Гляжу на тебя, Катря, а вспоминаю твою племянницу. Гнатову дочку.
- Как видела еще дитем, так после и не довелось. Верно, большая уже выросла?
- Выросла, да не в добрый час.
Глядя на Яринину тетку, Кривонос с какой-то особой силой почувствовал свое горе, мир, казалось, опустел, а одиночество представилось ему вдруг так явственно, что он даже застонал, вздыхая.
Катерина встревоженно посмотрела на него. Во взгляде ее влажных очей, в испуганной улыбке полных губ, в движении красивых рук было столько материнского сочувствия и женской ласки, что у Максима перехватило горло, и он, может быть впервые, не сдержал своего сердца.
- Вишь, и на казака случилась беда, - сказал он, не скрываясь. - Лихо стряслось с Яриною.
- Матушки, может, это Ярину я и видела? Три дня назад мимо виноградника ехал рыдван на Киев. Позади штук десять гайдуков тряслось. Мало ли их тут, панов, катается. Заглянула ненароком в карету, а из оконца смотрит на меня дивчина молодая, и точно в самое сердце кольнуло: ну, вылитый Гнат, как был парубком, и - может, то показалось мне - слезы на глазах, а рядом пан толстый сидит. Должно, спал. Кабы я знала... Ну нашего же рода! Верно, замуж вышла племянница?
Максим слушал ее с широко открытыми глазами, а догадки, как пчелы в улье, роились в голове. Катерина не могла сказать даже примерно, чьи могли быть казаки: в коротких жупанчнках, широких шароварах, а на голове кабардинки с малиновым верхом и султаном спереди. За плечами у них были мушкеты и сабельки на боку, а у седел - деревянные ведерки. В такое платье одевал надворную милицию и князь Иеремия Вишневецкий и киевский воевода Тышкевич. В таких же жупанах ходили и гайдуки коронного стражника Самуила Лаща, налетевшие на хутор Пятигоры. У Кривоноса от этой мысли перехватило дыхание, и невидящий взгляд его застыл на лице Катерины. Она, только теперь догадавшись, осторожно спросила:
- Может, есть казак, которому моя племянница по сердцу пришлась?
Кривонос, углубившись в свои мысли, спросил в свою очередь:
- Где тут поместья коронного стражника?
- Говорят, в Макарове, за Киевом, сидит стражник коронный.
- Надо спешить. - И он начал прощаться.
У Катерины на глазах вдруг выступили слезы, она глубоко вздохнула и от этого покраснела так, что Кривоносу даже жалко ее стало.
- Только всего и утехи... Побудьте еще хоть немного, после работы придет Карпо, рад будет увидеть запорожца, а завтра у нас храмовой праздник святых Антония и Феодосия печерских, - и снова взгляд ее проник словно в самую душу Кривоноса.
Казак замотал головой, как бы отгоняя сон; ему уже начало казаться, что домашний уют и ласковая хозяйка куда желанней, нежели скитания по свету сиротою, но об этом он не сказал никому.
К храмовому празднику готовились в каждой хате: женщины белили стены, дети подметали дорожки, срезали спорыш во дворах, украшали ворота зеленью. На улице показалась стайка детей в беленьких сорочках. Они остановились под окном и тонкими, точно серебряные колокольчики, голосками, запели тропарь.
Катерина собрала хлеба, отрезала кусок сала, из-под лавки достала три утиных яйца и подала детям в окно.
- У нас еще мало, - сказала она казакам, - а сколько этих сирот по другим селам! Да еще поветрие тут приключилось. У вас тоже был такой мор? Здесь чуть не половину людей задушило.